Мне счастливая выпала карта,
Что спасала не раз в беде:
Я родился Двадцатого марта,
В равноденствия светлый день.
Я пришёл в этот мир суровый,
У распутья холодных рек,
На Васильевском, у Большого,
Где на улицах таял снег.
У эпохи крутых обочин,
Белой выстеленных пыльцой,
Я рождён на исходе ночи,
Между Рыбою и Овцой.
Под балтийскими облаками
Лето, спорящее с зимой.
Далеко ещё до блокады,
Год не близко Тридцать седьмой.
Мне мальчишеского азарта
И до смерти не превозмочь:
Я родился Двадцатого марта,
Когда день обгоняет ночь.
Пусть родительский скуден завтрак,
В узкой комнатке теснота.
День длиннее, чем ночь, назавтра, —
Это, видимо, неспроста!
Много лет, далеко отсюда,
В неуюте других квартир,
Вспоминать я нередко буду
Перевёрнутый этот мир,
Где горит в поднебесье чистом
День полуденной синевой,
В подоконник капель стучится,
Чайки кружатся над Невой.

И в снег, и в дождик, и зимой, и летом,
Поднявшись утром, или спать ложась,
Смотрю я на знакомые предметы,
Стоящие на книжных стеллажах.
Приглядываюсь к выцветшему снимку
Вдоль Ладоги блокадной колеи.
Вот фото с однокурсницей в обнимку —
Следы моей распавшейся семьи.
Листаю позабытые страницы
Из питерских студенческих времён:
Здесь компас мой из первых экспедиций
И института Горного погон.
Любил я почему-то безделушки,
Их из далёких привозил земель.
Вот баховский сидит чугунный Пушкин,
Вот "Крузенштерна" моего модель.
Припомнится, как, напрягая снасти,
Гудел норд-оста сумеречный вой.
Вот фотоснимок на СП-17,
Где я стою в кухлянке меховой.
Кораллы из тропических атоллов,
Куда попасть опять не суждено,
Тот аппарат подводный, на котором
Я погружался некогда на дно.
В кипящей бездне и метельном гуде,
Повсюду мне отчаянно везло.
Когда умру, придут чужие люди
И выкинут всё это барахло.
И снова солнце освещает полки,
И я смотрю, проснувшись поутру,
На жизни разноцветные осколки,
Которую я вновь не соберу.

Над холодной невскою водой
Давняя мне вспомнилась беседа.
Невысокий, тихий и седой,
Он и вправду был похож на шведа.
За его сутулою спиной
Плыл наш остров в облике туманном
Рядом с Петроградской стороной
И соседним островом Буяном.
Возвращаясь к прошлым временам,
Оценить сумеют ли потомки,
Книги, им оставленные нам,
Этот голос питерский негромкий?
На пороге перемен лихих,
Возле заболоченного устья
Я его забытые стихи
Иногда припоминаю с грустью.
Мне они — лекарство от тоски.
Шли мы в жизни разными путями.
Не с того ли так они близки,
Что мы оба с ним островитяне?
И мерцает, близок и далёк
Остров наш, в закатной дымке тая,
Что от Стрелки биржевой пролёг
До песчаных мелей Голодая.

О натруженные сваи
Бьёт холодная волна.
Лёгкой жизни не бывает
Ни в какие времена.
Жизнь свою в конце дороги
Оглядев издалека,
Кто сказал бы вам в итоге,
Что была она легка?
Сколько жить бы ни осталось,
Неудачей обожжён,
Лёгкой участи под старость
Не ищи за рубежом.
Нас дорога столбовая
В край какой бы ни вела,
Лёгкой жизни не бывает —
Жизнь повсюду тяжела.
Над безлюдною протокой
Кружит в небе вороньё.
Только смерть бывает лёгкой,
Если это не враньё.