Свидетельство о регистрации средства массовой информации Эл № ФС77-47356 выдано от 16 ноября 2011 г. Федеральной службой по надзору в сфере связи, информационных технологий и массовых коммуникаций (Роскомнадзор)

Читальный зал

национальный проект сбережения
русской литературы

Союз писателей XXI века
Издательство Евгения Степанова
«Вест-Консалтинг»

АРКАДИЙ ЗАСТЫРЕЦ


Аркадий Застырец — поэт, прозаик, переводчик, либреттист. В "Урале" печатается с 1988 г. Живет и работает в Екатеринбурге.


Золотая лихорадка


Чем глубже лес...

Чем глубже лес в таинственных просторах,
Тем ближе и страшнее волчий вой,
В ногах тревожней листьев дымный шорох
И белки свист ясней над головой.

Грибами пахнет в ёлочной лощине,
Мох пропитавшей вымершей водой
И дикими цветами, медицине
Служащими лекарственной рудой.

Идёшь конём в разлапистом зашоре,
А ночь всё ближе, воздух холодней,
Подумаешь — тайга и вправду море,
Зелёное, но к ночи всё синей.

Торопишься по компасу в надежде,
Что там тебя подхватит вертолёт —
До гибели, до заморозка, прежде
Чем прошлогодний выявится лёд.


Индейцы уходят

Когда его исторгли из того, с чем он сросся,
в сердце его вошла смерть.
Р. Эдберг. Письма Колумбу

Индейцы уходят на север,
Подальше от белых людей.
И ветер им в спину, и клевер
Срезает крылом Асмодей.

И снег уже тихо кружится,
Свивая смертельную сеть.
Не греет в подсумке вещица,
И тучи с лица не стереть.
Дорога в тумане поблёкла,
Чуть в трубке погас огонёк.
Не в радость дарёные стёкла,
И, кажется, порох промок.

Удачной ли будет охота
В лежащем за соснами рву?
Найдут ли родного койота?
Приманят ли снова сову?

"Не будет!" — им слышится в вое
Метели с незнаемых скал,
И душит дыханье живое
Отрава чужих одеял.


Снова

Я снова ангела приметил.
Не над собой, не в облаках.
Невидим был, поскольку светел
До снежной пыли на висках.

Неслышим в воздухе раскрылья
Или скрещении рапир,
Как девством дышит сенсимилья
И темперирован клавир.

Я снова с ангелом на пару,
В соцветьях, в инее, в огне,
Ломая Хендрикса гитару
В семидесятых целине.

Летя с горы в седло и стремя,
Живой, чего не отменить,
Взрывая верой смерть и время
В суровую сминая нить.

Я снова, ангелу послушен,
Иду во временную тьму,
Бесстрашен, прям и простодушен,
Как шли младенцы к Самому.


Кладоискатель

Нож, фонарик и лопатка.
Ход открылся потайной...
Золотая лихорадка
Со вчера владеет мной.

Под землёй дорога лазом
Всё прохладней и тесней —
Ради платины с алмазом
В глубину ползу по ней.

Здесь опасно и серьёзно,
Во кромешной не игра.
Но ведёт фонарик звёздно
До монетного двора.

До сокровищ без обмана
Под морозным помелом,
До железного чекана
С императорским орлом.

Шорох осыпи в заплечном —
Уж назад не проползти...
У радения о вечном
Нет обратного пути.


На веранде

На веранде такой древнедачной
Я во сне просыпался не раз,
Пропылённой, по горло невзрачной,
Хоть и радует солнечным глаз.

Облупилась нарамная краска,
Ленту окон побила труха,
И до мела засохла замазка
Над репейной душой лопуха.

Точно жук в коробке, с головою,
Высоту потерявший и даль,
Погружаюсь в тепло бельевое,
Отрицая людей вертикаль.

Где грибы засыхают на леске,
Старых комнат открыт лабиринт,
И стремится туда занавески
Невесомо застиранный бинт.

Пробужденье, увы, неизбежно,
Но невнятно уму моему,
После боли зовущее нежно
В новой жизни прохладную тьму.


На маяк

Босиком по траве, по песку не бегом
Я иду на маяк, и огонь в голове,
На ветру разведённый горючим виском,
К небу в осень несу босиком по траве.

Не бегом по песку, как роса по виску
И слеза по щеке, потому что не брит,
Я иду... Нет, отсюда бегу к маяку!
Но держу-берегу всё, что белым горит,

Всё, что алым дерёт, и поёт, и орёт,
В высоту, на бегу догорающий сам,
Я несу, точно рыба, рыдающий рот
Отворяя навстречу своим небесам.

И уже наверху, у гряды грозовой,
Где, натасканный загодя, порох лежит,
Лёгкой чиркну рукой и мотну головой —
Пусть видней полыхнёт и ровнее горит!

Пусть увидят сигнал в штормовом корабли
И поймут, что утёс впереди — не игра,
И застынут во льду под волной на мели,
Если будет оно — то живьём до утра.


Тула — август — порт

Взлёт — посадка, взлёт — посадка,
Небошествие несладко.
Зал безлюден, светел, тих,
Всех возлюбленных своих
На прощанье обнимаем
И летим — не убываем.

Лету тёплому конец,
Тает алый леденец.
Осень справа подступила,
Угасает полдня сила
Постепенно, невзначай...
Счастье быстрое, прощай!

Бликов пляс в окне пылится,
Поцелуй родные лица!
Объявили, что пора
Отпустить во тьму вчера.
Уходящего приметы —
Паспорта, а в них билеты.

Только "Аны", нету "Ту"
В Тульском аэропорту...


Цветок зла

Заблудился в лесу без людей,
В сапоги загребущем болоте,
Где не ходит и лютый злодей,
Где не шарит и зверь на охоте, —

Только грозно царит тишина,
Только дышит холодная влага,
Пахнут листья пьянее вина
И теряется в ветках отвага.


Заблудился, пошёл наугад,
Ни единой приметы не зная,
И малейшему проблеску рад,
Будь хоть искорка он слюдяная...

Перепутал закат и восток,
Предстоящее — с пройденным прежде
И нашёл невозможный цветок —
В пику вере, любви и надежде.

Не встречал я желтей и страшней.
Квинтэссенция вечной разлуки,
Из таинственной гущи теней
Он тянулся отравою в руки.

И нельзя было ни раздавить,
Ни сорвать и закинуть в трясину —
Только прочь от него уходить,
Даже с ветром в лицо, а не в спину,

И за чёрной смородины куст
Повернуть и приблизиться к дому,
Доверяя древесному хруст
И течение жизни — речному.


Дворовый канон

Мой предел — не кривой деревенский плетень,
У подъезда не страшно ненастье,
Пахнет хлебом и супом истаявший день,
И в лазури развешено счастье.

Над железом и суриком створа ворот,
На суровой кирпичной колонне
Я сижу и гляжу: кто внизу там идёт?
Что там лето в асфальтовом склоне?

Ничего не боюсь и почти никого,
Даже кажется — глупая сила! —
Что могу перелезть с высоты своего
За балконные в цвете перила.

Что бессмертен — бетону меня не стереть! —
Невредимый в классическом гаме,
Что могу и с пожарной на свет улететь
С возмутившими свет голубями.


Осенний гость

К нам проникала жизнь иная —
Во сне убежища ища,
Борис Сергеевич Дунаев
Ронял в прихожей дождь с плаща.

Спеша избавиться от ноши,
Кидал на воздух саквояж
И долго стягивал галоши,
Чей мнился довоенным стаж.

Потом, раскрыв, на спицы ставил
Белёсый зонт и на ходу
Легко очков прозрачность правил —
Платком по тоненькому льду.

И обрамляли зрак печальный —
Не насовсем, но навсегда —
Воротничок его крахмальный
И острым клином борода.

А ниже — вот ещё виньетка —
В кармашек прятала хитро
Старорежимная жилетка
Часов карманных серебро...

Дождя и карантина ради,
На время он угла просил.
И тихо прадед мой Аркадий
Ему навстречу выходил.

Спроси у хаоса

Уткнёшься слёзными в плечо —
Какого Штрауса?
Про ужас вечности — молчок,
Спроси у хаоса.

Спроси у хаоса, и он
Тебе поведает:
Как в потолке зудит неон,
Где смерть обедает,

Как разбегается вода,
А небо узится,
Пока с усами борода
Растёт и грузится,

Как солнце сходит за холмы,
В ночное тщание,
Не скинув облака чалмы
И на прощание,

Как море гаснет за окном
С косыми вспышками
Под маяком и чёрным льдом
Ракушек крышками,

Как звёзды по небу идут
С комет лисицами
И песни факельные жгут
Своими лицами,
Как мыши в подполе шуршат
Монтеня опытом,
Во тьме баюкая мышат
Горючим шёпотом.


Пляши и плачь

Пляши и плачь в сугробов тишине ль,
Под ливнем тоже — с грохотом небесным,
В грязи прифронтовой, движеньем честным
С погона скинув мокрую шинель,

Пляши и плачь — от жалости и скорби,
В крови и смраде рухнувшей любви,
И, глядя ввысь, душою не криви,
Сомнения не прячь в заплечной торбе.

Пляши и плачь — от счастья пополам
С несением бремен невыносимых,
Подаренных из внешнего телам,
Душою — ни искомых, ни просимых.

Рождение — спаситель и палач,
Но крест ли, пламя, страдная ль палата —
Любая справедливой будет плата
За выход из ничто. Пляши и плачь!


Скорый поезд

В. Смирнову

Ты просто сел в поезд из нашего до своего,
Плечи теперь свободны — ни уз, ни груза.
Смерти внезапное волшебство
Тело сделало следом морозного юза.

А все эти наши "отсюда", "туда", "навсегда" —
Вместо имени, и никуда не денется имя,
Когда в темноту неслышное прошептал, своими
Прикоснувшись губами к источнику льда.

И все эти наши "семь тридцать", "к пяти", "полвторого"
Бессильны и немы в поезде скором твоём,
Где, в стеклянное лбом, неподвижно последнее слово,
Где шуршит проводница к полёту готовым крылом.


Чаепитие во сне

Чаепитие во сне вовсе не безумно.
Правда, мало там живых и почти темно,
И вода не на огне закипает шумно,
И невнятен разговор, как в плохом кино.

Чаепитие во сне на краю Вселенной,
В старом классе у шкафов, где шестой урок
Отменили и забыт под столом со сменной
Не подписанный во сне наяву мешок.

Пьют со мной ученики, мятые страницы
Заучили наизусть, вытерли с доски,
И хлопочут у окна в свете ученицы,
И от смертной все мы там прячемся тоски.

Что ещё нам предстоит? Влажная уборка?
Ломкий веник под рукой, в занавесках пыль,
На четвёртом этаже кружевная сборка,
А на первом — младших пар стройная кадриль?

Чаепитие во сне с небом невесомо,
Сладкий пар над пирогом, подстаканный звон...
Для чего мы на закат вышли все из дома
И когда уже с лыжни к дому повернём?


Дворник

Памяти Андрея Громова

Он выходит с лопатой в заснеженный двор
После тьмы, утонувшей в небесных белилах,
Сам с собой, задыхаясь, ведёт разговор
О желанных придуманных дворницких силах.

Он слабее травы, даже этой сухой,
Что зимует на выходе теплоцентраля,
Он — плохой музыкант и писатель плохой,
На костяшках начертано вечное "ГАЛЯ".

В чём душа, не понять, доживёт до весны,
Если тело — что старой проводки обмотка,
И торчит из-под шапки кусок седины,
Как зубная разбитая вдребезги щётка.

Навалившись на древко, он входит в сугроб,
А сугроб, укреплённый морозцем, не тает,
И январь, накатив на обветренный лоб,
Опустевшее время земное глотает.

Скажут разве о нем: "был таков", а каков —
Никому не известно. Кто знает? Кто знает?
Только мальчик, поднявший глаза, замечает:
Это ж дворник летит в серебре облаков!