По берегам степной речушки Красной,
Где тальники, обрывы, резеда,
Зачем ищу, спустя два века, страстно
Следы того, кто здесь гонял стада?

Можайское, Запрудское… А выше,
Туда, к истоку, птицей из-под ног
Степного ветра в травяном затишье —
Село моё родное Красный Лог.

Простор, простор течёт под роговицу
И вдохновеньем обжигает грудь.
Хоть пей, не пей его — а не напиться,
А коль напьюсь — мне больше не вздохнуть!

Что, если правда: от Смычкова лога
К Дурному логу он, сам-друг Кольцов,
Околицей, нехоженой дорогой
Шагами мерил край моих отцов?!

Спустя два века здесь я не напрасно:
У времени оскал всё так же зол,
Как в годы те, когда великий прасол
В батрацкой доле пил степной рассол.

Ночь бугаём сопела в зыби мрачной.
И языком костра с горячих губ
Стада созвездий слизывали смачно
Кольцовских песен неземную глубь.

Откликнется ли степь на зов потомка,
И выплеснет ли на берег волна
Того певца холщовую котомку,
Где скарб — стихи, и больше ни рожна?

Я вглядываюсь в ранний свет востока.
И глазу нет предела от глубин.
И только ветер над речной осокой
Слагает песни голубых равнин.

Я от собственной мысли отрину,
Чтоб меня откровеньем не жгла:
Редкий ворон над русской равниной
Пролетит, не умаяв крыла!

Вдохновлённый внезапным открытьем,
Вспомню Гоголя и устыжусь.
Но пробьётся с обочин и рытвин
Васильками срединная Русь.

Сколько помню, не часто я плакал.
Так сияйте, слезинки, в глазах!
Ворон к нам торопился на падаль
И запутал крыла в васильках.

Старый город. Вертлявые улочки.
Неподстриженных лип золотые чубы.
Запах сдобы из крохотной булочной —
Как подарок из детства для взрослой судьбы.

Медный колокол медленно вызвонит
Мелодичного строя сентябрьский покой.
Вечер яблоком солнце над избами
Перекатит в корзину зари за рекой.

Стройной девушкой в праздничной кофточке —
Воскресенская церковь, мила и светла.
И у Бога прохожий тихонечко
Просит град уберечь от гордыни и зла.

Я тихим стал, почти не отличимым
От улицы с народом суетливым,
С сосульками, с реформой ЖКХ,
С растерянной улыбкой жениха.

И это — я?! Досадно и обидно!
Моих шагов средь башмаков не видно,
Средь глаз холодных остудился взгляд…
Куда они? На чей спешат парад?

Не думаю, чтоб только из каприза
Душа сосулькой ринулась с карниза.
За ленту, за предел, как за флажки,
Летит душа… Куда? Под башмаки!

— Ты откуда, народ?
— Из тесовых ворот.
— Знать, намыкался там, как нигде ещё?
— Коль признать, будто так,—
Правды ровно с пятак,
Не признать — то и вовсе с копеечку!

— А куда ты, народ?
— За крутой поворот,
Дальше уж — куда вынесут ноженьки.
— А не станешь жалеть?
— Так жалеть — не болеть:
Оклемаемся, глядь, понемноженьку.

— Что ты помнишь, народ?
— Помню щель у ворот:
В неё волюшку видели глазоньки.
— Воля душу пьянит.
— В пьяном горюшко спит
И тоска между рёбер не лазает!

— Подайте копеечку маленькому человечку!..
Чумазой ладошкой Россия протянута к нам.
На перекрёстке, будто на деревенском крылечке,
Гуляет с тоскою сквозняк, прилипая к вискам.

Я мимо бегу, поглощённый своим интересом.
Сдуваю с ресниц я весенних серёжек пыльцу.
И вдруг, как шлагбаум, ладошка откинулась резко
С недетской потребой меня отхлестать по лицу.

Не жалко мне бросить копейку голодному крошке.
А этому — в шляпе? А той вон — в роскошном манто?
Серёжками вербными плюхнулись глухо в ладошку
Брезгливые взгляды, и дальше помчался авто.

Наше время хворает, не ест и не пьёт.
Под язык из ладони лекарств не кладёт.

Не гуляет под ручку за речку и лес,
Не садится, как птица, на ветки с небес.

Мы его понимаем, не злим, не браним.
Далеко не отходим в пригляде за ним.

Что поделаешь, если у наших времён
Есть болячки страшнее, чем распри племён!

Для кого эти хвори — надежда и свет,
Обагрённые славой знамёна побед.

Для кого-то они — это плен и рабы,
Кубометры досок на родные гробы…

Неужели потерян врачебный рецепт
В том краю, где здорового времени нет?

Могильная тишь околотка.
Похмельное чувство вины.
И булькает в юные глотки
Палёное зелье страны.

Немые и ржавые рельсы.
Ушли в никуда поезда.
Как эхо новейших репрессий —
Некошеная лебеда.

Об этом ли разве мечтали?
Про это ли видели сны?
И каркает ворон печали
С макушки корявой сосны.

— Покурим! Покурим! Покурим!
А слышу: — По коням! По коням!
Живём на Руси — бедокурим,
Лишая друг друга покоя.

Вот век проскочили — и что же!
Другой под копытом: а, чёрт с ним!
— Покурим? — вдруг кто-то предложит.
— По коням! — аукнется чёрство.

Смастерил я чудный зáмок
Из песка.
Водрузил на башню знамя
В два вершка.

Я не спал четыре ночи
И пять дней,
Весь песок переворочал
До корней.

От восторга даже выпил
За успех.
На дверях повесил вымпел:
«Вход для всех!»

Я проделал в окнах щёлки
Для зари
И на память зaмок щёлкнул
Раза три.

Для архива. Для потомков.
Кто — в Кремле…
Для блуждающих с котомкой
По Земле.

Не пройдите, загляните.
Вход — для всех!
Добрым словом помяните
Мой успех.

Я старался очень-очень
Для людей.
Я не спал четыре ночи
И пять дней.

На шестой — с грозою страшной
Дождь, резвясь,
Знамя смыл с высокой башни,
Плюхнув в грязь.

Где ж мой зáмок, окна, двери?!..
Всё во мгле…
Крах один у всех империй
На Земле.

В три петельки — роспись,
В пять крючков — судьба…
Над избой — как роскошь —
В завитках труба.

Жестяное чудо,
Волшебство души…
Мы всегда — отсюда,
Из родной глуши.

В веке несчастливом
В кровь разбиты лбы.
Вылетели дымом
Судьбы из трубы!