Свидетельство о регистрации средства массовой информации Эл № ФС77-47356 выдано от 16 ноября 2011 г. Федеральной службой по надзору в сфере связи, информационных технологий и массовых коммуникаций (Роскомнадзор)

Читальный зал

национальный проект сбережения
русской литературы

Союз писателей XXI века
Издательство Евгения Степанова
«Вест-Консалтинг»

НИКОЛАЙ СЕМЕНОВ


Николай Семенов — родился в г. Перми, учился в Свердловском художественном училище им. Шадра, позже учился иконописи в Подмосковье. Профессионально занимается иконописью, реставрацией икон, стенописью. Публиковался в уральских изданиях ("Урал", "Уральский Следопыт", "Литературный Екатеринбург"), в газете "День литературы". Лауреат премии им. П.П. Бажова за книгу стихов "Озимь" (2001). Вторая книга стихов "Тем временем" вышла в Дубне в 2007 г. Третья книга "Пора прекословия" вышла небольшим тиражом во Вьетнаме в 2014 г. Четвёртая книга "Воздух и звёзды" (в соавторстве с М. Артамоновым) вышла в Москве в 2018 г.


Русская погода


***

На светлом и старом ситце
в сиреневых перьях птицы,
придуманные цветы,
ритмическою нагрузкой
при комнатном свете тусклом
хранимые для мечты.
.. .За шторами час не летний
летит, и глядит наследник,
что видел уже давно:
в гостях у родителей мамы
был вечер, и этот самый
рисунок на всё окно.


***

Среди холодной пустоты
материи не много,
звезда, гуляя до звезды,
мчит бесконечно долго,
не достигая... Вопреки
толковникам и счёту,
очам достаточно близки
висящие высоты
песков, сияющих вокруг
знакомой нам пылинки.
Однажды радостный недуг
охватит и с овчинку
покажет зримое небес,
меняя сводки чисел.
И будет
слова равный вес созвездьям нескольким,
и есть
миры любимой мысли.


***

Зыбка над бездною:
танатос — эрос,
с кардиограммою
на руках;
небесполезные
сурики серы
и жёлтый аури
мышьяка
напоминают
о дне невечернем,
праздников избранных
череде...
слава дурная
записана вчерне,
правильно, жизненно.
и нигде
сны распечатаны
мышцей дракона,
ключиком хроноса
разводным;
вещи, зачатые
в поле закона,
личные
в мороси звёзд
видны.
Редкое золото
праведной, чистой
силы, умеющей
сохранить,
найдено молотом
скорби и риском
гибели, деющей
в наши дни.


***

Слушая народных исполнителей,
дух мой утомительно борим
нежностью и ненавистью к ним,
мне чужим и сродным удивительно.
А ещё не два да ой ли сокола
а и вылетали из Царя —
а ещё да города высокого.
Там на море плавала заря.
Надобно ли моря — вдруг сиропится,
в гул и крик на восемь тысяч лет
соколы летают, есть иль нет
моего желания особица.
И тогда с невидимым рыданием
кожей толстой прячется мечта:
нет во мне знакомого скота.
Есть зари влекомое внимание.


***

Прощайте бабьим летом,
не поминайте лихом,
изображая тихо
температуру света
творением разлуки,
мечтою заурядной,
высказывая взгляды
любимой лженауки.
Зарёю прогревает
ночной измор опрятный;
и плотничают дятлы
на корабельных сваях.
Покажется ль досадой
словесность о погоде
поэту — в переходе
во ад иль мимо ада?


***

В галактиках спят расстояния лет,
Виталий лежит на осенней траве,
под ватником теплятся плоть и душа,
согласные важное нечто решать...
В стремительных буднях родного села
работал он против вселенского зла,
под куполом Господа нарисовал
и скоро прилёг, изучая привал.
Томление тайны его не страшит.
Не так ли песчаная круча молчит,
и камни без счёта, и снег без числа —
сплошь насыпи мира с угла до угла.
И звёздные специи, бездн буруны —
приправа для варева нашей войны.
Лежит, не боится природы любой
Виталий, по имени вечно живой.


***

Тьма горнозаводская, земная красота,
недавние напевы, имён словесный куст —
космическим бродягам, мгновенным навсегда, —
огниво для сугрева, общенье наизусть.
Протяжные ответы, тысячелетий фраза,
счастливому движенью горизонтальный свет...
Послушная приметам, несбыточным ни разу,
земля творит круженье для урожайных лет.


***

Душа переменчива,
кудряво причёсана;
не спали до вечера,
не спать нам и до свету.
Трумпетки невнятные,
при шуме неслышные;
селения — пятнами
поджарки и вышивки
на избранной скатерти
присели дорожкою.
Над почвою-матерью
душа сучит ножками.


***

Живые — это ненадолго
в округе здешних фонарей;
любому — течь подальше Волги,
подольше или поскорей
куда-нибудь. Сегодня жарко —
Василь Васильевич сказал,
колонки правя и огарки
свечей, храня подсвечный зал
в канун Родительской субботы
среди огней и многих рук.
Неимоверные заботы
прибавлены однажды вдруг
для адресатов, именами
окликнута святая мгла.
Зима уж ходит за плечами,
касаясь зябкого крыла.
Жить — словно петь — легко умолкнуть.
И в хоре вещих молчунов
сквозь улиц сонные потёмки
смотреть на маленькие окна
сих поминальных очагов.


***

По-над снежной мглою,
раздвигая жуть,
обжитой иглою
шьётся этот путь.
На чужих подушках
спят, летят тела,
чьи больные души
провожает мгла.
Паровоз умчится
к суматохе дней,
стоит ли страшиться
путевых огней.
В темноте огромной
бездорожья, сна
от разлуки к дому
стёжка одна.


***

Ненависти и тоске
малое затишье
показалось налегке,
не осталось лишним.
Те же тени и вода:
русская погода,
белена и лебеда,
звёзды в огородах.
Та же нищета красы...
Но душа — другая:
улыбается в усы
и стихи слагает.


***

Доволен мужик седоусый,
ногами пробрав по вагону,
летящему с гуком и трусом,
неся кофеёк кипячёный,
несломанный путь продолжая,
согреться внутри непогоды:
для озимого урожая
кругом снеговые зароды
метёт за притворною рамой;
а следом (увы, не рассердит)
цветком неприличной пижамы
спешит симпатичная дама,
как жизнь — приложение смерти.


***

Давленью высоты и духу
перечит выдох и сам-брат;
когда-нибудь сейчас под кругом
полудня дремлет город-сад.
При лавочке проводят лето
ребята, пьющие сто лет;
Христу пятидесяти нету,
постарше времени наш Свет.
Трепещут голуби и галки
для детской не пустой руки.
И то и это ведать жалко,
ведь ходит кто-то у реки,
зовёт, размахивая палкой,
а в тесной бане пауки...


***

Дорога не ждёт,
совершается поезд;
иному созвездию
тесно в окне;
похожий народ
рядом прячется, то есть
на полочки местные
выпал во сне.
Сопутник любой
при железной сноровке
послушен движению,
кроток и смел;
и наши с тобой
общие остановки
вместят объявление
новеньких тел.
И наши с тобой —
совпаденье эпохи,
погода знакомая,
прежняя речь,
душа и любовь,
как бы ни были плохи,
неясно влекомы на
вечную веч.