* * *

Жизнь человека — словно точка
На фоне белого листа.
Так снежным полем одиночка
Бредет в родимые места,
Не зная толком направленье,
Рисуя на свой риск и страх
Зигзагов дивное сплетенье,
Узор, таящий смысл впотьмах.
В фигурке этой сиротливой
Сошлись бескрайности путей:
Картин сюжеты, книг мотивы,
Задор мелодий, смех детей.
Суровость формул, блеск расчетов,
Научных поисков азарт,
Тень серебристых самолетов,
Перипетии звездных карт,
Роскошных городов громады
И волны золотистых нив,
Дворцов изящные фасады
Среди фонтанов и олив.
Точеные тела атлетов
И быстроходные ладьи,
Что древним эпосом воспеты
В младые дни всея земли.
Любезная улыбка друга
И теплота его руки.
В часы трудов или досуга
С ней все тревоги далеки.
Но это вскоре воплотится
Меж двух сухих могильных дат...
...Как будто перышки Жар-птицы
Вдруг растоптал ногой солдат.


Покров

К окну прилип кленовый лист,
Звенит стекло, и ветра свист —
Зимы предтеча.
Разлита в воздухе печаль,
Дождем смывает пастораль,
И никнут плечи...
Вздыхает влажная земля,
Желтеют в ризах тополя,
Слетела нега
С роскошных спутанных ветвей.
Где пел весною соловей —
Там хлопья снега.
Вдруг повалил он и закрыл
Своим размахом белых крыл
Над нами просинь.
Как будто занавес упал,
Замолкли танцы, кончен бал,
Уходит осень...
Чехлом окутан весь помост,
Похоже на Великий пост.
Клочок афиши
Оторван вихрем от столба,
Снежинки чувствует губа,
И стало тише...
В молочном свете фонаря,
Чудесно в воздухе паря,
Летят пушинки
И, обжигая хладом вдруг,
Ложатся плавно, а вокруг —
Как на картинке
Из датской сказки, где зима
Свои ломает терема
Пред детской верой,
Где мчался северный олень,
И был тягуче-долгий день
Туманно-серый...
Пустеют улицы везде
В семейном спрятаться гнезде
Скорей желаем,
На кухне сесть под абажур
Средь близких родственных фигур
С горячим чаем.


Осень

Иду по дороге, а слева и справа
Листва покрывает пожухлые травы,
Из пестрых лоскутьев слагая ковер.
И реквием этот поры увяданья
Повсюду разносит немые рыданья.
Гремит, надрываясь, торжественный хор,
Где темная охра гудит басовито
В желтеющей кроне озябшей ракиты,
И золотом тонко звенят тополя.
Им вторят пониже пунцовые пятна
Растрепанных кленов, осин неопрятных,
Неслышно вздыхает сырая земля.
Всех зеленью сочной смущает береза,
Она уцелела чуть-чуть от мороза
И ныне слегка разбивает мотив.
А ива, наивно в плохое не веря,
Едва осознала, какая потеря
Случилась, все в мире собою затмив,
Молчит и глядится в зеркальные воды,
Как облик ее по законам природы
Теряет и свежесть, и юность, и цвет.
На самой пронзительной жалобной ноте
Гроздь ягод алеет в осенней дремоте,
Печальный со всеми выводит куплет.


* * *

В края чужие двигаюсь упрямо,
От дома прочь душа устремлена,
Чтоб с изумленьем вещего Адама
Там нарекать народам имена.
Взглянуть кругом по-новому, впервые,
По-детски ясно, чисто, глубоко:
Как дремлют горы темно-голубые,
Над ними месяц словно молоко.
И город белый в этом лунном свете,
Весь в серебре, как бы из юных грез.
И плащ расшит у матушки-планеты,
На синем фоне — мириады звезд.
Их много там, во области заочной.
То маяки зовут издалека,
Плывет земля, и облачные клочья
Волнами бьют усталые бока.
Плывет земля в воздушном океане —
Наш пароход с огнями на борту.
В каком порту неведомом пристанет?
Куда с нее навеки я сойду?


Грусть

А впереди уж небо почернело...
Нависла туча, и пощады нет.
Томится хладом, содрогаясь, тело,
Хотя кругом — еще спокойный свет.
Сверкнет внезапно молния над лесом
И слепотою поразит глаза.
Падет стеной дождливая завеса,
Загрохотав, ворвется в мир гроза.
Вот так и ты, с восторгом балагуря
В своей семье, среди родных седин,
Уж знаешь точно: скоро будет буря,
Ведь все умрут. Останешься один.


Русь уходящая

Читала книгу в эту ночь
Я о потерянной России.
Как бы хотелось ей помочь,
Не допустить апостасии!
Чтоб звук классических сюит
Мешался с запахом сирени,
Когда она в окно сквозит,
Чуть осыпаясь на ступени,
На платье белое в саду
Хозяйки с томиком Флобера.
Пускай усадьбу украдут,
И родину, царя и веру.
Но камергеры и пажи,
Оставив царские медали,
В парадных моя этажи,
Из "Иоланты" напевали.


Лето

Могу смотреть, не двигаясь, часами,
Как замер лес в вечерней синеве.
Легко играет ветер волосами,
И блики тихо тают на траве.
Метает солнце огненные копья,
Сползая утомленно с высоты.
Закат раскрасил облачные хлопья,
Поникли, пригорюнились цветы.
Задумчиво глядятся в отраженье...
Хрустальных вод серебряная гладь
Здесь, верно, та, что в первый день творенья
Отозвалась на Божью благодать.
Нет ничего чудеснее на свете,
Чем говор листьев, вековечный шум.
Он, так давно поэтами воспетый,
Со дна души вздымает столько дум.
Неисчислимы щедрости природы.
Приходят дни — с дарами корабли, —
И снова — прочь, кладя в копилку годы,
За край багряный матушки-Земли.


Рождество Христово

— Младенец слаб и нежен.
Как Он спасет меня,
Когда декабрь снежен,
В пещере нет огня?
Пускай простонародье
Мешает с явью сон, —
Сказал, держа поводья,
Седой центурион. —
Погибнет это Чадо,
Хоть Сын самих Небес.
Замерзло даже стадо
И жмется под навес.
Плащом Его укрою
Со своего плеча,
Мороз ночной порою
Коварней палача.
В дрожанье звездной пыли —
И диво, и каприз:
Ее красу затмили
Покровом рваных риз.
Пространней полусферы,
Ткань охватила вмиг
Все откровенья веры
Из старых мудрых книг.
Волною плащ окутал
Того, Кто бросить прочь
Зловещий яд цикуты
Сократу мог помочь.
Пред слугами Закона,
Что прочили провал,
Апории Зенона
Играя, разрубал.
Когда царапал щёки
Эдип, узнавши мать,
Мог Отрок светлоокий
Прощенье даровать.
Скучающий Тиберий
Среди роскошных вилл
Смысл жизни, что потерян,
Опять бы получил.
Заявлено народу
Сквозь вечный шум и гам:
— Познайте вы свободу
В любви к своим врагам.
Вернулся из похода
В час жизни роковой
Беспомощным уродом
Солдат едва живой.
Был раньше своенравен,
Привык иметь успех,
А старый и бесправный,
Озлобился на всех.
И правда, неприятно
Глядеть на грубый лик,
В душе — порока пятна,
В устах — звериный рык.
Два странных человека
Пришли из дальних мест,
На чьей груди калека
Заметил медный крест.
Они остались рядом,
Укутали плащом.
"Печалиться не надо.
Втроем не пропадем".


Маме

Мир без тебя — как в лунном свете,
Похож на праздник, где в кредит
Вовсю пирую на банкете,
А сердце страхом холодит.
Приятен шум застольной речи
И не скрывает вовсе злость.
Порой обнимут и за плечи,
Но я, увы, тут только гость.
Ему — почет, жирнее блюда,
Посадят во главу стола,
А лишь сокроюсь я отсюда,
Для них я стану как зола.
Промолвят ласково с поклоном:
"В пальто вы нынче хороши".
Но кто ж заметит под бостоном
Весь трепет раненой души?
К причудам здесь моим терпимы,
За грубость быстро извинят.
Ну прям сплошные херувимы,
Да слишком равнодушен взгляд.
Для них я — медная монета,
Так кстати изредка в руке.
Но разве встанут с табурета,
Коль, пав, застынет вдалеке?
Летят вокруг тумана клочья.
Похоже, движемся во сне.
Могу все это превозмочь я,
Когда бы ты пришла ко мне!


Кредо

С иудеями я был как иудей,
а с эллинами — как эллин.
1 Кор. 9, 20
Словам апостола я внемлю.
Порой в них правду узнаем.
Но это я хочу на землю
Перенести иным путем.
В среду ревнителей Закона
Явлюсь слугою Парфенона.
И принесу в ареопаг
Немного от библейских саг.
Найдут себе для гнева пищу,
Но, злобно ринувшись за мной,
Увидят люди за стеной
Со стороны свое жилище.
Поймут, что мир, а не мирок
По-настоящему широк.


Прага

Вот тучку разорвал собор Святого Вита.
В былые времена, желая видеть свет,
Стремились к высоте, что ныне не забыта.
И можно посмотреть за несколько монет
В подзорную трубу готические шпили,
Где Божией рукой нанизаны века.
На статуях святых столетия застыли,
А в сумрачной воде расплесканный закат
Близ Карлова моста колышется, играя,
Колышется толпа у каменных перил.
Для счастья ей нужна минута золотая,
Чтоб ожили часы и тут же возопил
Игрушечный петух на башне из оконца,
Движенье пробудив фигурок расписных.
Немного подустав от пива и от солнца,
Все дружно заревут, когда увидят их.
Апостолов тела из красочной эмали
Появятся на свет и скроются опять.
Едва ли их живых так радостно встречали,
С подобным торжеством могли бы принимать.