Свидетельство о регистрации средства массовой информации Эл № ФС77-47356 выдано от 16 ноября 2011 г. Федеральной службой по надзору в сфере связи, информационных технологий и массовых коммуникаций (Роскомнадзор)

Читальный зал

национальный проект сбережения
русской литературы

Союз писателей XXI века
Издательство Евгения Степанова
«Вест-Консалтинг»

АННА СКВОРЦОВА


Анна Владимировна Скворцова окончила Московский государственный университет имени М.В. Ломоносова и Православный Свято-Тихоновский гуманитарный университет. Кандидат философских наук. Учащаяся Высших  литературных курсов при Литературном институте имени А.М. Горького. Доцент Российского университета транспорта (МИИТ).
С 2004 года по настоящее время преподает курсы "Культурно-религиозное наследие России" и "История религий народов России".
Автор научных и публицистических статей, учебных и методических пособий, поэтических и прозаических текстов. Публиковалась в коллективных печатных сборниках и интернет-журналах.


Женщина для Георгия


Когда несколько эмансипированных девиц потанцевали на амвоне храма Христа Спасителя, Георгий, как атеист, был оскорблен в своих чувствах.
— Таких нелюдей пожизненно надо ссылать на урановые рудники, — ворчал он, поливая цветы у себя на подоконнике.
Он ухаживал за ними сам, рыхлил землю, протирал влажной тряпочкой мясистые листья алоэ. особенным удовольствием было, когда зацветали кактусы. Георгий работал в полиции, а эти цветы умели за себя постоять. Но после событий на Болотной площади кактусы цвести перестали. В тот год от Георгия ушла жена, и, стоя в оцеплении, видя, как в омоновцев полетели камни, он жалел, что у него нет снайперской винтовки.
Возвращаясь с работы, он иногда заходил в церковь, где маленьким мальчиком его крестили, и смотрел на икону своего святого — великомученика Георгия. Больше всего ему нравилось изображение змия. Змий был нанизан на копье и корчился в предсмертных судорогах, из него вылезали кишки. "Хорошо досталось этой гадине", — думал Георгий, и его ладони крепко сжимались в кулаки. Чем тоскливей и неуютней было ему в холостяцкой квартире, тем сильнее клокотал в его груди праведный гнев. Эта благородная ярость придавала смысл его жизни, окутывала Георгия священным ореолом, за которым делалась незаметна неуклюжая фигура лысеющего и полного мужчины.
Георгий представлял Россию в образе красавицы, которую он должен спасти от лютого чудища. Иногда она даже снилась ему по ночам. Изгибы ее тела томили и волновали. Чудище тоже имело вполне конкретные очертания, ведь у России много врагов: Америка скалит зубы, точит когти мусульманский Восток. Либералы и диссиденты разрушают страну изнутри, с их раздвоенных языков стекают капельки яда. В столицу понаехали выходцы с Кавказа. Слыша на улицах их нахальную громкую речь, Георгий обычно ворчал: "При Сталине такого не было". Еще Георгий ненавидел геев, хотя никогда их не видел, но если бы встретил хоть одного, то выдавил бы ему глаза.
Вечерами Георгий любил рассматривать карту мира. Он склонялся над атласом, который купил по случаю у метро, на книжной распродаже, и, прихлебывая чай из железной кружки, планировал, как расширят границы России после Третьей мировой. Тусклая лампа освещала разбросанные на столе листки с планами и чертежами, хлебные крошки и обломки карандашей. Возле старого радиоприемника сидел тряпичный бегемот в полицейской форме. Его вместе с бутылкой коньяка подарили Георгию сослуживцы на день рождения. У бегемота были широкие ноздри, туда так и хотелось засунуть палец. В тот праздник они всем отделением совали ему пальцы в нос и смеялись.
Без жены Георгий долго не мог уснуть. Он ворочался, вздыхал, утыкался разгоряченным лицом в соседнюю подушку, сохраняющую еле ощутимое цветочное благоухание — жена пользовалась туалетной водой с ароматом фиалки. На наволочке остались кое-где несколько длинных волос. Георгий хмурился, тряс головой, отгоняя навязчивые видения, составлял в уме политические программы и думал, что нынешняя власть в стране слишком мягкая, тогда как в обществе давно назрела потребность репрессий.
Георгий пытался знакомиться с женщинами, но не получалось. Ведь им сейчас нужны одни олигархи. Женщины стали расчетливы и меркантильны, домашнее хозяйство вести не хотят. У них на уме только одно — обобрать мужика и потратить его деньги на свои наряды. Приезжие аферистки охотятся за московской жилплощадью. Разве можно в наши дни встретить приличного человека? Все давно прогнили и разложились.
Георгий стоял в патруле на площади Киевского вокзала, останавливал самых симпатичных девушек и выписывал им штраф за переход проезжей части в неположенном месте. Ведь нет людей, невиновных перед законом. Если покопаться, каждого можно зажать и прищучить.
Георгий хотел найти женщину с твердыми моральными принципами. Такая точно не изменит ему, не предаст. Поэтому он посещал православные сайты знакомств. Православные женщины послушные; скажешь ей, например: пойди купи мне пива с сухариками, — она пойдет и купит. Георгий так представлял будущую подругу: робкая, тихая, молчаливая, скромная в быту, а в постели развратница, ну и верующая, конечно, только без фанатизма. Она хорошо готовит, ему надоело питаться пельменями и сосисками, умеет штопать и шить, а то у него разорвалась куртка под мышкой и на трусы надо поставить заплатку. Только такую женщину он готов взять замуж и сделать счастливой. Георгий не покупал себе новую одежду и избегал ходить по магазинам. Его старые вещи так износились, что он стеснялся своего внешнего вида. Ему казалось, что продавщицы за прилавками смотрят на него и хихикают.
Некоторые фразы из православных анкет ставили его в тупик. Что значит, например: "нужен мужчина для создания домашней церкви"? Ищут плотника, чтобы построил часовню на даче? Или хотят повесить в квартире полочку для икон?
На свидания Георгий приглашал своих избранниц в тир — пострелять из боевого оружия. Ничто так не сближает людей, как прицел в общую мишень. Он водил девушек и на выставки военной техники. Ведь та, которая будет жить с ним, должна разделять его интересы.
Однажды Георгий позвал очередную претендентку на его руку и сердце в музей военно-воздушных сил. Кате не нравились орудия убийства. Но она обреченно ходила за Георгием вдоль танков и бронетранспортеров, изображая вежливую заинтересованность. Он подробно рассказывал о технических характеристиках каждого экспоната. Катя ничего в этом не понимала, и он ей казался очень умным. Она любовалась его раскрасневшимся от вдохновения лицом и размышляла, как бы использовать эту сверхчеловеческую мощь интеллекта. Может, он придумает, как вывести тараканов в ее квартире? Катя вызывала специальную службу по борьбе с насекомыми, дома все пропитали химикатами, а тараканы все равно ползают грязными и потными ногами по вымытой посуде, да еще и какают на тарелки.
Катя жила вдвоем с мамой. Мама была членом Союза художников, но денег на жизнь всегда не хватало. Картины не продавались, пылились по углам и раздаривались знакомым. В конце концов мама устроилась торговать пирожками при церкви, после чего вся семья укрепилась в вере. И жизнь мгновенно наладилась! Они нашли аспирантку, сдали ей комнату, а сами переселились на кухню, спали там вдвоем на одной кровати. Потом поменялись: аспирантка переехала на кухню, а мама с дочкой вернулись в комнату. Комната по площади была больше кухни, они радовались, что стало просторней, чувствуя себя счастливыми.
Катина мама считала, что детей нельзя баловать, ведь в будущем им придется продираться сквозь тернии и добывать хлеб в поте лица. Маленькой Кате давали на прогулки саперную лопатку — окапывать деревья во дворе. "Ребенок свежим воздухом дышит и к труду приучается", — хвасталась мама знакомым. Уходить далеко от дома Кате запрещалось, ведь "сейчас кругом полно бандитов". Катя училась в английской школе. Одноклассники приносили на уроки дорогие игрушки и хвастались, в каких странах побывали их отцы. У Кати не было отца, она злилась и делала тайком мелкие пакости.
Как-то раз на 8 марта перед первым уроком девочки класса обнаружили у себя на партах цветы. Только на Катиной парте цветов не было. Катя презрительно усмехнулась и сделала вид, что ей это безразлично, но, став взрослой, здороваясь или прощаясь с кем-нибудь, она невольно задерживала в руке чужую ладонь, словно желая сказать: "Человек, останься со мной!"
Каждый день Катя ездила на работу из Подмосковья в переполненной электричке. Она смотрела на хмурых попутчиков и думала, почему они терпят такую жизнь. Ведь можно все бросить, уехать на океанское побережье и стать там смотрителем маяка. Сама Катя хотела эмигрировать в Европу, поселиться вдали от больших городов, в красивом доме с любимым мужем, собакой и кошкой, причем кошка у нее уже была. Катя не говорила Георгию о своей мечте, видя, как он раздувается от чувства патриотизма. Тем более он не любил природу и сельскую местность, предпочитая индустриальный пейзаж. Ей нравилось гулять с ним вечерами по парку и обниматься в укромных местах. Ведь это лучше, чем сидеть дома одной.
Катя не признавалась Георгию, что считает постыдной профессию полицейского. Ведь полицейские — против народа, на стороне существующей власти, которая вместо того, чтобы строить больницы и школы, бомбит в Сирии мирные города и разжигает войну на Донбассе.
Катя считала, что в России нужно менять режим. Вот свергнут президента — сразу вырастут зарплаты, люди станут вежливыми и улыбчивыми, на прилавках появятся красивые и качественные вещи отечественного производства, чиновники перестанут воровать, слепые прозреют, хромые начнут ходить.
Катю раздражали заваленные мусором подмосковные леса, где среди пластиковых бутылок, обрывков полиэтилена и кучек экскрементов вдруг попадалась этикетка "Святой источник", напоминая всем, что тут обитает народ-богоносец. Летом, в жару, "богоносец" располагался с мангалами на берегу городского водохранилища, пил пиво под звуки шансона и плескался в бурой воде.
С маниакальным упорством Георгий порывался приехать к Кате в гости, чтобы остаться с ней наедине, но Катя мягко пресекала его настойчивость. Знакомство с Георгием порождало в ее православной душе множество мучительных вопросов. Можно ли целоваться с мужчиной, если еще не женаты? А прикасаться к интимным местам? Ведь когда целуешься, руки тянутся туда сами собой. Если трогаешь через одежду, то это уже грех? Нужно ли в этом каяться? И как отличить похоть от нежности?
Катя не теряла голову даже в самых сильных порывах страсти, умела вовремя остановиться, выводила Георгия из себя, и он на чем свет стоит ругал христианство. Но Катя вспоминала жития святых: не зачеркивать же впадением в блуд свои подвиги и труды! Они с Георгием потерпят и получат небесную награду.
— Ради глупых правил из пыльной книги, придуманных тысячи лет назад для невежественных людей, ты отталкиваешь меня, живого человека? — с обидой выговаривал он Кате, но не мог поколебать ее волю, терял стойкость и сомневался в своей мужской состоятельности.
Георгий считал, что религия — это средство управления. Ее создали правящие классы, чтобы держать народ в подчинении. Впрочем, одна христианская идея ему нравилась — о греховном повреждении человеческой природы. Это оправдывало наличие видеокамер и металлоискателей. Человека надо держать под контролем, а наиболее опасных — за колючей проволокой лагерей. Катя же саму себя держала за колючей проволокой, видя в христианстве не призыв к добросердечию, а набор инструкций, сродни тому списку дел, которые мама вывешивала для нее в детстве на холодильник, а потом наказывала за неисполнение.
Случилось так, что у Кати дома однажды засорилась раковина. Катя пыталась прочистить ее, но не получалось, а сантехника вызывать она боялась. Последний раз приходил такой грубый мужик, от него пахло мертвечиной, у дверей он разулся, а уходя, попытался надеть Катины кроссовки вместо своих. Пришлось обратиться за помощью к Георгию. Тот сразу понял, что раковина — только предлог, так Катя дает ему понять, что наконец-то созрела для взрослых отношений.
В Катиной квартире, которую она любовно называла "моя берлога", постоянно что-то случалось. Отлетела ножка у стула, сломался шкаф, кусок штукатурки упал с потолка прямо в тарелку. Счет за электроэнергию прислали с огромной задолженностью, хотя Катя регулярно вносила плату. По неизвестной причине треснуло оконное стекло и потерялись ключи от входной двери. Однажды утром выкипело молоко, хотя Катя стояла рядом с кастрюлей, лишь изредка бросая взгляд на новости "Эха Москвы". Кошка, всегда спокойная, вдруг ни с того ни с сего впилась Кате в ногу. В компьютере появились вирусы. Когда Катя отчаянно стучала по клавишам, на экране высветилась фигура циркового клоуна с бензопилой, который леденящим душу взором смотрел на Катю со злобной ухмылкой.
Георгий пришел к Кате вечером, после работы, повесил в прихожей ватник с погонами, пригладил перед зеркалом остатки волос и отправился осматривать квартиру, пока Катя суетилась у плиты, разогревая ему вчерашнюю курицу, помня, что мужику нужно мясо.
Потом он сел в кухне и уставился на Катю. В его мутных маленьких глазках засветилось неприкрытое вожделение. Некоторое время он боролся с собой, наконец не выдержал, шагнул к Кате, сжал ее в объятиях и начал расстегивать ей платье. Катя хотела помешать ему, но смутилась: пуговички слишком маленькие, с ними, наверное, трудно управляться. Она стала ему помогать, а то он такими толстыми пальцами не скоро одолеет застежки и уж точно не найдет потайной крючочек. Когда платье упало на пол, Катя спохватилась, вспомнила о целомудрии, выскользнула из рук Георгия и заперлась в ванной. Сердце бешено стучало: что делать? За дверью — возбужденный и агрессивный самец, которому лучше не перечить. Нажмет плечом на дверь — сразу отлетит хилая защелка.
Катя металась в растерянности. В уме замелькали сюжеты из книг. Одного святого соблазняла женщина. Он изо всех сил сражался с похотью, а когда уже не мог противиться страсти, чтобы избежать падения, вышел в сени, где лежал топор, и отрубил себе палец. Взгляд Кати упал на бритвенный станок. Да, таким ничего себе не отрежешь!
Еще она читала, как язычники хотели лишить чистоты христианского юношу, привязали его к ложу в саду и впустили туда блудницу, чтобы та ласками пробудила в юноше сладострастие. Связанный по рукам и ногам, он не мог оттолкнуть женщину или убежать. Почувствовав, что падение неминуемо, он откусил язык и выплюнул ей в лицо. Женщина в ужасе удалилась. Катя сжала язык зубами — нет, слишком больно!
А еще можно — такое она видела в каком-то африканском фильме — воткнуть обломок лезвия в косточку авокадо и вставить себе между ног, тогда Георгий точно не сумеет совершить задуманное, но за косточкой надо идти в кухню, да и брать ее из мусорного ведра не гигиенично.
Тут Катя разозлилась: зачем нужно слушать древние басни и подражать безумцам? То, что сейчас произойдет, — естественно и закономерно, это одна из стадий развития отношений. Если Георгию все время отказывать, их общение увянет, из него уйдут романтика и взаимное притяжение. Конечно, лучше искать себе мужа среди православных, тогда точно никто до брака не потянет в постель, но в церкви мужчин меньше, чем женщин, и на всех не хватает. Впрочем, один ухаживал как-то за Катей, время от времени угощая ее конфетами "Постный грильяж". Но на большее его инициатива не простиралась.
Тогда Катя зарегистрировалась на сайте знакомств, понимая, что вряд ли она найдет там лауреата Нобелевской премии. Она была согласна хотя бы на музыканта симфонического оркестра или на специалиста по русской живописи второй половины девятнадцатого века, а ей писали лишь охранники и таксисты, как будто вся страна состоит уже из них одних.
Катя любила молодого писателя, с которым познакомилась однажды на литературной вечеринке. Иногда они встречались, раз в три месяца он приглашал ее куда-нибудь, но когда она пыталась сойтись поближе, он упорно держал дистанцию. Было непонятно, зачем ему нужны эти встречи, лучше бы он исчез из Катиной жизни и не мучил своей недоступностью. Катя боялась признаться в своих чувствах, видя, что он к ней равнодушен, но часто с нежностью думала о нем, и сейчас, в ванной, так ясно представила его умные, ироничные глаза за стеклами очков, горбатый нос, темную щетину, упругое мускулистое тело, что сердце сжало тоской. Вот кому бы она с радостью отдалась, не заботясь о благочестии!
Но писателя не было. Возможно, в тот момент он сочинял очередной роман из эпохи Крестовых походов, вместо него за дверью ее караулил Георгий, замерев, как кот у мышиной норы. Почему Христос так много говорил о любви, а ей не посылает любимого, и судьба толкает ее в объятия того, с кем быть вместе никак нельзя?
Катя огляделась: кафельные стены белизной напоминали снежное поле — образ всей жизни, бесконечное множество дорог. Отчего пространство сомкнулось, и образовалась безысходность, и теперь есть только один путь — через дверь, что заперта на замок?
Катя щелкнула задвижкой и вышла из ванной. Георгий сразу же ринулся к ней. На его лице показалось что-то похожее на умиление. Он схватил Катю, повалил на кровать и прижал, тяжким жаром дыша ей в лицо. Катя вспомнила, как однажды на женщину в лесу напал медведь, об этом писали в новостях, покусал ее и отнял рюкзак с продуктами. Опасно противиться хищнику, можно его разозлить, и Катя покорно обхватила руками вспотевшую тушу, которая стала ритмично колыхаться, рыча и повизгивая от наслаждения.
Голова Кати прислонилась к спинке кровати, шея болезненно искривилась. Под навалившейся тяжестью Катя не могла сдвинуться вниз и, чтобы отвлечься, начала рассчитывать по формуле Гаусса пасхалию на будущий год. Но мысли путались, было трудно сосредоточиться. Тогда она стала вполголоса читать молитвенное правило, которое ей назначили как епитимью за то, что она допускает вольности с мужчиной.
Особенно хорошо шли псалмы, слова по одному вырывались на выдохе из ее груди. Их ритм подчинялся заданному Георгием темпу. Она опасалась показаться странной, но Георгий не обращал внимания на то, что она бормочет. Катя взглянула ему в лицо: ни капли одухотворенности! Лишь тупая сосредоточенность и животное наслаждение. Но как ни странно, Катя не чувствовала к нему отвращения.
Наоборот, она вдруг ощутила, что это полное, рыхлое тело стало частью ее самой и ей никуда не деться от него, даже если бы она захотела. Оно заполнило сознание целиком, разрослось там, вытеснив все тонкое, нежное, филигранное, то, что годами создавалось классическим искусством, оказалось растоптано полицейскими башмаками, от которых в прихожей образовались грязные лужицы. Если Георгий уйдет, на его месте в душе окажется пустота, и Кате, чтобы выжить, надо крепко держаться за него, иначе она умрет на руинах от холода и тоски, ее личность уже не самостоятельна.
Георгий дернулся, обмяк и откинулся расслабленно на спину. Катя прильнула к нему, стала гладить по лицу, по голове, перебирать волосы у него на груди. Ей так нравится, когда у мужчины волосатая грудь, а в профиль Георгий похож на Юлия Цезаря, они обязательно посмотрят про него кино. Георгия надо развить и облагородить, а сердце у него — доброе, на Новый год он подарил ей ведерко для елки со специальным креплением, а раньше елку приходилось привязывать к ножкам перевернутой табуретки. Нет у Кати человека родней и ближе! Ее мама год назад переселилась на монастырское подворье, ходила там в черном подряснике, препоясанном кожаным ремешком. Из друзей оставался один Георгий, и Катя крепче прижалась к нему, старалась слиться в единое целое, как написано: "и стали двое единая плоть".
— Ну ладно, вечер пятницы, мне пора на дачу, — сказал вдруг Георгий, отстраняя Катю, поднимаясь с постели.
— Ты не останешься до утра? — удивилась Катя.
— Нет, как я утром через пробки поеду, — буркнул он, разыскивая по комнате свою одежду.
Он зажег лампу, натянул футболку, и только сейчас в мутном свете торшера Катя разглядела на ней надпись "Крымнаш" и портрет российского президента.
— Как можно радоваться, что отняли чужую территорию? — возмущенно взвилась Катя. — Чем это отличается от обычного грабежа?
— Украина нам не чужая, это часть Российской империи, — самодовольно произнес Георгий, застегивая брюки. — Хохлы без нас не проживут, их поляки на колени поставят.
— И откуда в тебе столько гонора?! — воскликнула Катя с досадой. — Ты сколько книг в жизни прочитал, полицейский?
— Зато ты, блин, много читаешь, — язвительно заметил Георгий. — Квартиру всю запустила. Давно бы себе мужика нашла. Что ты делала тридцать лет? По церквам шаталась? Оно и видно, одеваешься в какие-то балахоны. Хоть бы краситься научилась, как все нормальные девки. Как с тобой жить, если тебя телик раздражает?
— Не живи! Очень ты мне нужен! Тиранами восхищаешься! — ответила Катя.
— Они не тираны, а великие государственники, тебе голову замутила либеральная клевета. Вот придут наши, мы кого надо к стенке поставим, а из тебя я лично выбью дурь казацкой нагайкой, — пообещал Георгий, выходя в коридор.
Катя закрыла за ним дверь, оглушенная ссорой, немного постояла, завернувшись в покрывало, но озябла от сквозняка, пошла в ванную и включила душ, сделав его как можно горячей. Струи били ее по плечам, она подставляла им лицо, вода мешалась со слезами, и было так жаль себя и свою жизнь, которая уходила куда-то, словно вода в сливное отверстие. Катя вылила на тело полбутылки геля, но все равно ощущала на коже какую-то несмываемую грязь, будто от рук Георгия там остались жирные пятна. "Не буду больше с ним встречаться", — облегченно подумала она, но спустя два дня позвонила ему, потому что соскучилась.
Катя не была избалована вниманием мужчин и сомневалась в своей привлекательности. С ее внешностью трудно познакомиться с кем-то еще, ведь мужчины любят только знойных и сногсшибательных красавиц, а светлые волосы и голубые глаза — это так банально, тем более блондинок традиционно считают дурочками.
Их интимные встречи сделались регулярны. Каждый раз Катя сокрушалась, шла в церковь на исповедь и обещала, что больше такого не повторится. На улице похолодало, порывистый ветер уносил остатки тепла. Лужи затянуло льдом, и они больше не отражали кружащиеся в воздухе разноцветные листья. Кате казалось, что и ее жизнь померкла, а мысли потеряли силу и глубину. Раньше в душе словно симфония звучала, а теперь там навязчиво крутился разбитной народный мотив. Дни стояли сумрачные и влажные, небо было затянуто тучами, низко нависало над головой и казалось бетонным, на фоне его ветви деревьев походили на арматуру.
Катя избегала оставаться с Георгием наедине. Они ходили лишь в общественные места, но выставки, музеи и кинотеатры стали обоим совершенно неинтересны. Немного побродив по улицам, они под благовидным предлогом стремились домой и там, как сказала бы Катина мама, предавались разврату. Разговаривать было не о чем, они в основном молчали, схлестываясь изредка в коротких и яростных спорах. Катя пыталась освободиться, временами несколько дней не отвечала на звонки, но всякий раз Георгий находил ее, или она сама в итоге оказывалась у его отделения и радостно бросалась ему на шею, когда он выходил после работы.
В конце концов Катя решила, что не остается ничего другого, как выйти за Георгия замуж. Тогда можно заниматься сексом на законных основаниях.
Георгий не хотел жениться, боялся, что его бросят. После развода у него на нервной почве обострилась язва, повысилось давление, а кардиограмма была такая, что в любой момент могли уволить со службы. Но Катя упорно тянула его в ЗАГС, несмотря на то что не любила государственные учреждения и ей была неприятна свадебная суета. Священник запретил ей причащаться за ее "блудную связь", и она, вопреки своей воле, добивалась официальных отношений.
Наконец Георгий согласился. Он с трудом натянул единственный в его гардеробе костюм и с букетом мятых гвоздик отправился регистрировать брак.
На месте выяснилось, что они забыли обручальные кольца. Георгий выругался и поехал за ними домой на троллейбусе. Катя осталась его ждать в гулком пустом вестибюле. Она сидела одна в белом платье, у нее замерзали обнаженные руки, и она думала, как Георгий вульгарен в своей матерщине, а когда любимый Катей писатель изящно вставляет в речь крепкие словечки, его мат звучит словно музыка.
Она представила его опять, как тогда в ванной: они идут вдвоем вдоль берега моря, босиком по белому песку, знойное солнце обжигает их затылки, и пенятся волны прибоя. Смуглые, обнаженные по пояс разносчики сладостей предлагают на пляже мороженое и газировку, возгласы продавцов сливаются с криками чаек. Верблюд под пестрой попоной, презрительно глядя на толпу, по жесту хозяина опускается на колени, чтобы посадить на спину очередного скучающего туриста.
Мама советовала Кате искать мужчину надежного и порядочного, но надежность присуща опорам моста и могильным плитам, а все живое изменчиво и непредсказуемо. "Пусть будет сволочь, но талантливый. За талант все прощу", — думала Катя, мысленно поднимаясь с писателем по ступеням отеля, чувствуя, как на коже сохнет морская соль. Ветер вздымал, надувал парусом занавеску у их кровати и шевелил за окнами пыльные пальмовые листья.
Вечерело, над городом парили, сплетаясь, словно нити, голоса муэдзинов. Золотой месяц мерк над мечетью и медленно проступал в небесах. Писатель привлек Катю к себе. "Сейчас я сделаю тебя немного счастливей", — прочитала Катя в его глазах, и в стыдливом предвкушении обвила руками его шею.
В этот момент на них упала тень. В дверном проеме мрачно возвышался Георгий, запыхавшийся, с обручальными кольцами в зеленом бархатном футляре. На его порозовевшей лысине выступили капельки пота, вокруг нее торчали взъерошенные волосики, как пух на голове у младенца.
Катя отклонилась от писателя, упершись ему в грудь, ведь он — всего лишь видение, оно растает без следа, и начнется обычная жизнь. Писатель не может принадлежать ей, потому что повенчан с великой русской литературой, еще немного, и он исчезнет, а Катя будет томиться, ждать писем, встреч и звонков. Она отстранилась еще дальше и на прощание погладила его по щеке, вложив в этот жест весь жар своего чувства, всю нежность, жалость и тоску, шагнула к Георгию, взяла его под руку, и они отправились в зал, где чиновница властью, ей данной, сделала их отношения безгрешными и богоугодными.
После церемонии они никак не могли договориться, куда поедут на медовый месяц. Георгий хотел порыбачить на Волге, а Катю привлекали маленькие немецкие города. В итоге оба остались дома. Катя записалась на курсы иностранных языков и стала сочинять статьи для правозащитного сайта, а Георгий начал участвовать в работе военно-патриотического клуба, куда регулярно приходил человек в обсыпанном перхотью пиджаке и, посверкивая очками, зачитывал список антироссийских материалов, вышедших в прессе за последнее время. Их авторов находили и проводили с ними разъяснительную работу.
Георгий стал подозрительно поглядывать на Катю, сидящую целыми днями за компьютером.
— Послушай, какой удачный получился фрагмент, — забывшись, говорила она Георгию, входя с ноутбуком в его комнату.
— Никому не нужна твоя писанина, — хмуро отвечал тот. — Лучше ковры пропылесось и вещи в шкафу перебери. Я вчера в коридоре моль поймал. И в магазин сходи за картошкой. Только не витай в облаках, когда выбираешь ее, а то прошлый раз зеленую принесла.
Их дом был мертв, там переставали ходить часы. У Георгия в комнате они показывали без десяти девять, у Кати — пятнадцать минут одиннадцатого. Часы носили в ремонт — они опять останавливались, купили новые — стрелки застыли уже на других цифрах. Катя часто думала о разводе, особенно по ночам, когда не могла уснуть, потому что рядом храпел Георгий. Хотелось ткнуть его, чтобы замолчал, но она лишь бросала на него укоризненные взгляды, надеясь, что он почувствует их и устыдится.
Иногда его присутствие рядом казалось невыносимым. В один из таких дней, когда Катя с ужасом ждала его возвращения с работы, он, придя домой, неожиданно вынул из кармана белую ручную крысу, посадил ее на плечо, она вскарабкалась по рукаву и стала теребить его за воротник.
— Мать в деревню уехала, крысу нам отдала. Она ее для племянницы покупала, — пояснил он, поймав недоуменный Катин взгляд. — Смотри, какая мордочка. Ушки торчат. Усики бегают. Лапки как человеческие.
— Хвост отвратительный.
— Зато глаза на бусины похожи. В кухне у нас будет жить. Помню, я еще в школу не ходил, родители купили рака, пустили его плавать в таз. Интересно было за ним наблюдать. Он двигался так неторопливо, а меня ведь тоже все называли медлительным. Я дал ему имя, разговаривал с ним. Кажется, он меня понимал. По крайней мере, всегда слушал, не то что другие. Раз пришел я из сада — таза нет. Смотрю — на тарелке мой рак сваренный лежит. Я — в слезы. Никак не могли успокоить.
— И с тех пор ты чувствуешь, будто над жизнью нависла угроза?
— А то! Как раку голову скрутили, так и со всеми нами могут расправиться.
Георгий поставил клетку около холодильника и просовывал иногда сквозь прутья кусочки хлеба, сыра или яблока. Крыса хватала их, садилась на задние лапы и жевала. В этот момент ее розовые маленькие пальчики особенно походили на человеческие. Ела она быстро, жадно и сосредоточенно. Георгий подолгу просиживал рядом с ней.
В те минуты Катя украдкой смотрела на него, пытаясь разглядеть в этой человеческой глыбе того мальчика, что плакал над покрасневшим, безжизненным тельцем, но не могла. Она видела лишь грубые руки, подобные клешням, темные, маленькие глазки под массивными дугами бровей, грузное, неповоротливое тело, в котором и душа, казалось, покрыта хитином. Георгий годился для того, чтобы класть камни в фундамент будущей империи, кисти-клешни прекрасно приспособлены для этой цели, но Катя чувствовала, что при этом он замуровывает в кладке ее саму. И она стала мечтать, чтобы его убили в какой-нибудь перестрелке, тогда проблема разрешится сама собой, ведь православие не одобряет, когда жена уходит от мужа. Да и жаль было огорчать Георгия: сляжет с сердечным приступом, а Катя окажется виноватой.
Она сердилась на себя за такие мысли, но они возникали вновь и вновь и стали особенно сильными после того, как любимый Катей писатель вдруг пригласил ее с собой за границу, а Георгий грозился вызвать из деревни свою маму, чтобы она научила Катю правильно варить борщ.
Катя готовила обед, стоя у плиты как за операционным столом, двигаясь неспешно и осторожно. Георгий внимательно наблюдал за ней.
— Осторожно, не разбей! — поморщился он, когда самообладание изменило Кате и она схватила пакетик с приправой, задев трехлитровую банку.
— Смотри не пересоли. Перчику посыпь. И зелени не жалей, зелени. Только клади ее в последний момент.
Катя поставила перед ним дымящуюся тарелку супа и сжалась, ожидая реакции. Георгий попробовал и скривился.
— Не то! Не пойму, чего не хватает. Съезди-ка ты в деревню к моей маме. Поживешь недельку, потренируешься. Она тебе все по хозяйству объяснит. А что ты думала? В браке надо вкалывать знаешь как? Муж всегда должен быть сыт и доволен.
Когда они приезжали в гости к маме Георгия, полной, говорливой женщине с рыжими крашеными волосами, она подолгу поила их чаем, показывая семейные фотографии, пыталась отдать Кате свою пропахшую нафталином одежду, в которую уже не влезала, исподволь, намеками вела разговор о внуках.
Катя тоскливо посмотрела на кастрюлю с супом, который опять не получился, потом на стоящий в коридоре чемодан. Георгий перехватил ее взгляд и улыбнулся. Между ними впервые пробежало что-то похожее на взаимопонимание.

* * *

Писатель жил в окружении умных и красивых женщин, они восхищались им, а он благосклонно миловал то одну, то другую. Но в этом восхищении было желание обладать. Когда они претендовали на его ум и сердце, он лишал их своего расположения. Катя по видимости ничего от него не хотела, редактировала его книги, благородно отказавшись от денег, ей всегда можно было поручить куда-то съездить, что-то забрать, лишь иногда, чтобы она не сорвалась с крючка, привозить ей в подарок, допустим, пакетик оливок.
Но за выступлениями и презентациями писатель часто забывал покупать для Кати сувениры, вспоминал об этом лишь в последний момент в аэропорту и спешно хватал в duty free тряпичного медвежонка с вышитым сердечком на грудке. А тут вдруг, выйдя из ванной, замотанный в махровое полотенце, благоухая миндалем, он налил себе "Johnnie Walker" двенадцатилетней выдержки и, закусив кусочком лимона, подумал: а не свозить ли Катю в Париж?
Надо же показать этой чудаковатой восторженной даме, которая так хорошо умела слушать его, в нужных местах поддакивая или вздыхая, что он гораздо круче ее христианского Бога, который за все подвиги и труды награждает только лишь пасхальным яичком. Тогда как он, известный русский литератор, может дать прогуляться по набережным Сены, мостовым Латинского квартала и на фасаде Нотр-Дам де Пари посмотреть на знаменитых уродцев.
Ах, как он любил этих девочек с внешностью провинциальных библиотекарш, их фанатичную преданность и всегдашнее желание помочь! Скажешь такой: отдай мне свою почку, — не моргнув глазом ляжет на операционный стол. Но зачем писателю столько почек сразу? Он представил множество упругих красноватых шариков, похожих на куриные желудочки, только больше размером, как он деревянной лопаткой мешает их на сковородке, а потом поедает с гарниром из вермишели. В древности считалось: съешь плоть врага — получишь его силу. А какая сила у этих женщин? Они готовы на жертву. Вот что писателя бесило и выводило из себя — устаревшие категории добра и зла, застывшие в их головах, тогда как он сам давно делил все кругом лишь на приятное и неприятное.
Приятно было получать гонорары. Приятно было навещать поклонниц, напустив на себя неприступный вид, смотреть, как молодится ради него престарелая дива, сидеть, постукивая перстнем по столешнице, бросая на хозяйку многозначительные взоры, чтобы она дрожащими от волнения руками роняла ложки и рассыпала заварку. Катя всегда заваривала ему элитный чай с каплями ямайского рома и всякий раз перед его приходом ездила за пирожными в Сергиев посад, заодно поклоняясь мощам преподобного. только там, на фабрике, можно купить натуральные, а в Москве везде сплошная синтетика.
Вот он допил чай и начал прощаться. Вышли в коридор. Катя смотрела, как он надевает купленные в Швейцарии ботинки, привезенные из последней поездки. Его книгу переводили на немецкий язык. Лампа слабо светила из-под матерчатого абажура, бросая смутные тени на поцарапанные кошкой обои в цветочек. Под ними сохранились газеты еще семидесятых годов. Дверца шкафа была закрыта на гвоздик — трогать нельзя: отвалится — не вернешь на место. У стены стоял велосипед — хорошо бы покататься, но негде.
Писатель надел пальто, снял шапку с руля велосипеда и обмотался шарфом. По пустым дорогам он быстро доедет до дома, включит компьютер и забудет о Кате. Она проводит с ним мысленно почти каждый вечер, а он и не подозревает об этом, сидя, уткнувшись в монитор, у себя на третьем этаже, возле метро "Бульвар Дмитрия Донского". Сейчас застегнется, повесит сумку на плечо, шагнет за порог — вот и все. Но перед этим будет еще дружеское объятие.
— Рад был повидаться, — сказал он, прижимая Катю к себе.
Сквозь шелк блузки она ощутила жесткий драп пахнувшего шерстью пальто. Мгновение — и надо оторваться, иначе это выйдет за рамки приличий, медлить нельзя, пора отступить назад. Люди пугаются сильных чувств, если не могут на них ответить. Катя разжала руки, боясь заплакать, понимая, что слезы испортят все. Он примется ее утешать, досадуя, что связался, а потом найдет себе нового редактора, не склонного к слабостям и истерикам.
Но всякий раз Катя мечтала, что однажды он вдруг передумает уходить, сбросит пальто и останется до утра, швейцарские ботинки не надо расшнуровывать, там сбоку молния: раз — и все.
Иногда он звонил, почему-то по ночам, похвастаться успехами, пожаловаться на врагов, в те минуты казалось: он лежит рядом на широкой постели, его голос льется Кате в самое ухо. У нее затекала держащая телефон рука, но она не решалась пошевелить пальцами, чтобы не спугнуть это дивное виденье — птицу счастья с сияющими перьями, залетевшую к ней в Бирюлево.
Катя так и засыпала, прижав телефон к щеке, а утром возвращался с дежурства Георгий, сразу шел на кухню, открывал холодильник, глотал из пакета кефира, потом отправлялся в магазин с брезентовой сумкой — он всегда ходил за продуктами только с ней, и у кассы долго искал кошелек и пересчитывал сдачу. Катя водила его в театр и на вечер поэзии, но из всех видов искусств ему оказались близки лишь кино и цирк, да еще немного развеселил океанариум. "Почему эта рыба такая плоская?" — спрашивал он Катю, ухмыляясь, тыча пальцем в стекло. "Чтобы удобней было переворачивать ее на сковородке? А у этой отчего такой тупой нос? Она что, стукнулась о подводную лодку?"
По средам после работы Георгий надевал армейский камуфляж, тщательно причесывался в коридоре перед зеркалом, поплевывая на расческу, и с торжественной сосредоточенностью отправлялся на заседание патриотического клуба. Заседания проводились при храме Архистратига Божьего Михаила, розовом, с белой лепниной и золотыми куполами, отпугивающими шипами на крестах обнаглевших голубей, изгадивших однажды Георгию всю машину, когда он, припарковавшись под навесом, зашел перекусить в "Теремок". И как такая мерзкая птица может символизировать Святой Дух?
В трапезной храма расчищали стол, смахивая с клеенчатой скатерти крошки, зажигали лампаду в углу, и суровые мужчины садились в ряд, кладя перед собой натруженные руки. На занятиях изучали жития святых воинов, героические эпизоды русской истории, а когда темнело, запирали церковные ворота и практиковали во дворе приемы рукопашного боя — не одним же мусульманам быть воинственными. Сказано: будете иметь веру хоть с горчичное зерно — сдвинутся с места горы и небоскребы.
У Георгия возникало множество вопросов. Почему, например, в одном месте Евангелия Христос говорит: "Не мир я пришел принести, но меч", а в другом — "Взявший меч от меча и погибнет"? Он решил: что-то напутали в этой древней книге, а руководитель хвалил его за любознательность и говорил, что он — на пути к вере.
Но вера без дел мертва, и однажды несколько крупных широкоплечих мужчин вышли за церковную ограду на стогны и площади Нового Вавилона и отправились прямиком в книжный магазин, где намечалось культурное мероприятие. Они уселись в заднем ряду небольшого зрительного зала, и, пока он медленно наполнялся народом, ноги их в высоких ботинках нетерпеливо переминались на паркете, хрустя половицами, мясистые загривки наливались кровью.
Было непонятно, что привело сюда этих людей, совсем не похожих на любителей литературы. Лучше бы они пошли сниматься в кино, играть стрельцов или опричников, ходили бы в длинных армяках и шапках с меховой оторочкой, сжимая в руках отточенную секиру. Жаль, что никто не надоумил их съездить на "Мосфильм", заработали бы там немного денег в массовке, как раз хватило бы на пиво с воблой, разгрызли бы ее могучими челюстями, перемолов косточки, оставив чешую на газете, а потом запели бы про коня, которого хозяин уже столько лет куда-то ведет по полю.
Несмотря на грозный вид, намерение мужчин было благородно: они собирались сорвать презентацию опасного для общества романа, где про русских было сказано, что они — генетически испорченный материал, а их широкая и прекрасная земля уподоблялась бескрайней могиле.
Георгий нашел эту книгу в красно-коричневой обложке на столе у Кати, полистал, опустил в мусорное ведро, хотел было сжечь ее в бочке на церковном дворе, там, где сжигают поминальные записки, но усомнился: можно ли класть эту гадость на бумагу, побывавшую в святом алтаре? Он решил при случае спросить об этом священника, а пока, сидя в зале, поскрипывая зубами от гнева, разминал кисти рук, брови его то и дело съезжались к переносице, челюсти были крепко сжаты, он позабыл даже об опасении сломать коронку. Была у него одна, слева в верхнем ряду, из американской металлокерамики, которой он очень стеснялся, потому что принципиально пользовался вещами лишь российского производства.
Но писатель приехал на мероприятие в сопровождении охраны. Были у издательства кое-какие связи. В случае угроз в свой адрес писатель непременно обращался в полицию. Он все более дерзко выступал против существующего режима. Было приятно дразнить левиафана, щекотать ему ноздри и тянуть за хвост, главное — успеть вовремя отскочить, а то раздастся звонок в дверь, потом — обыск, наручники и камера предварительного заключения. Или придется скрываться от ареста в лесу, питаясь консервами и сухарями, тогда как писатель предпочитал рестораны французской кухни и не садился за стол без бутылочки аперитива.
Люди в форме выстроились вдоль стен, от их массивных фигур веяло надежностью и мощью. Писатель снял очки, зная, что без них его глаза особенно беззащитны; кроме того, так лучше заметен их цвет, подходящий по оттенку к серому пиджаку из тонкой шерсти, купленному в Мюнхене на распродаже. Писатель придал голосу как можно больше задушевности и начал рассказывать о том, как его преследуют. Совершая по утрам пробежки в лесопарке, он постоянно встречает подозрительных личностей, словно сошедших со страниц его романа. Недавно нищенка у метро швырнула ему вслед икону преподобной Матроны, которая превратилась в бумеранг и подрезала ему на ноге ахиллесово сухожилие. Другой раз рабочий в оранжевом жилете высунулся из канализационного люка, сделал из провода петлю и попытался набросить на писателя, чтобы утянуть его вниз, в преисподнюю. Ведь русский человек никогда не знал Христа, на Его месте у него — агрессор.
Присутствие охраны спасло писателя от народного гнева, и к нему выстроилась очередь за автографами. Георгий, глядя на подобострастно толкущуюся возле писателя толпу, вцепился в подлокотники кресла, лицо его сделалось багровым, почти как обложка злополучного романа. Ярость распирала его грудь и, подобно молодому вину, грозила разорвать мехи и без того изношенного сердца. Казалось, еще немного — он ринется на сцену, опрокинет стол, растопчет книги, отшвырнув бутылку с водой. Но тогда его заберут в полицию. Быть может, отвезут в его же собственное отделение, ведь он больше не стоит на улице постовым, а заполняет на компьютере бланки на правонарушителей.
Вот появятся возле его жертвы служители закона! Они придут не для того, чтобы сопроводить нелюдя в казематы, где бы он сидел за решеткой в ожидании страшного суда, они сохранят его от возмездия, когда ангел мщения уже занес над ним карающий меч. Этот маленький вурдалак присосался к телам титанов, что держат на плечах своды русского дома, пьет их кровь и жиреет, и ему невдомек: рухнет дом — и его придавит обломками.
В довершение беды Георгий вдруг вспомнил, что уже видел этого человека. Вернувшись чуть раньше с работы, он застал его у себя дома, в прихожей, когда тот надевал ботинки, а Катя провожала его, стоя у дверей. Даже в их семью просочилась эта плесень. надо вычистить ее и обдать место кипятком.
Георгий прошептал сидящему рядом приятелю:
— А если бы меня поставили его охранять? Я бы ему голову разбил и мозги по асфальту размазал. Нужно поступать как Родина прикажет или как совесть велит?
— Конечно, как совесть велит, у власти же сейчас масоны. Только мы, как псы Господни, за Святую Русь. А этого, — приятель кивнул на сцену, — еще достанем, у нас его адрес имеется. У подъезда подкараулим и напомним о нравственных ценностях, чтобы видел впредь в людях больше хорошего.
Наступил Великий пост. Георгий даже начал воздерживаться от мяса, хотя по-прежнему не верил в Бога. Он копил в себе духовную силу для решающей битвы со злом, своего личного армагеддона, на стороне Третьего Рима против мирового апокалипсиса.
Они по очереди дежурили возле дома писателя. Рядом находилось разрушенное здание, площадка была не до конца огорожена, Георгий нашел удобный наблюдательный пункт — за бетонными плитами, которые защищали от ветра. Под ногами хрустели осколки стекла. Он брал с собой складной стул, бутерброды и термос с чаем, сидел, разглядывая мусорные контейнеры, катушки с проводами и кучи песка. Писателя выслеживали по утрам и вечерам, когда люди обычно уходят или возвращаются, а на стройке не бывает работ. Стоял конец марта, грачи ковырялись в земле возле ржавой бочки. Георгий нагнулся, чтобы поправить гольфы, которые врач прописал ему носить от варикоза, подобрал обломок кирпича и швырнул в птицу. Удар получился метким, он подбил ей крыло. Это хорошая примета — может, еще подморозит. Его задубевшая кожа не ощущала холода. Георгий любил зиму, а грачи своим появлением возвещали об ее окончании.
В эти дни у Георгия пропала жена. Они собрались ехать в деревню, сели в автомобиль, но машина не завелась. Георгий стал звонить в сервис, приказав Кате добираться одной на электричке. Но с дороги Катя позвонила, сообщила, что поедет в другое место, чтобы он ее не искал, она вернется и все объяснит. Похоже, это тактический ход, она хочет уйти от него к кому-то другому, образованному, кто умеет болтать по-иностранному.
Вот если бы Георгий тоже умел... Знал бы эти вражеские заморские словечки, оно бы и родине пригодилось, когда начнется война. Да и местность надо загодя изучить, куда наши танки поедут. Карты, конечно, есть, но лучше глянуть все самому, сделать вылазку с Катей под видом туриста. А теперь ее уже не вернешь... Он бы все условия ей создал, от домашней работы избавил, пусть сидит с книжкой в углу, крысе только иногда водичку меняет. Он даже готов временами послушать стихи; главное, не набраться всяких культурных выражений, а то потом мужики засмеют. Плохо ей было с ним...
Георгий не мог находиться дома, видеть ее вещи, и все чаще отправлялся на место наблюдения. Ведь они собирались там компанией, можно было отвлечься, сыграть в карты, поговорить о футболе. Писатель куда-то исчез, они даже стали забывать о нем, держа в памяти лишь график дежурств, который человек в посыпанном перхотью пиджаке рисовал им на аккуратно разлинованной бумаге и вешал на стену клуба.
Катя, как послушная жена, рано утром села на переднее сиденье автомобиля, поставила на колени корзинку со съестными припасами, протерла запотевшее стекло и стала ждать, когда Георгий отвезет ее к своей маме. Накануне, правда, Катя позвонила писателю, спросила, каким рейсом он летит, купила билет, но тут же раскаялась. Однако билет возврату не подлежал. Катя решила, что пусть пропадают деньги. Но заглохший мотор она восприняла как знак, тем более у электричек был перерыв, зато у платформы готовился к отправлению экспресс в Шереметьево. Так Катя ехала в подмосковную деревню, а оказалась в международном аэропорту. Ожидая самолета, она смотрела, как женщина в платке кормит чипсами четырех одинаковых мальчиков, а смуглый мужчина рядом держит стопку темно-синих паспортов.
Почему же писатель ее пригласил? Это так неожиданно. Наверное, он ощутил свою творческую несостоятельность. Пока русская литература была укоренена в православии, она имела мировое значение. оторвавшись от религиозных смыслов, стала провинциальна. Вот писатель и хочет вернуться к истокам, тянется к Кате, чувствуя ее духовную глубину. Надо позаботиться о его душе, отравленной адскими газами андеграунда. Возле выхода на посадку Катя прошлась по магазинчикам с модными брендами и на все имеющиеся деньги купила яркое платье с глубокой выемкой на груди, босоножки на каблуке и шелковое белье цвета пасхальной радости и решила, что теперь к апостольскому служению она вполне готова.
Париж встретил их теплым ветром, крокусами и круассанами, жареными каштанами и цветущими ветвями бегоний. В городе было много парков, храмов и площадей. Писатель часто останавливался, делал пометки в блокноте, Катя ходила за ним с фотоаппаратом и рюкзаком, где лежал взятый в деревню кусок копченого мяса, на случай, если писателю захочется перекусить. Самой Кате есть не хотелось. "Только вернись — я с тобой поговорю", — сказал ей Георгий по телефону, и Катя представляла его потрескавшийся по краям кожаный ремень с тяжелой металлической пряжкой. Будут ли ее искать? Она вообразила свои фотографии в оранжевой рамке на столбах и автобусных остановках. В детстве на Катю уже подавали в розыск, когда она сбежала в Чили свергать режим Пиночета. Интересно, какое выберут фото? Босоножка натерла ступню. Катя с удовольствием переобулась бы в кроссовки, но разве это обувь для романтических свиданий?
— Как ты думаешь, тираж разойдется? — спросил писатель, когда они сели за столик уличного кафе под серебристым платаном, рядом с красиво припаркованным старинным ландо. — Может, я плохо написал? Не хочется быть графоманом.
— Твои книги тебя переживут, — убежденно воскликнула Катя.
— Значит, я должен умереть как можно скорее?
— Ты еще не раскрыл свой талант.
— Хочешь сказать, моя проза незрела?
— Вовсе нет! Но в твоих книгах нет любви. Из героев будто вынули душу.
— Разве? Там почти на каждой странице занимаются любовью!
— Что это за любовь — с животными и мертвецами!
— Много ты понимаешь в любви! Вот свожу тебя на экскурсию по французским борделям. Захочешь — останешься там на стажировку, поработаешь месяцок аки на монастырских полях, а потом вернешься к своему неандертальцу. Тогда, глядишь, и меня чему-нибудь путному научишь. А про Библию мне не говори, я воскресную школу кончал, знаю, чем "омоусиус" от "омиусиус" отличаются.
— Это слишком сложно для воскресной школы...
— У нас училка продвинутая была. Ладно, что мы все обо мне. Тебе-то понравился мой роман? Знаю, я уже спрашивал об этом. Но, может, тебе открылись там новые смыслы?
И Катя спешно придумывала "новые смыслы", выстраивая вдохновенные фразы, дивясь своему красноречию, а когда идеи закончились и иссякло воображение, показала писателю фотографию — молодой человек в метро, облокотившись о поручень, читает его роман. Это должно было служить доказательством его популярности в народе, но снимок был постановочным: Катя попросила позировать себе сына маминой подруги.
Писатель удовлетворенно хмыкнул и одобрительно воззрился на Катю.
— А чего это ты так разоделась? — заметил он наконец. — У тебя нет с собой чего-нибудь попроще? Какого-нибудь балахона? С этой помадой у тебя губы как у вампира, сотри лучше, тебе не идет. Кстати, знаешь, как узнать оборотня в человеческом облике? По форме ушей! Вот покажи уши...
Когда ложились спать, Катя быстро разделась и, сдерживая волнение, залезла под одеяло, а писатель, обнаженный по пояс, долго разглядывал себя в зеркале, потом попросил сделать ему массаж. Катя втирала в его кожу лавандовое масло, та становилась блестящей, как у античного атлета перед состязаниями. Катя сидела на нем верхом, разминала его мышцы, ожидая, что он повернется на спину и начнется самое главное, но писатель пожелал ей спокойной ночи и улегся лицом к стене. На следующий вечер он предложил ей сыграть в шахматы, потом читал вслух статью из "Науки и жизни" о коралловых островах, а засыпая, рассказывал Кате технику изготовления кровяной колбасы из известного романа Золя.
"Я сама во всем виновата..." — думала Катя, уставившись в темноту. "Не оставила денег на парикмахерскую, а в облике женщины важна каждая деталь. Платье у меня слишком длинное, оно должно быть на десять сантиметров выше колен, а каблуки, напротив, слишком низки. Как же я не люблю каблуки! Но без них разве полюбят мужчины? А духи... Почему я не купила духи? В сумочке всегда надо носить пузырек, на свидании, когда кавалер отлучится, брызнуть ему на верхнюю одежду несколько капель. Тогда мой запах будет преследовать его, и мысли обо мне сделаются неотступны". Катя прочитала этот совет в книге "Школа охоты на мужчин", которую перед поездкой случайно нашла на полке. Непонятно, кто принес в дом такую "безнравственность", сроду не было у них подобной литературы.
Уже пора было уезжать, наши герои собрали сумки и поставили в узкой прихожей номера одну на другую. Кате казалось, что Джоконда с репродукции на стене смотрит в этот день по-особому хитро и язвительно, скрывая в себе бездну разврата. Писатель был задумчив, изредка бросал на Катю загадочные взоры, словно хотел что-то сказать, но не решался, будто бы его томило какое-то сомнение, скрытый вопрос. Быть может, запоздалое раскаяние? Но еще не поздно, впереди — целая ночь. Катя нравится ему, но он боится признаться. Надо ему помочь... Катя, откинув челку со лба, призывно взглянула на него и чуть приоткрыла халат, совсем немного, не нарушая границы приличия, в конце концов, он и сам мог от резкого движения слегка соскользнуть с плеча.
— Я девочку себе приведу, не возражаешь? — спросил вдруг писатель, крутя на пальце брелок. — Посидишь полчаса внизу?
Катя сначала не поняла и продолжала улыбаться, но постепенно до нее дошел смысл сказанных слов. Она потускнела, поникла, ссутулилась и покорно спустилась по мраморной лестнице в холл, где возле невысокого столика, покрытого льняной скатертью, стояли глубокие и мягкие кресла. За широким окном расстилался вид на проспект. Солнце уже садилось. Было что-то трагичное в расплавленном золоте заката и клубящихся черных облаках. Доносилась музыка из ресторана, Шарль Азнавур пел по-русски про вечную любовь. Мимо прошли двое — мужчина, похожий на принца Чарльза, держал под локоть женщину в платье с обнаженной спиной. Плащ зацепился за ручку, и пуговица, щелкая по мраморному полу, укатилась Кате под ноги. На плаще Георгия тоже не хватает пуговицы. Перед отъездом Катя хотела пришить ее, но не нашла подходящей, а сейчас вдруг вспомнила, что видела точно такую же в мамином футляре для спиц — и как она попала туда? Да, Георгий не самый хороший муж, но в минуты благодушия он иногда кладет ей на голову тяжелую руку, слегка пригибает вниз и острит, вспоминая армейскую службу: "Мы с Мухтаром на границе". И этой нежности она лишена...
— Терпеть не могу, — сказал ей сегодня писатель, — когда после путешествий остается в карманах иностранная мелочь. На, возьми, может, купишь себе что-нибудь.
Катя высыпала на ладонь пригоршню монет. Да тут, пожалуй, хватит на ужин. Если немного добавить, можно заказать маринованного зайца или лучше жареного каплуна в прованском соусе с петрушкой и сельдереем. Баранину с тмином и базиликом. Спаржу и устрицы из поваренной книги Дюма. Бутылку старинного бургундского. Фисташковое мороженое и ягодный мусс. Только бы пройти незаметно между столиками, чтобы не стали на нее глазеть.
"Что за дела?" — думал писатель, не найдя Катю в условленном месте. "Кто позволил?" — возмутился он, увидев ее перед блюдом дымящегося мяса. "Она должна была сидеть и скорбеть. А потом, может быть, я бы ее и помиловал. Должна понимать, что мою любовь нужно еще заслужить. Вон как святые нудили себя, чтобы стяжать любовь Божию".
— Какая же ты молодец, что позаботилась о еде, — улыбнулся он, устраиваясь напротив. — Я так проголодался, дай-ка мне вон то крылышко...
— Руки убрал.
— Не сердись, милая. Я роман пишу о женщинах легкого поведения. Нужно изучать материал. Думаешь, легко добиться художественной достоверности? Сегодня мне попался любопытнейший экземпляр...
— Иди дальше изучай.
— Ну что сделать, чтобы ты простила?
— Сам подумай.
— Хочешь, посвящу тебе свою новую книгу? И ты прославишься на века, станешь загадкой для литературоведов будущего.
— Что мне посмертная слава! Ты мою настоящую жизнь укрась.
— Так я ведь давно являюсь ее украшением.
Писатель подцепил на вилку кусок индейки и впился зубами в пахучую нежную мякоть.
— Мучаешь меня... — ответила Катя, пододвигая ему тарелку.
— Может, ты сама делаешь что-то не так? Нужно нести праздник сирым и обездоленным. Не искать любви, — писатель разгрыз косточку и с присвистом высосал оттуда мозг, — а самой дарить любовь окружающим. А ты даже ужином не захотела со мной поделиться, — обиженно заключил он, отхлебнул из Катиного бокала, утерев рот бумажной салфеткой. Потом смял и бросил ее на столе... — Кстати, окажи милость, у меня завтра встреча со шведами. Давай в аэропорту возьмем такси и сначала меня завезем домой, а потом тебя? Надо успеть принять душ и побриться. Не возражаешь? Ну вот, вижу глаза истинной христианки! А то что это было? Распущенность и порок! Надо заняться твоим воспитанием...
Когда такси подъехало к подъезду, Георгий разгадывал кроссворд, держа карандаш пальцами в шерстяных перчатках, его приятель тайком потягивал из банки пиво — употреблять алкоголь на дежурстве запрещалось. Еще один их товарищ отошел погреться в ближайший универмаг. Из машины вылез писатель, открыл заднюю дверь, выпуская Катю, и достал из багажника вещи. Повесив сумку на руку, он обнял Катю, рассеянно коснувшись губами ее щеки, и Катя поехала дальше, а писатель пошел к подъезду, посматривая на часы. Георгий толкнул своего спутника, привлекая внимание, тот потушил сигарету, и они в несколько прыжков настигли врага, когда тот собирался скрыться за железной дверью. Ему преградили путь.
— Вы в какой стране живете? — спутник Георгия, рослый парень из казаков, пошел в наступление. — Хотели своей книгой задеть русских людей? Вам это удалось! Мы сюда пришли. Пойдем побеседуем.
Он стал оттеснять писателя в сторону стройки, схватил его за руку, тот вырвался, но его успели пропихнуть в щель между двумя металлическими листами, служившими загородкой. Георгий сначала растерялся, бросил взгляд в ту сторону, куда уехала Катя, потом глянул по направлению убегающего врага. "Ты поразишь его в голову, а он будет жалить тебя в пяту", — всплыло откуда-то из глубины сознания. Дьявол отнял у него жену, но по сравнению с интересами Родины это мелочь. Прежде всего нужно нагнать и уничтожить супостата. Писатель между тем нырнул в недостроенное здание и, судя по звуку шагов, помчался вверх. В отличие от своих героев, он вел здоровый образ жизни, поднимал штангу, обливался холодной водой, но его мускулатура имела декоративный характер и не годилась для серьезного дела. Георгий стал преследовать его, но вскоре топот затих — видимо, писатель спрятался. Лестница была без перил, вместо окон зияли пустые, закрытые сеткой проемы. Георгию казалось, что если отделить запахи пыли, цемента и собственного пота, то место нахождения врага можно определить на нюх — запах серы, смешанный с ароматом дорогого парфюма. Он втянул ноздрями воздух, пробрался тихонько к самой крыше, стараясь не шуметь, сдерживая дыхание, стукнулся головой об электрическую лампочку и услышал, как в углу треснула плитка. Писатель стоял там, прижавшись к бетонной стене. "Как перед расстрелом", — мелькнуло у Георгия в голове.
Георгий подскочил к нему, взревел и ударил в грудь. Изо рта писателя вырвался хриплый звук, дыхание его пресеклось. Второй удар пришелся в челюсть. Писатель закрылся руками, стараясь защититься от обрушившейся на него ярости. Третий удар сбил его с ног. Георгий схватил его за шиворот, приподнял и с силой толкнул вперед. Писатель пролетел по воздуху и с треском ударился о загородку. Она проломилась, и он повис над высотой третьего этажа, ухватившись за металлические прутья. Еще немного, и он упадет, его смерть сочтут несчастным случаем, Георгий отомстит за свою жену, да и книги преступные выходить перестанут. Он подошел ближе, посмотрел на вцепившиеся в перекладину руки и занес ногу, чтобы стукнуть по пальцам. Пальцы порозовели от напряжения, небольшие, они были плотно сжаты, словно на лапках у крысы, когда Георгий прошлым утром скармливал ей дольку апельсина. Тоже ведь хищный зверек... За бока возьмешь — сердце колотится, жить хочет, цуцик эдакий. Тонкие аккуратные пальчики румяно-телесного цвета. Георгий хотел наступить на них и не смог. Он постоял, подумал, схватил писателя за кисти и вытащил на поверхность. Тот лежал ничком на каменном полу и дрожал. Георгий, оставив его, пошел прочь.
День был пасмурный. Толпа людей двигалась к метро, и гудели в пробке автомобили. Из урны у подземного перехода тянулся горьковатый дым. Георгий почувствовал: что-то изменилось в городе, пока его не было, краски словно стали ясней. Расплакался ребенок в коляске — какой у нее насыщенно-оранжевый цвет, — слезы оставляют на щеках влажные дорожки. Мимо провели французского бульдога, черного, с белой грудью, и на ошейнике сверкнул серебристый брелок. Георгий брел медленно, с интересом смотрел вокруг, боясь спугнуть новое возникшее в нем ощущение. Вдруг в витрине магазина он увидал свое отражение — что за солидный и представительный мужчина, на такие широкие плечи не худо бы заиметь офицерские погоны. Вот только как теперь без жены... Он бы даже простил ее распутство. Некогда новую искать, Родина требует решительных действий. Впереди мировая война. Знамя полка тоже бывает потрепанным, но его же не меняют на другое. А после победы сразу вызовут в Кремль, вручат ордена, и потом — банкет. Весь комсостав с женами, а он — нет... Разве можно наладить жизнь народа, если не устроил толком свою? Жаль, не видела Катя, как пожалели ее дегенерата. Вот пусть теперь и милуется с ним. Не станет Георгий ее неволить. Он шел задумчиво и уже не глядел по сторонам, ему резко сделалось грустно.
В квартире было душно — давно никто не заходил, последнюю ночь Георгий провел у приятеля. Он открыл на кухне окно, поставил чайник, заглянул в свою комнату и изумленно воскликнул. На подоконнике пестрели малиновым, белым, голубым, сиреневым расцветшие кактусы. Их лепестки раскинулись, прикрыв зеленую мякоть с колючками, которая уже не казалась угрожающей. Распустились, все одновременно, когда Георгий перестал ждать и подумывал уже отнести их на помойку, решив, что ничего у него не ладится в жизни — ни брачные союзы, ни разведение растений. А сейчас — словно окруженные шипами драгоценные камни из дальней страны, где знойный ветер разносит песок по прериям и пустыням, где ездят ковбои, плавают пираты, а попугай садится на сундук с золотом, восклицая: "Пиастры!" Там плещется океан, течет рекою ром и загорелая мексиканка, позвякивая кастаньетами, танцует на столе портового кабака, притопывая каблуком.
Заскрежетал замок. Георгий почти не удивился. Он лежал на диване, закинув ноги в клетчатых тапочках на спинку, и смотрел на цветы, от которых шел резкий тропический аромат. Катя молча уселась на корточках рядом с ним.
— Хочешь — иди к нему, — сказал ей Георгий. — Ты же несчастлива со мной. Я и по-русски пишу с ошибками. Этого не читал... как его... Пастернака.
— Нет, я с тобой останусь, — ответила она. — Сводишь меня в какой-нибудь военный музей. Надо у твоей мамы спросить рецепт пирога.
— Ну... Тогда я, пожалуй, сделаю загранпаспорт. Покажешь мне свою Европу.
Они засмеялись. Вскоре Георгий попал в больницу, и Катя приносила ему завернутые в фольгу домашние котлеты, а когда в ванной сорвало кран, Георгий поставил новый смеситель, но не отечественный, как хотел, а немецкий, фирмы "Кайзер", потому что Катя любила все иностранное.