ЕЛЕНА ОСЬМИНИНА
Профессор Московского государственного лингвистического университета (ФГБОУ ВО МГЛУ)
Первая леди Серебряного века
Исполняется 150 лет со дня рождения Зинаиды Гиппиус
Вот и всё. Ни добра, ни зла.
Не бывала весна блаженнее…
Двадцать лет, как ты умерла,
Но не меркнет солнце весеннее.
Не бывала весна блаженнее…
Двадцать лет, как ты умерла,
Но не меркнет солнце весеннее.
Это последние строки стихотворения "Дружноселье", написанного Владимиром Злобиным, бессменным секретарём Мережковских и автором первой книги о З.Н. Гиппиус.
Ныне прошло не 20, а 150 лет, и не со дня смерти, а со дня рождения. Но свет этот не меркнет, хотя для нас он скорее не солнечный – лунный. Есть "люди лунного света". Зинаида Николаевна Гиппиус – из таких.
Впрочем, она могла быть всякой. Надменная "дама с лорнетом" вдруг оборачивалась маленькой девочкой, весёлой сестрёнкой. "Петербургская Сафо", "зеленоглазая наяда" оказывалась "ведьмой", "белой дьяволицей". Изящное надушенное существо заговаривало с Генрихом Риккертом о философии и мистике, удивляя мэтра неокантианства пониманием предмета.
С кем только она не была знакома, кто только не называл её в стихах, не описывал в мемуарах, не упоминал в письмах! Её имя стоит в посвящениях Блока, Брюсова, Белого, Сологуба, Адамовича. Со страниц мемуаров Тэффи, Белого, Маковского, Перцова, Берберовой она сходит как живая. Есть она в дневниках Буниных. Ильин сочиняет язвительные (но очень смешные) стихи о ней и посылает Шмелёву. А её собственные письма! М. Вишняк сравнивает их с "прелестными письмами" в стан врага: Зинаида Николаевна была мастером политико-литературной интриги. Но как хороши эти послания – их намёки между строк, умолчания, и ей одной свойственная, неповторимая интонация!.. Кому она только не писала, кто в разное время не входил в её круг! Бердяев, Карташёв, Савинков, Керенский – это уже не литераторы, а философы и политики. И – не забудем – она 52 года, не разлучаясь, прожила с Мережковским, который был прежде всего "очень умный человек" (характеристика Чехова дорогого стоит).
"Единственность" Зинаиды Гиппиус, её неповторимость тщательно продумана и естественна одновременно. Гиппиус, конечно, играет роль; она играет разные роли. В театральном, маскарадном Серебряном веке она своя из своих, на своей сцене. И век отдаёт ей дань: удивления, восхищения или негодования.
Но не только очарование, обаяние, charme – причина её известности. Когда Мережковский вёз рыженькую бесприданницу из Тифлиса по Военно-Грузинской дороге (она опишет именно эту дорогу в своих воспоминаниях, а в их жизни потом будет много других дорог!), предполагал ли он сделать из неё "первую леди Серебряного века"? Возможно. Мережковский понимал значение женщины – хозяйки салона, он окончил историко-филологический факультет Петербургского университета (Гиппиус гимназии не окончила, хотя по отцу происходила из немецкого дворянского рода).
"Зиночка" не обманула его ожиданий. Сначала она вошла в салоны Полонского, Вейнингера; довольно скоро и сами Мережковские организовали журфиксы по воскресеньям: до 1912 года в доме Мурузи на Литейном, потом на Сергиевской. Большую роль супруги сыграли в устроении религиозно-философских собраний (1901–1904), религиозно-философского общества (1907–1917). В первые годы эмиграции был создан антибольшевистский "Союз непримиримых", затем литературно-политическое общество "Зелёная лампа" (1927–1939) "двух уровней": для широкого круга публики и более узкого, близких друзей и единомышленников (так было и в России).
А ещё – тесное сотрудничество с эсерами до революции, активная антибольшевистская деятельность в Польше (1920–1922). И – журналистская работа. До революции – в собственном "Новом пути", участие в журналах "Мир искусства", "Весы", "Русская мысль", в газетах "Слово", "Речь", "День", "Утро России" и др. В эмиграции – участие в газетах "Общее дело", "Последние новости", "Возрождение", в журналах "Современные записки", "Звено", "Числа", "Новый дом", "Новый корабль" – называем только самые крупные или значимые для неё издания. Антон Крайний (её псевдоним) был тонким критиком и остроумным полемистом, которого высоко ценили не только единомышленники.
И вот всё это ушло. Роли сыграны, занавес закрылся, декорации упали.
Но если ранее сам человек, обаяние личности, его значимость в литературной жизни могли заслонить собственно творчество, то теперь оно выходит на первый план: стихи и проза Гиппиус, её критические статьи.
Стихи были оценены уже при жизни и ныне прекрасно изданы и прокомментированы (низкий поклон А.В. Лаврову). Регулярно организуются конференции и в России, и за рубежом, выходят сборники докладов и статей. Проза тоже собрана, дореволюционная – Т.Ф. Прокоповым, эмигрантская – А.Н. Николюкиным. М.В. Гехтманом составлена библиография прижизненных публикаций Гиппиус. Прокомментированы мемуары и эмигрантская публицистика – пользуемся случаем поблагодарить А.Н. Николюкина за этот подвижнический труд, за сборник "З.Н. Гиппиус: pro et contra" и за многое другое…
Так кто же Гиппиус в первую очередь? Поэт, прозаик или литературный критик?
Поэт, и очень своеобразный. Столь же "единственный" (эпитет приписывается А. Блоку), как и человек. Если искать традицию – вероятно, надо вспомнить Е.А. Баратынского: по связи с философией, холодности, глубокой печали, а в конце жизни – безнадёжности. Но стихи Баратынского не столь "сделанные", продуманные в форме. Такое внимание именно к форме, к поэзии как ремеслу – свойство позднего времени, Серебряного века. Золотой мог позволить себе большую свободу.
Есть ряд ярких определений для стихов Гиппиус. "Электрические" (эпитет Бунина), "записи в дневнике" (Г. Адамович), "жёсткая и терпкая сухость" (С. Маковский) и др. Современный литературовед О. Блинова предлагает образ самой Гиппиус: "кипящая льдистость"… Нам нравится сравнение с ледяными цветами, распускающимися зимой на окнах: с их обжигающим холодом, хрупкой красотой и тонкостью, геометрической точностью линий.
Перечислим некоторые особенности этих стихов – то, чем они выделяются даже на фоне причудливого Серебряного века с его "цветистой сложностью".
Прежде всего, это религиозная поэзия. Дело совсем не в попытках сочинять собственные "молитвы" (звучащие порой весьма двусмысленно). Дело в другом: в обращении к важнейшим понятиям религии – к вере, любви и покаянию. В наличии собственного религиозного опыта, без которого их понимание невозможно.
Ещё в начале века она обращается к Спасителю с такими словами:
Ныне прошло не 20, а 150 лет, и не со дня смерти, а со дня рождения. Но свет этот не меркнет, хотя для нас он скорее не солнечный – лунный. Есть "люди лунного света". Зинаида Николаевна Гиппиус – из таких.
Впрочем, она могла быть всякой. Надменная "дама с лорнетом" вдруг оборачивалась маленькой девочкой, весёлой сестрёнкой. "Петербургская Сафо", "зеленоглазая наяда" оказывалась "ведьмой", "белой дьяволицей". Изящное надушенное существо заговаривало с Генрихом Риккертом о философии и мистике, удивляя мэтра неокантианства пониманием предмета.
С кем только она не была знакома, кто только не называл её в стихах, не описывал в мемуарах, не упоминал в письмах! Её имя стоит в посвящениях Блока, Брюсова, Белого, Сологуба, Адамовича. Со страниц мемуаров Тэффи, Белого, Маковского, Перцова, Берберовой она сходит как живая. Есть она в дневниках Буниных. Ильин сочиняет язвительные (но очень смешные) стихи о ней и посылает Шмелёву. А её собственные письма! М. Вишняк сравнивает их с "прелестными письмами" в стан врага: Зинаида Николаевна была мастером политико-литературной интриги. Но как хороши эти послания – их намёки между строк, умолчания, и ей одной свойственная, неповторимая интонация!.. Кому она только не писала, кто в разное время не входил в её круг! Бердяев, Карташёв, Савинков, Керенский – это уже не литераторы, а философы и политики. И – не забудем – она 52 года, не разлучаясь, прожила с Мережковским, который был прежде всего "очень умный человек" (характеристика Чехова дорогого стоит).
"Единственность" Зинаиды Гиппиус, её неповторимость тщательно продумана и естественна одновременно. Гиппиус, конечно, играет роль; она играет разные роли. В театральном, маскарадном Серебряном веке она своя из своих, на своей сцене. И век отдаёт ей дань: удивления, восхищения или негодования.
Но не только очарование, обаяние, charme – причина её известности. Когда Мережковский вёз рыженькую бесприданницу из Тифлиса по Военно-Грузинской дороге (она опишет именно эту дорогу в своих воспоминаниях, а в их жизни потом будет много других дорог!), предполагал ли он сделать из неё "первую леди Серебряного века"? Возможно. Мережковский понимал значение женщины – хозяйки салона, он окончил историко-филологический факультет Петербургского университета (Гиппиус гимназии не окончила, хотя по отцу происходила из немецкого дворянского рода).
"Зиночка" не обманула его ожиданий. Сначала она вошла в салоны Полонского, Вейнингера; довольно скоро и сами Мережковские организовали журфиксы по воскресеньям: до 1912 года в доме Мурузи на Литейном, потом на Сергиевской. Большую роль супруги сыграли в устроении религиозно-философских собраний (1901–1904), религиозно-философского общества (1907–1917). В первые годы эмиграции был создан антибольшевистский "Союз непримиримых", затем литературно-политическое общество "Зелёная лампа" (1927–1939) "двух уровней": для широкого круга публики и более узкого, близких друзей и единомышленников (так было и в России).
А ещё – тесное сотрудничество с эсерами до революции, активная антибольшевистская деятельность в Польше (1920–1922). И – журналистская работа. До революции – в собственном "Новом пути", участие в журналах "Мир искусства", "Весы", "Русская мысль", в газетах "Слово", "Речь", "День", "Утро России" и др. В эмиграции – участие в газетах "Общее дело", "Последние новости", "Возрождение", в журналах "Современные записки", "Звено", "Числа", "Новый дом", "Новый корабль" – называем только самые крупные или значимые для неё издания. Антон Крайний (её псевдоним) был тонким критиком и остроумным полемистом, которого высоко ценили не только единомышленники.
И вот всё это ушло. Роли сыграны, занавес закрылся, декорации упали.
Но если ранее сам человек, обаяние личности, его значимость в литературной жизни могли заслонить собственно творчество, то теперь оно выходит на первый план: стихи и проза Гиппиус, её критические статьи.
Стихи были оценены уже при жизни и ныне прекрасно изданы и прокомментированы (низкий поклон А.В. Лаврову). Регулярно организуются конференции и в России, и за рубежом, выходят сборники докладов и статей. Проза тоже собрана, дореволюционная – Т.Ф. Прокоповым, эмигрантская – А.Н. Николюкиным. М.В. Гехтманом составлена библиография прижизненных публикаций Гиппиус. Прокомментированы мемуары и эмигрантская публицистика – пользуемся случаем поблагодарить А.Н. Николюкина за этот подвижнический труд, за сборник "З.Н. Гиппиус: pro et contra" и за многое другое…
Так кто же Гиппиус в первую очередь? Поэт, прозаик или литературный критик?
Поэт, и очень своеобразный. Столь же "единственный" (эпитет приписывается А. Блоку), как и человек. Если искать традицию – вероятно, надо вспомнить Е.А. Баратынского: по связи с философией, холодности, глубокой печали, а в конце жизни – безнадёжности. Но стихи Баратынского не столь "сделанные", продуманные в форме. Такое внимание именно к форме, к поэзии как ремеслу – свойство позднего времени, Серебряного века. Золотой мог позволить себе большую свободу.
Есть ряд ярких определений для стихов Гиппиус. "Электрические" (эпитет Бунина), "записи в дневнике" (Г. Адамович), "жёсткая и терпкая сухость" (С. Маковский) и др. Современный литературовед О. Блинова предлагает образ самой Гиппиус: "кипящая льдистость"… Нам нравится сравнение с ледяными цветами, распускающимися зимой на окнах: с их обжигающим холодом, хрупкой красотой и тонкостью, геометрической точностью линий.
Перечислим некоторые особенности этих стихов – то, чем они выделяются даже на фоне причудливого Серебряного века с его "цветистой сложностью".
Прежде всего, это религиозная поэзия. Дело совсем не в попытках сочинять собственные "молитвы" (звучащие порой весьма двусмысленно). Дело в другом: в обращении к важнейшим понятиям религии – к вере, любви и покаянию. В наличии собственного религиозного опыта, без которого их понимание невозможно.
Ещё в начале века она обращается к Спасителю с такими словами:
Ни о чём я Тебя просить не смею,
всё надобное мне – Ты знаешь сам;
но жизнь мою, – то, что имею, –
несу ныне к Твоим ногам.
всё надобное мне – Ты знаешь сам;
но жизнь мою, – то, что имею, –
несу ныне к Твоим ногам.
Самые сильные её переживания – греха, соблазна и борьбы с ними. На эту тему написан замечательный рассказ – "Святая плоть" (1901, первоначально – "Чистая сердцем"). Сила, которую героиня проявляет в борьбе с соблазном, хвала этой силе – заставляет вспомнить "Дуэль" Чехова.
В поэзии тема звучит безнадёжнее (Гиппиус в поэзии жёстче, чем в прозе, особенно в эмиграции):
В поэзии тема звучит безнадёжнее (Гиппиус в поэзии жёстче, чем в прозе, особенно в эмиграции):
И мы простим, и Бог простит.
Мы жаждем мести от незнанья.
Но злое дело – воздаяние
Само в себе, таясь, таит.
Мы жаждем мести от незнанья.
Но злое дело – воздаяние
Само в себе, таясь, таит.
Вторая особенность её поэзии – глубокий философский смысл. В начале века она не зря читала В. Соловьёва, а потом – А. Бергсона. Темы, которые её занимают: возможность понимания, сущность игры и поэзии, смерть, время.
Остановимся на последней. Гиппиус замечательно чувствует неповторимость момента, бег времени, его очарование:
Остановимся на последней. Гиппиус замечательно чувствует неповторимость момента, бег времени, его очарование:
Освещена последняя сосна.
Под нею тёмный кряж пушится.
Сейчас погаснет и она.
День конченый – не повторится.
Под нею тёмный кряж пушится.
Сейчас погаснет и она.
День конченый – не повторится.
Это тоже есть в прозе: дореволюционной (в "Небесных словах"), отчасти в эмигрантской (в "Кольце молчания").
И третье отличие её стихов – их продуманное мастерство. Это тщательная, филигранная отделка: метрики, строфики, рифмики. Всё приведено в строгое соответствие с темой. Выверены аллюзии, отсылки к другим текстам. Зашифрованы намёки – для знающих… Она не случайно учила молодых поэтов стихосложению – именно секретам мастерства.
В сочетании с силой, экспрессией, публицистическим накалом это даёт замечательные образцы:
И третье отличие её стихов – их продуманное мастерство. Это тщательная, филигранная отделка: метрики, строфики, рифмики. Всё приведено в строгое соответствие с темой. Выверены аллюзии, отсылки к другим текстам. Зашифрованы намёки – для знающих… Она не случайно учила молодых поэтов стихосложению – именно секретам мастерства.
В сочетании с силой, экспрессией, публицистическим накалом это даёт замечательные образцы:
Невозвратимо. Непоправимо.
Не смоем водой. Огнём не выжжем.
Нас затоптал – не проехал мимо! –
Тяжёлый всадник на коне рыжем.
Не смоем водой. Огнём не выжжем.
Нас затоптал – не проехал мимо! –
Тяжёлый всадник на коне рыжем.
Кажется, что это писал мужчина. Нет. Гиппиус – женщина в высшей степени (par excellence). И сыгранные ею роли, и желание понять, и жажда понимания, и интерес к другим людям, внимательность – всё оттуда. Она настолько хорошо знает женскую природу, что ей нет нужды надевать эту маску. Чего стоит рассказ "Все люди – братья"! Его могла написать только женщина.
И часто в конце её критических статей, её стихов, эта женская интонация, как насмешка или лёгкий вздох, – слышатся.
И часто в конце её критических статей, её стихов, эта женская интонация, как насмешка или лёгкий вздох, – слышатся.
Был дан мне ключ заветный,
И я его берёг.
Он ржавел незаметно…
Последний срок истёк.
На мост крутой иду я.
Речная муть кипит.
И тускло бьются струи
О сумрачный гранит,
Невнятно и бессменно
Бормочут о своём,
Заржавленною пеной
Взлетая под мостом.
Широко ветер стужный
Стремит свистящий лёт…
Я бросил мой ненужный,
Мой ключ – в кипенье вод.
Он скрылся, взрезав струи,
И где-то лёг, на дне…
Прости, что я тоскую.
Не думай обо мне.
И я его берёг.
Он ржавел незаметно…
Последний срок истёк.
На мост крутой иду я.
Речная муть кипит.
И тускло бьются струи
О сумрачный гранит,
Невнятно и бессменно
Бормочут о своём,
Заржавленною пеной
Взлетая под мостом.
Широко ветер стужный
Стремит свистящий лёт…
Я бросил мой ненужный,
Мой ключ – в кипенье вод.
Он скрылся, взрезав струи,
И где-то лёг, на дне…
Прости, что я тоскую.
Не думай обо мне.
Прошло столько лет – а мы всё думаем о ней.