***
Во сне я умер, не заметив
исчезновенья своего,
в космическом пространстве ветер
сознанье разметал легко.

И, став частицею состава
круговорота бытия,
к божественной, быть может, славе
навечно приобщился я.

Не бойся, милая подруга,
когда на медленной реке
прихлынет вдруг волна со стуком
к твоей протянутой руке.

Не бойся на высоком мысе
преображения судьбы,
ведь это я заветной мыслью
тебя спасаю от беды.


***
Я никуда не убегу –
мой прах земной тому порука,
ведь перемелется в муку
нечеловеческая мука.
И даже страшная беда
внезапно сгинет на рассвете,
и не прельстит меня звезда,
что в космосе всего заметней.
Но ты, неслышно семеня
к нездешнему навстречу свету,
сама лишь не покинь меня,
моя любимая планета.


Предчувствие

Для чего эти поиски, мятежи,
кладовая заметок впрок?
Поднапрячься чуток – и жизнь
подобьёт свой верный итог.

Вот ещё можжевеловый куст
на глазах расцвёл и исчез,
если глубже вдохнуть – из уст
откровение вырвется здесь.

…За окном вагона пропал пейзаж –
под колёса метнулся и ввысь!
Вдруг почудилось мне – сейчас
нараспашку откроется жизнь.


***

Я разошёлся сам с собою
и не заметил того сам:
погиб ли я в начале боя
или прошёл через бедлам.

В себе самом я потерялся,
и кто реальнее из нас:
который в смерти искупался
иль смерть оставил про запас?

И кто из нас подслушал лучше
и в партитуре разложил
под каменным покоем кручи
спряжение набухших жил?

А может, рощи шелестенье,
высокий грозовой раскат –
итоговое проявленье
того, каким я должен стать.


Юбилейное

Жизнь умнее, чем Ботвинник,
только шаханув в ответ,
выручил я свой полтинник,
сверху – горсточку монет.

Мелочь я оставлю в лавке –
угощу друзей как раз,
а полтинник тугоплавкий
оставляю про запас.

Пусть итог игры понятен,
но сквозь пешек частокол
продирается помятый
одинокий мой король.

И, оглохший от пощёчин,
проглотив смертельный ком,
он заплатит всё по счёту,
не оставшись должником.


***

Злая смерть – зову, не приходит,
очерствела душой.
Как изгой,
за обозами в поле ходит,
а в открытую дверь ни ногой.

Не избегнуть заветной встречи,
но гораздо желанней она
не с замедленной, тусклой речью,
а встряхнувшая душу до дна.

Так ударь, пока я в зените,
на предельной моей высоте –
чтоб осколки небес звенели,
и грозой полыхнуло везде.


***

Я суровею духом,
но между этим делом
всё усыхаю телом
и улетаю пухом.

Здесь нет противоречья,
а только подтвержденье,
что обречён с рожденья
я на исчезновенье.

Жизнь – только искушенье,
расставленные сети;
любимая, не сетуй
на близкое крушенье.

Не рви мне сердце криком,
не обнимай за шею –
я вечных возвращений
барьеры перепрыгнул.

Но что бы ни случилось,
угадываются лица –
серебряной пыльцою
Вселенная струится.

***

Жизнь единственна – это порука
торжествующей правды её;
было вдосталь любви и разлуки –
состоялось твоё житиё.
Не могло состояться иначе
от звезды до глубинных корней,
даже смертью не переиначить…
Так поплачь же над бедной, над ней.


***

Я в жизни не встречал противоречий,
в моей судьбе спокойно уживались
молчание аскета с беглой речью,
жест благородный с клоунской ужимкой.
И даже смерть судьбе моей полезна.
О, если бы вы знали – совершенство
из гнойника какого пролезает!..
Строка и пуля. Мука и блаженство.


***

Скелет с обтянутою кожей –
я вас не долго потревожу,
мир новизной не одаря:
я – летних бабочек порханье
и органов своих дыханье,
и зыбкий лист календаря.
И даже в песенке прелестной
прикрыта Истина завесой,
но, больше глоткой не дыша,
зрачком горячим не сверкая,
след на траве не оставляя,
вот-вот заговорит душа.


Прощальный марш. Вышибальный

Офицерское собранье:
вальс, мазурка, прочья блажь,
и в горнило поля брани
увлекающий всех марш.

Он, слепой к твоим потугам,
он, глухой к твоим слезам,
суровеет с каждым звуком,
приближаясь к небесам.

Вышибая дух из тела,
лез под пули напролом,
и кому какое дело
что случится там потом.

Всё ещё равняясь строем,
прорывается во мгле,
выхожен ли медсестрою
или лёг в сырой земле?

Доброе утро!

Может, я для колорита
среди этих светлых лиц?
Выпеваешь: "Лабасритас!",
свесившись через карниз.

"К собору ведёт дорога?",
ты смеёшься, не поймёшь;
верещит в кустах сорока,
шепелявит летний дождь.

Языки перемешались –
будто древний Вавилон;
взявшись за руки, шагаем,
позже главное поймём:

кроме слёз земной юдоли,
всё – поверхностный обман.
Возвышает нас до боли
торжествующий орган.

Мы с судьбою равно квиты,
в грудь толкаясь и сопя…
Лабасритас, Маргарита!
Муза первая моя.


***

Во сне я тебя раздеваю,
но в самый последний момент,
иллюзии все разгоняя,
сюжет мой сползает в кювет.

И верхом вдруг ставшее днище
меня погребает живьём,
и хлещет из раны кровище –
её затянуть бы жгутом.

Но лучше мгновенье страданья,
чем пытки протяжная жизнь!..
А было так близко до рая.
Приснись же опять мне, приснись.


***

Есть в потуге любой что-то птичье,
только гибель ещё не конец –
на позорное наше величье
засмотрелся случайный юнец.
Он завидует пышным руинам,
сохранившимся только на треть,
он мечтает о славе наивно,
если даже она через смерть.
Только вбитые в землю по пояс
(так, что хрустнули все позвонки),
мы мечтаем с мальчишкой сесть в поезд
и подругам успеть позвонить.


***

Вспомнишь Бога, попав в беду,
и забудешь, когда спасёшься –
дай тебя я туда отведу,
где с пути никогда не собьёшься.
Пропитайся горючей бедой,
растворись в непрерывном потоке,
стань на пиршестве главной едой,
для которой всё пиршество только.
И, вкушаемый Богом самим,
поминающий Бога не всуе,
ты от счастья земного храним
и не ищешь его поцелуя.


***

А я забыл, что умер ты
и, отходя от суеты
и не желая закоснеть,
с тобою говорю во сне
все годы долгие. Пока,
вдруг заглядевшись в облака,
не осознал: тебя же нет.
И я не знал, кого жалеть:
друзей, ушедших по весне,
себя ль, живущего во сне.
И я не знал: проснуться ль мне
среди обугленных камней
иль молча, дерзко умереть,
чтоб в сне другом забрезжил свет.