…Гранат роняет лепестки,
Клубится дальняя дорога.
Опять ветра, опять пески –
Неумолимая тревога.

В пути прошёл десяток лет.
За перевалами, в тумане,
Немало встреч, побед и бед,
Сражений, разочарований.

Смотри, сеид, со всех концов
Через пески, через барханы
Под звон печальных бубенцов
Идут на запад караваны.

Везут огромные тюки
И гонят пленных, как баранов,
Из Хоросана, из Шеки,
Из разорённого Ширвана.

Ширван! Ты плачешь и горишь.
В крови, в золе родные реки,
Тебя кромсает Тохтамыш,
Терзают ханы, грабят беки.

Глотая пыль чужих дорог,
Хромой, в изношенной сутане,
Идёт изгнанник и пророк,
Идёт, тоскует о Ширване.

Ему курлычат журавли
С небес пятнадцатого века
О тяжких горестях земли,
О долгих муках человека.

На сердце – горсть родной земли,
Тоска и ненависть к тиранам.
Возьмите песню, журавли,
Несите песню до Ширвана.

Имадеддин, буди, зови
На грозный бой людские тыщи.
Скликай под знамя хуруфи
Дехкан, бродяг, воров и нищих.

Смотри, у ног дымится юг,
А горло схвачено рыданьем.
Так люди радость познают
Ценой жестокого страданья.

Последний вал. Поэт, взгляни:
Плывёт и вздрагивает небо.
Вдали, в дыму, горят огни
Чужого города Халеба.

…В темнице –мрак. Поэт глядит в окно.
Внизу –толпа. В окне воркует птаха.
Точь-в-точь Баку, тогда, давным-давно,
Когда казнили бога –Фазлуллаха.

Ты, исходивший множество дорог
И завершивший тяжкий путь в Халебе,
Ты всё познал. Что пред тобою бог,
Скучающий на выдуманном небе?

Сейчас придут. Уже готов помост,
И сам палач хлопочет на помосте.
Ты в жизни был хозяин, а не гость.
Ты был! А будешь –прах да кости.

На площадь! Вот захлопнулся засов.
Путь до помоста тягостен и долог.
Нахохлившись, как стая хищных сов,
Сидят владыки города и моллы.

На площади толпится нищий люд –
Арабы, греки, франки, иудеи.
Тревожный шум: –Гляди, ведут, ведут!
Прямей ступай! Но цепи режут шею.

Друзья в толпе, вон –грек, а вон –араб,
Они сберут посеянную жатву,
За ними в бой пойдёт голодный раб,
Пойдёт, клянясь их нерушимой клятвой.

Так улыбнись и выпрямись. Пора!
Смерть далека –тебя ещё помучат.
Где осень Хорасана, Гюльхара,
Туманы горя озаривший лучик?

Где юность? Джигитовка и стихи,
Высокий дом, лужайка у забора,
Сады благоуханной Шемахи,
В тумане лиловеющие горы…

Шумел апрель, и вторила струна
Громам, ветрам и стае журавлиной…
Ширван, Ширван, родимая страна,
Не забывай страдающего сына.

Палач шагнул. Железо впилось в лоб.
Мутнеет взор. О, лишь бы стало воли,
Чтоб устоять, не покачнувшись, чтоб
Не застонать, не зарычать от боли.

Толпа растёт, клубится, как волна.
Вон женщина – на мать она похожа.
Жива ли мать? Что делает она?
Аман, аман! – Палач сдирает кожу!

Я к материнской ласковой руке
Приникнуть на прощанье не сумею.
Родная, ты молчишь, ты вдалеке…
Смерть на чужбине – вдвое тяжелее.

Где отчий дом и первая любовь?
Свиданья у долины соловьиной…
Проклятие! Клокочет в горле кровь –
Мучители! Теперь взялись за спину!

Сулит – века, а дарит – только миг
Земное человеческое счастье.
Неправда! Нет! Он сдерживает крик,
Он верит, раздираемый на части,

В грядущее. Пускай клеймо на лбу
Горит огнём. Мы отомстим тиранам,
Насильникам, кто превратил судьбу
В одну сплошную ноющую рану.

Уже сдирают кожу и с груди.
Он слышит, как хохочет эфенди:
– Эй, Насими, ты хвастал: "Я –аллах",
Аллах велик, ему неведом страх.

А ты дрожишь, ты побледнел, проклятый…
–Ты лжёшь, и солнце меркнет в час заката,
Но встанет вновь –и пламенем лучей
Сразит султанов, молл и палачей.

В толпе смятенье, выкрики и плач.
Вот эфенди взъярился на помосте:
–Да ты, несчастный, бредишь! Эй, палач,
Добей его, дроби гяуру кости!

В нём кровь шайтана. Потеснись, народ,
Назад –кто не желает быть погублен,
А если кровь шайтана попадёт
Хотя б на палец –будет он отрублен.

Палач, сопя, клещами ухо сжал.
Тихонько хрустнув, ухо оторвалось,
И капля крови –крохотный коралл –
Сверкнув, упала эфенди на палец.

Дрожа, вопя: –Всевышний, пощади! –
Рванулся вниз с помоста эфенди.

Зарокотал народ. Раскрыв глаза,
Над лужей крови тяжко подымаясь,
Поэт вдогонку: –Эй, святой Гамза,
Чего ты убегаешь, словно заяц?

Ханжа, ты отрекаешься от слов,
Чтобы спасти от палача мизинец.
А я за правду смерть принять готов.
А я на шаг –и то не отодвинусь!

Толпа гудит. Схватили эфенди
И волокут к помосту на расправу.
И вот уж кто-то крикнул впереди:
–Аман, аман, ему крошат суставы!

Скорей бы смерть!.. Ещё один рывок…
–Я –солнце незакатное. Я –бог.

Я возвещаю новую зарю.
Она придёт –заря земного рая.
Народ, запомни то, что говорю:
Имадеддин и в смерти побеждает!

В толпу ворвались конные войска,
Звенят подковы, сатанеют плети.
Закат погас. Наверно, ты близка,
Смерть, –самая желанная на свете…

Но слышишь –зачинается гроза,
Она гремит, круша основы мира.
И вдруг –удар. И в меркнущих глазах –
Холодный блеск зазубренной секиры.

Э пилог

Так пал поэт. С тех пор из года в год
Простую песню пестует народ.

…Наутро после казни был рассвет,
Невиданный за много сотен лет.

Очищенный полуночной грозой,
Мир озарился солнечной красой,

Роняли птицы перья с высоты
На кровли, на деревья, на цветы,

И в семь цветов оделся небосвод.
И распахнулось разом семь ворот;

Из тех ворот –внимай! –из всех семи,
Рванулся семиликий Насими;

Преодолев небытие и прах,
Рванулся, чтоб навеки жить в веках.

Сгибать лозу, покуда зелена,
По свету сеять правды семена