Свидетельство о регистрации средства массовой информации Эл № ФС77-47356 выдано от 16 ноября 2011 г. Федеральной службой по надзору в сфере связи, информационных технологий и массовых коммуникаций (Роскомнадзор)

Читальный зал

национальный проект сбережения
русской литературы

Союз писателей XXI века
Издательство Евгения Степанова
«Вест-Консалтинг»



Ирина Витковская




ПРО ВАРЕНЬЕ

В 1975 году мне было семнадцать лет. Мы с папой в тот год путешествовали по Крыму на автомобиле. Незабываемо. Но две короткие недели промчались, как сладкий сон, и надо было возвращаться домой.
… Наш пыльный, крашеный веником, гремящий всеми частями тела "Москвичок" трюхал по пыльному шоссе уже почти в ста километрах от дома, когда папин зоркий глаз выхватил как-то кривовато съехавшую на обочину небесно-голубую машинку и людей, копошащихся около неё.
Кодекс советского автомобилиста предписывал немедленно остановиться и оказать помощь. Что мы и сделали – съехали с дороги и притормозили чуть поодаль от терпящих бедствие.
– Жигули третьей модели, – завистливо вздохнул папа, опознав чудо отечественного автопрома, и мы быстрым шагом почапали узнавать, что случилось.
Людей оказалось четверо: глава семейства курил в сторонке с непроницаемым лицом, девочка моего возраста стояла чуть правее и смотрела в сторону луга, обрамлённого пышными кустами с жёлтой тропинкой сбоку, спускающейся к речке. По склону, ведущему вниз, бежал, подпрыгивая, кружась, мальчишка-подросток лет одиннадцати; он задирал голову к небу, что-то восторженно кричал, размахивая руками… Устал в машине, видимо. За открытой передней пассажирской дверью угадывалось какое-то копошение; женская рука выбросила на обочину резиновый коврик.
– Здравствуй, – в спину девочке произнесла я, – я Ирина.
Девочка оглянулась. Она оказалась такой красивой, что мне немедленно захотелось причесаться. Тёмные волосы, высоко забранные в конский хвост, чудесные синие глаза, чуть подтянутые жёстко схваченными волосами к вискам, маленький улыбчивый рот с мило вырезанной верхней губой…
– Я – Лена, – немедленно откликнулась она. Рот приоткрылся в улыбке и показались сахарные зубки, не идеально ровные, а немного "толкающиеся" друг с другом, словно им было тесновато. Но от этого девочка выглядела ещё милее.
Между тем, над дверью показалась голова мамы. Она сделала шаг вправо, распрямила затёкшую спину, и на пару секунд застыла перед нами во всей красе. Вот это было нечто! Это была Джина Лоллобриджида и Лолита Торрес одновременно! Яркие, удивительные, фиалковые глаза, капризно изогнутый рот, от которого глаз оторвать невозможно, тёмные короткие кудри, растрёпанные, буйные, вольные, и в то же время как-то очень правильно обрамляющие голову, идеальный овал лица, нежная родинка на щеке… Из-за капота машины было видно только верхнюю часть её тела – ловко схваченную сарафаном тонкую талию, высокую гордую шею, обрамлённую какой-то шлейкой, поддерживающей сарафан… Звезда итальянского кино.
Я перевела взгляд на девочку. Та была выше ростом, крупнее, выглядела попроще. Лена с улыбкой наблюдала за моей реакцией – привыкла, видимо.
Женщина тем временем, бросив на нас сердитый взгляд и не ответив на моё робкое: – драсс…, вновь исчезла за дверью. Папы курили в сторонке, о чём-то переговариваясь.
– Так что случилось-то? – спросила я, – плохо стало в дороге? Тошнило кого-нибудь?
– Да нет, – сказала Лена, понизив голос, – это мама варенье разлила.
Между тем, по мере того, как удалялся или приближался к нам бегающий мальчик, стало слышно обрывочно слова, которые он радостно кричал в небо: господи… спасибо тебе… хорошо-то как… счастье какое, боже мой… И это было странно.
– А этот тогда чего радуется?
– Серёжка? Ну как тебе объяснить… Понимаешь, у нас мама… такая очень… Ну, практичная, что ли. Ей из любой ситуации надо извлечь максимум. Вот, например, она не может просто в лес поехать гулять и наслаждаться, ей обязательно оттуда что-то унести надо. Грибы, ягоды, само собой, а если нет ничего – лист лесной малины, иван-чай, хоть шишки для дачного самовара. Мы когда только на лесную дорогу сворачиваем, она сразу про всё забывает. Такое впечатление, что грибы, например, уже под землёй видит, когда они ещё и не проросли даже. Вот едем, быстро, а она: Вадик!!! Стой!!! Гриб!!! Гриб!!! И точно. Гриб.
– Но сейчас же вы не из леса едете?
– Не из леса. Мы сейчас в Крыму отдыхали, у дяди Лёни. Она варенье весь отдых варила, мы и сахар специально с собой везли. Там абрикосы бесплатные, в Лёнином саду. Все купаются, в горы ходят, а она варит. Ну, и злится, конечно. Наварит – три или четыре полиэтиленовых мешка друг в друга – разольёт по ним варенье, и мы потом везём… Завязывать их нельзя, варенье может забродить. Поэтому мы всю дорогу едем как истуканы – между ног у каждого мешок с вареньем, два ещё между нами с Серёжкой на заднем сиденье, специально укреплённые. И три у неё, на переднем: один между ног, и по одному за правой и за левой ногой.
Я попыталась представить картину размещения мешков с вареньем. Получилось плохо.
– Ну?
– Вот и ну. Не знаю, что уж там случилось, заснула, может… Хотя вряд ли… Папа-то точно не виноват, он уже насобачился плавно и быстро ездить, чтоб не колыхало… Короче, как-то дёрнулась она, и – одно за другим – варенье всё – бряк на пол… И сидит, по колено в варенье… А закричала когда, мне показалось, "Скорая помощь" с сиреной за нами едет…
Помолчали. Надо было переварить сказанное.
– Ну… а брат-то чего радуется? – мне почему-то надо было выяснить всё до конца.
– А ты послушай, что он кричит, – предложила Лена.
Мы опять замолчали. Я прислушалась. Порыв ветра донёс очередной сумасшедший крик:
– Госссподи!!! Гос-с-споди! Благодарю тебя, боже мой!!! Спасибо тебе! Что это не я!!! Как хорошо, что этот не я-а-а-а!!!.. Господи-и-и!!!
Всё стало ясно. И мы поехали дальше. Но весь оставшийся путь перед глазами стоял маленький живой самолётик, кружащийся на зелёном лугу с раскинутыми руками, радостным криком благодарящий небо.
За то, что не он опрокинул варенье.

ПРО МЕДИЦИНУ

Господи, если бы вы только знали, как мне бывает тепло, когда мама рассказывает про своё детство! Как покойно, как радостно душе слушать сто раз переслушанное…
Мы сидим за круглым кофейным столиком, её пальцы сахарными щипчиками отламывают от бесформенного карамельного сахара-леденца крохотные кусочки и сыплют в блюдце.А я туда-сюда переставляю чашки, вытряхиваю сушки в хлебную корзинку, опускаю чайник на свёрнутое вчетверо полотенце – мельтешу, одним словом. А сама подталкиваю, выкруживаю, подвожу свою родительницу к желанным воспоминаниям. И она, сама того не замечая, поддаётся, жёсткие черты мягчают, уголки рта ползут вверх, чуть приопускаюся веки… Замри, секунда! Вот-вот выдохнутся лёгкие, невесомые, такие желанные мне слова; поплывут декорации, образы.
Сегодня – про Тамарку. Это её отчаянная подружка: такой же коновод, как и она сама. Даже странно: как в одной дворовой шобле уживались два атамана?
А уживались.
– Ничего… Я хоть тощая была, но хлёсткая… Вёрткая. И рука тяжёлая, не подходи!!! Спускать никому не собиралась.
– А Тамарка?
– Тамарка? – звякает чашка о блюдце, ладонь подпирает подбородок. – Тоже, та ещё… Она и выше меня на полголовы, и в теле. Кобылица, одним словом. Мать до семи лет с ложки кормила.
Мы заливаемся смехом, я привстаю и задеваю головой абажур, и он летает, как оранжевый мяч, набрасывая на стены чуднЫе тени, и от этого мельтешения хохочется почему-то ещё сильнее…
С детства у Тамарки было две мечты. Первая отражала её профессиональные устремления: она до дрожи в коленках мечтала мыть пузырьки в угловой аптеке. Много времени в сопливом возрасте проторчала у здорового окна аптечного здания, где это всё происходило. Баночки, скляночки, бутылочки, пузырёчки, отмытые под тугой струёй специальными ёршиками, стройными рядами выстраивались на стеклянной полке, примыкающей к окну. Сияя и переливаясь. Белый халат мойщицы добавлял значимости производимым действиям. Из-под чего были склянки – понимается только сейчас: аптека-то при больнице, и справа от неё был вход в лабораторию…
– Кстати, мечта её-таки сбылась, – говорит мама, натягивая "шальку" халата повыше и кутая в неё шею, – всю жизнь проработала лаборанткой в НИИ… По сути, те же самые пузырьки и мыла…
– А вторая?
Вторая мечта была родить в будущем девочку и назвать Инной.
– И-и-иинна!!! – мечтательно запрокидывалась Тамаркина голова с длинной белой гривой и крупными белыми зубами – точь-в-точь лошадиная – а звук имени выливался в протяжное, но совершенно явное ржание. Дворовая шобла дивилась, но почтительно. По-другому было небезопасно.
– Ну, про это – сама знаешь. И дочь есть, и так зовут… – мама машет рукой. – И такая же кобылица…
Я кладу в рот кусочек леденцового сахара: можно даже не подталкивать, а помолчать, поток уже не остановишь.
Тамарка, короче, считала себя непревзойдённым специалистом в постановке диагнозов. Во-первых, её мать не работала, а всё время придуривалась больной, чтобы оправдаться перед соседями, а во-вторых – будущая профессия – мытьё пузырьков, всё-таки имела отношение к медицине и ко многому обязывала.
– А я, – мама опять берётся за щипчики, – тогда уже тренировалась вовсю. Какой это класс был? Шестой? Седьмой? Не помню. Ну, и…
Гимнастика, конечно, спорт травмоопасный. Здесь важно баланс соблюсти. И кураж надо иметь: не бояться элемент выполнить, и тренеру доверять безмерно; знать, если что – поймает. Ловил, конечно, куда он денется. Серьёзных травм никогда не было. Но так – синяки, шишки, это уж…
– Одним словом, просыпаюсь как-то утром, на правой стороне груди боль – существенная. И вспухло. Шишечка мягкая размером с боб. Болезненная – тронуть нельзя. Вот, думаю, приложилась вчера грудной клеткой с переворота боком… Да на маты, конечно, но всё равно… Грудной клеткой – потому, что кроме этой клетки там больше ничего не было. Доска, кожей обтянутая. И две точечки. Вот в этой точке и…
Я ловлю каждое слово.
– В школу сходила, домой пришла. Майку задрала – и к зеркалу. Не проходит. Главное – с одной стороны… И явно так, видно хорошо. Д-да какие родители… Мама… Мама день и ночь работала, не было её.
Зато Тамарка пришла. Осмотрела. Пальцем нажала. Я аж взвилась – уй-яааа!!!
– Рак, – говорит. – Безо всякого сомнения. Я такую одну тётку знаю. У неё всё так же было…
И поволокла в детскую поликлинику. Авторитетная, немногословная. Шагает своими шагами семимильными, а я рядом болтаюсь, то и дело вперёд забегаю, в лицо ей заглядываю.
– И что ж теперь будет, – говорю…
– Да ничего, отвечает, – не беспокойся. Отрежут – да и всё. Я такую одну тётку знаю, говорю же. Правда она померла уже…
Дотащились до поликлиники. А мы любили в неё ходить – там чистенько всегда, мебель детская стоит, расписная. И народу нет никого. Почему? Я почём знаю. Не болел никто… Так… какой это год был? Сорок седьмой? Восьмой? Уж точно и не скажешь.
Вошли – и буром мимо регистратора. Она: куда, куда? А Тамарка ей:
– Нам срочно! У неё – рак!
Та сразу отстала.
Пальтушки свои с шапками на стулья в коридоре сбросили, и в кабинет! Тамарка первая, меня за руку тащит.
Врачиха сидит за столом, пишет что-то. Нестарая. Симпатичная такая… Усталая. Голову подняла.
Тамарка – меня в спину, к столу, значит.
– У неё – рак!
Врачиха очки сняла, протёрла.
– Показывай, – говорит.
Я опять майку вместе с кофтой задрала. Она посмотрела, посмотрела…
– Опускай, – и опять писать принялась. – Идите домой, девочки?
– А рак? – рявкнула Тамарка.
– Нету никакого, – устало проговорила врачиха и слегка улыбнулась. – Это вы… Девушками становитесь, – и вздохнула. – Надо бы к вам в школу прийти, побеседовать…
И опять над писаниной склонилась, давая понять, что разговор окончен.
… Обратно домой мы шли с разными чувствами. Тамарка – раздосадованная, что её диагноз не сбылся и медицинские позиции пошатнулись. А я – наоборот. Очарованная. Магией врачихиных слов. "Девушками становитесь"…
И – я-то да. А Тамарка – нет пока…
…Мы с мамой сначала смеёмся, а потом надолго замолкаем. Она опять колет леденец. А я смотрю на одну из фотографий над её головой. Там девочка-семиклассница с большим ртом и косами, подвёрнутыми баранками. С коричневыми атласными бантами. И – маленьким тайным бугорком под бронёй школьной формы. Свидетельством её начавшегося расцвета…