Свидетельство о регистрации средства массовой информации Эл № ФС77-47356 выдано от 16 ноября 2011 г. Федеральной службой по надзору в сфере связи, информационных технологий и массовых коммуникаций (Роскомнадзор)

Читальный зал

национальный проект сбережения
русской литературы

Союз писателей XXI века
Издательство Евгения Степанова
«Вест-Консалтинг»



Светлана Заготова




НЕ ДЕПРЕССИЯ

1.
У меня депрессия. Лежу лицом в подушку, наволочку жую. Мой психотерапевт категоричен:
– Не-а, не депрессия. Ну, сама посуди, какая депрессия? Наволочку-то жуешь?
– Жую.
– Вот и я о том же. Перспектива просматривается. Жевательные рефлексы сохранены.
– А то, что жую, не вставая, одну и ту же наволочку на завтрак, обед и ужин, это нормально?
– Не депрессия – согласись, мобильник зарядила, меня набрала…
– Он знает обо мне всё – сама, дура, рассказала. Финита ля комедия. На фиг. Нажимаю delete.Третий раз удаляю из друзей в фейсбуке.
2.
– Ты уникум, — говорит мне доктор. Впервые встречаю человека, который слышит ток крови, чувствует, как по ней, словно крохотная лодочка, движется таблетка, как она растворяется, проходит через печень, распадается на одни химические элементы, соединяется с другими и тут же сигналит о сферах своего влияния в разных частях тела.
Вот волнообразно подернулась кожа у виска справа, через пару секунд резкий укол внизу живота, и тут же — будто к нему приложили горячий утюг — запек левый голеностопный сустав. Может, таким образом проявляются проблемные болевые точки? Чем не диагностика?
3.
Любите себя, и вы будете любимы другими. Есть такая сентенция. Некоторое время люблю себя. Чувствую, что уже устаю от этой неразделенной любви, а ничего не происходит. Другие никак не реагируют, не замечают, как я полнюсь, расширяюсь, свечусь. Внутрь не смотрит никто. Новейшие технологии, блин, а вот линз для просмотра внутренних миров не придумали. Не просматриваемые душевные пласты. Все смотрят поверхностно, сбоку.
Я ж не жадина, я ж не копила любовь эту, я ж отдать ее хотела, разделить…
Откликнулись, наконец:
– Что-то ты располнела. У меня есть неплохая диета, могу прислать.
– Давай. И для чего светилась? Будто любовь это и не свет, а вода, и она вытекает из тебя вместе с испражнениями и потом, оставляя незабываемое специфическое амбре.

СЧАСТЬЕ

1.
Он устроил охоту за счастьем. Оно не давалось. Беззастенчиво долго дразнило его, ускользая за горизонт. Наконец он взял его на мушку и, не раздумывая, подстрелил, как утку. Счастье икнуло, крякнуло и свалилось в траву. Трава покраснела от стыда и покрылась льдом.
– Что, так и будешь валяться у меня в ногах?
Он хотел было прикоснуться к нему, но так и не посмел. Просто небрежно пнул ногой.
– Зачем мне это мертвое холодное счастье!
Нога онемела. Язык не слушался.
На усыхающем дереве громко кричала старая одинокая птица.
2.
Выскочила из боли. Хотелось в радость.
Не проскочила. Застряла. Мысли кончились, кроме одной "назад или вперед?"
Назад в боль – не в радость. Вперед в радость – больно.
Бесконечная мысль о счастье.

ТИШИНА

Война. По всей окружности Земли. А ты в точке, из которой ее не видно. Чудо света. Сад камней. Значит ли это, что тебя не убьют?
День сегодня до изнеможения тихий. Не для ушей — для глаз. Фигурки людей передвигаются по улице, как по планшету. Можно, конечно, включить музыку. Но она сразу же обозначит жанр и все испортит.
Люди-коты мягко ступают. Каблучки не стучат. Все перешли на тапочки (балетки, кроссовки). Являются из ниоткуда. Вряд ли успеешь подумать, кто у тебя за спиной — легкий ангел с благою вестью или упырь с тяжелой дубиной? Кто выхватит тебя из великого множества шуршащих? Кому из них глянется душа твоя? Как узнаешь? Никак не узнаешь. Ты в тапочках. В белых?
Нет, с красной каймой.
Хотя цвет для вечной любви не имеет значения.

ДНИ ИДУТ

Дни идут, как чужие войска, наступают. Непрерывно захватывают территорию твоего тела. Дыхание рвется. Смыкаются связки. Что это? Экстаз? Оргазм? Кислородный коктейль экстази? Тебя сжимает неотвратимая Любовь Бога.
Сопротивление бесполезно. Как остановить врага, который – Любовь?
Как остановить сокотечение жизни?
На карте тела новые координаты. Сердце выпрыгивает из границ.
Сохнет, сохнет цветок. Вот и песня твоей души уже гербарий.
Сухое время в сухом остатке.

ГОРОД ПУСТЫХ ДОМОВ

Там не живут люди. Там не живут вещи. Там не живут тараканы. Тараканы и вещи следуют за людьми и умирают с ними. Но город пустых домов — живой город. Там живут стены, живут окна и двери. Они так близки друг другу и так похожи, что рождают ступени. Ступени захватывают пустоту. А пустота, как змея, обвивает их и шипит. Блажен, кто слышит пустоту. Он свободен в шаге своем…
Ступи в окно. Там есть ступень твоего падения и взлета. Как ступишь. Ступай по стене. Иероглифы своей поступи прочтешь через столетья. Иди по дверному тоннелю. Не дыши. Не буди ветер.

ПЕРЕВОРОТ

Мир кишит событиями, как червями. Заварить полынь, что ли? Одно наползает на другое. Даже не наползает — вползает, сдавливая восприятие. Вроде два события, а оно одно — распухшее и пустое.
Переворот в Зимбабве, и тут же переворот в крошечной непризнанной республике на другом конце света. Теперь черный человек живет ногами к небу, и белый человек живет ногами к небу. Переворот! Господь мечется. Какое тут может быть решение? Человеков нельзя оставлять в беде. Надо массажировать им пятки, восстанавливать энергию "Ци". А что? Наш Бог совсем не против методов акупунктуры, он и с китайцами на дружеской ноге.
Успокоить народ непросто. Применим чжэнь-цзю. Найдем нужные точки, приложим к ним холодные обжигающие звезды, как угли, проникающие сквозь ткани, вплоть до костей. И это не так страшно, как может показаться. И пусть ты вверх ногами, зато не убит.
А тут вдруг еще событие: маленький человек рождается с грыжей головного мозга, которая огромна, размером с его голову. К тому же оказывается, что внутри грыжи дополнительный живой мозг, практически третье полушарие. Родители в трансе. От малыша тут же отказываются. Вдруг инопланетянин? Да и кому нужен этот лишний мозг? Мозг без футляра. Как бы чего не вышло.
Украинские врачи проделывают уникальную операцию по ампутации грыжи, вместе с мозгом, разумеется. Операция проходит успешно. Теперь это обычный человек. Растет потихоньку… без родителей…
Кто-то во Вселенной играет в мячик. Подбрасывает планету вверх-вниз. Холодно-жарко. Переворот. Орбита смещается. Скоро полюса сменят друг друга, как на вахте. В головах тоже что-то смещается.
Ой-ой-ой! Ой-ой-ой! У Иван Иваныча что-то с головой. Правое полушарие сотрудничает с ФСБ, левое с СБУ. Для ФБР не остается мозга. А хотелось бы…
В компьютере тоже какая-то сбивка. Постоянно гугл выбрасывает мне на страницу реквиемы: Ахматова, Моцарт. Есенинский Черный человек вольно прогуливается по улицам Харькова, ищет улицу Ленина и не находит. Декоммунизация. Читает вслух отрывок из поэмы Шевченко "Княжна". "Село! В душе моей покой".
Коммунизму — нет! Ха-ха-ха!
В голове всплывает картина "Рождение Венеры" Боттичелли. Смерть и рождение снова сбиваются в одну точку.
А ночью то ли сон, то ли явь. Заседание комитета Архангелов.
МИХАИЛ. Ну что, будем ставить их на ноги?
ГАВРИИЛ. Думаешь, поможет?
РАФАИЛ. Немножко подлечить стоит, наверное.
УРИИЛ. Да и образование не мешало б сделать доступней.
САЛАФИИЛ. Пусть лучше молятся почаще.
ЭГУДИИЛ. И трудятся не ради награды.
ВАРАХИИЛ. Благослови их на дела искренние, Господи!
ИЕРЕМИИЛ. Уравновесь печали и радости!
МИХАИЛ. А может, ну их! Начнем все сначала?

НА КОВРЕ

Рассказ из цикла "Я что, дура?"
Мама долго упиралась, не вызывалась, но ее таки вызвали. И хотя ее вызвали, вела она себя отнюдь не вызывающе, а сидела тихо и спокойно, как у себя дома, в скорлупе, утробе, без страха, так, будто ее невозможно достать, нельзя к ней дотронуться, пока она сама не захочет этого. А от нее, похоже, ожидали иного. Ее хотели достать: ожидался страх, расширенные зрачки, тремор, сумбур в речах и путаница в мыслях. А они, мысли эти, не хотели путаться — точнее, не хотели путаться с тем, кто хотел ее достать. Они не воспринимали его в ЕГО величии.
Он был обыкновенный начальник, но страх в испуганных глазах студентов повышал его статус и делал очень БОЛЬШИМ начальником. В общем, интриги нет — он был проректором одного интересного заведения, в котором училась Юлька, ее дочь. Ну что тут особенного? Он вызвал маму на ковер.
Ковер был чистым, отмытым, мама знала об этом. Отмытыми были и стены — студенты при поступлении подписывали нежную бумагу, — клялись в том, что они не будут пить, курить, материться и пачкать стены.
Но мама не взяла с собой тапочек и не потому, что не имела их, а из противоречивого и в некоторой степени патологического чувства противности, бунтарства и свободы. Видно для ее предков свобода эта была бескровной, не заводила в тюрьмы, не уничижала и не калечила, в общем, была не горькой, а, скорее, смешной, хоть это и горько.
Странный это был институт. Он странен уже тем, что поднялся на фундаменте ПТУ. Для тех, кто забыл — это профессионально-техническое училище, бурса, как называли его сами учащиеся. А было все так: у бурсы забрали здание, определив в качестве компенсации возможность для особо отличившихся пэтэушников бесплатно набираться высшего ума. Правда, бесплатность эта была спорной. Летом они под видом отработок ремонтировали здание, и очень сомнительно, что им за это платили. Возможно, кормили. Ну как не кормить. Неприлично не кормить рабов. А правила приличия в этом заведении были на первом месте. Более весомой компенсацией, конечно же, была компенсация для сотрудников. Многие из них, как по мановению волшебной палочки, превратились из преподавателей какого-то неизвестного училища в преподавателей высокочтимого института. Что интересно, ни разу не заело, все прошло легко, совсем не так, как превращаются брюки в элегантные шорты у Андрея Миронова в знаменитом фильме "Бриллиантовая рука", и не нужно было им для этого становиться кандидатами и докторами, нужно было просто иметь при себе особый талант. А какие у нас в стране бывают таланты?
Институт возглавил гэбист с интеллектом и верой в светлое будущее для послушных. Он был большой оригинал: он хорошо пел, знал историю, а еще Бога, Била Гейтса и саму Юльку в лицо.
Возник некий симбиоз особого отдела, осемененного программным обеспечением, и бурсы на основе скрещивания старых идей и новых технологий. Чудо! Настоящее чудо!!!
Да, вот еще, чтоб не забыть. Проректор (для удобства будем называть его просто "про"), который вызвал маму на ковер, был даже не преподавателем, он был завхозом со строительным уклоном.
Осмотрев маму, как шлакоблок или рубероид на красоту и выносливость, он упоенно принялся ее строить с применением цемента собственного приготовления.
– Вы знаете, почему я вас вызвал?
– Нет.
Он закладывает первый кирпич.
– Вашу дочь придется отчислить из института.
Глазки быстренько "майна", опускай вниз. Чувствуй, мать, себя виноватой, "мать твою!" Мама читает его мысли, и тут же, наперекор ему, делает глазки "вира". И без настойчивой фразы "а ну в глаза мне смотри, в глаза", смотрит ему прямо в глаза: — Это за отличную учебу?
Юлька, к его глубокому огорчению, была в числе лучших студентов.
– Вы что же думаете, что учеба это главное? — второй кирпич легко прилегает к первому.
– А что у вас главное?
Мама-то, по наивности, всегда думала, что в любом учебном заведении, главное — учеба.
– Имидж нашего института, — продолжает "про", — не в том, что мы даем глубокие знания, а в том, что у нас никто не курит и не пачкает стены. Так вот. Вы знаете о том, что ваша дочь курит? — Третий кирпич, четвертый, пятый — стена почти готова.
Мама знала, что Юлька иногда курит с друзьями, но очень редко. Вчера, — продолжил он, — она с группой других студентов была замечена преподавателем за гаражами возле гастронома.
– Этот преподаватель их пас? — искренне интересуется мама.
Кирпич немножко съезжает с предназначенного ему места.
– Ну, зачем же так грубо? Подойдите-ка сюда. — Он берет мастерок и ловко выравнивает подрастающую стену. Сам подходит к окну и призывает маму присоединиться к нему. Мама тихонечко приближается. Дом обретает площадь. — Видите. Вон там они стояли, глупые. — Затем, обнимая ее за талию, ласково произносит: — Господи, ну не идиоты… здесь же все просматривается.
Мама резко отстраняет его руку, легко соглашаясь однако с тем, что здесь все просматривается, как на ладони.
И тут же вспоминает того пастыря, вернее, пасторшу, по кличке "жена Светофора", о которой однажды рассказала ей дочь. Она осуществляла в этом заведении законную слежку. Ее должность называлась… Как же она называлась? Первым стояло слово "педагог", а последним, возможно, "воспитатель". А почему "жена Светофора"? Она добровольно взяла на себя капиталистическое обязательство научить всех студентов института правильно переходить улицу. Пасторша была такой худой, что когда пряталась за светофором, из-за него торчал только зонт. Студенты просто молились на дождь. Издали, завидев зонт, они бежали от него, как мыши от кота, бежали в любом, даже отдалявшим их от дома, направлении. А вот когда было солнечно, их охватывал панический страх — каждый светофор представал перед ними в обличье монстра, и дети от страха ступали на "зебру" именно тогда, когда горел "красный". Тут-то их покрепче наручников и захватывали пасторские клещи.
– Ага, попался.
Провинившийся должен был унижаться, вымаливать прощение, с кожей сдирать со лба поставленное клеймо. Одним это помогало, другим было смешно, третьи жаловались маме, четвертые готовили себя к популярной профессии "киллер". Они убивали преследовательницу неоднократно в своих мыслях. Но она была бессмертна и вездесуща. Она могла появляться в нескольких местах одновременно, чем окончательно лишала студентов дара речи, да и, вообще, ума, зато развивала в них таланты изобретательности и ловкости, что впоследствии наверняка пригодились им в нашем изгибающемся обществе. В общежитии она проверяла по вечерам комнаты и выдворяла из них "лишних людей". Не совсем лишние, случайно приблудившиеся и засидевшиеся, при знакомом стуке каблучков, останавливали стук собственных сердец и незамедлительно растворялись за пределами недозволенного…
– И что теперь? — спрашивает мама.
Она упорно не понимает, чего от нее хотят.
– Вы мать? — Он бросает в нее очередной кирпич.
– Ну, мать. — Кирпич занимает место, согласно предназначению.
– И что же вы не учите своего ребенка жить?
– Учу.
– И чему же вы ее учите? — Новый кирпич. — Она должна знать, что то, что запрещено — запрещено! Она также должна знать, что если сыну ректора можно курить в кабинете ректора, то ей этого делать нельзя.
Он смазывает маму клеем, укрепляет стены дома, в котором отныне будет жить Юлька, ее дочь, но жить она будет в нем по его, прорабским правилам. Это дом, в котором будет комфортно ему, но не ей.
– Что ж вы не научили ее скрываться? — Он приступает к обустройству крыши.
– От кого?
– Как от кого? Вы что не понимаете, где живете? Пусть учится прятать следы. "Вы что, дура?" — читает мама подтекст в его глазах. — Вам что трудно было разъяснить ей, что можно было просто отойти за угол, и там никто бы ничего не увидел.
Дом почти готов. Он в эйфории. Брызжет слюной, плюет на маму и ее дочь с высокой горки своего ничтожества. Мама неожиданно строит ему глазки: два раза "вира", два "майна", непроизвольно пускает слезу и отворачивается. Действительно, могли бы спрятаться за угол. Глупые отличники, давшие подписку о некурении и нагло нарушающие протокол. Слова кончились у обоих. К тому же у мамы исчез язык, так что она даже не смогла показать его.
Недостроенный дом закачался, дал крен и стал разваливаться.
Пространство сместилось. Его слюна и ее слеза потекли параллельно. Все беспрепятственно растекались по своим мирам.
Мама текла, не замочив ноги, слегка увлажнив щеки, но в ее возрасте увлажнение щек косметологи настоятельно рекомендуют. Хорошее увлажнение — дорого, плохое — бесплатно. И она его получила. Сердце билось учащенно. Мама вышла на воздух и глубоко вздохнула. Потом еще несколько раз. Сердце немного успокоилось.
– Ну ладно, я понял, что вы меня поняли, — крикнул "про", высунувшись из окна.
– Я что, дура? — подумала мама, утекая, — я что, дура?