Свидетельство о регистрации средства массовой информации Эл № ФС77-47356 выдано от 16 ноября 2011 г. Федеральной службой по надзору в сфере связи, информационных технологий и массовых коммуникаций (Роскомнадзор)

Читальный зал

национальный проект сбережения
русской литературы

Союз писателей XXI века
Издательство Евгения Степанова
«Вест-Консалтинг»

Рецензии


Готфрид Бенн. Стихи.
М., Вест-Консалтинг; библиотека журнала "Футурум АРТ", 2007

Нельзя сказать, чтобы Готфрида Бенна (1886—1956), ведущего представителя немецкого поэтического экспрессионизма, военного врача, состоявшего на службе у Третьего рейха и ставшего за это после Второй Мировой объектом осмеяния и презрения в культурных сферах Европы, мало переводили на русский язык. Даже беглый взгляд назад, на публикации стихов, прозы и эссе этого незаурядного автора в России (в основном начались в 1990-х) свидетельствует: его творения переводили С. Аверинцев, А. Прокопьев, С. Морейно, В. Топоров, Е. Витковский и многие другие.
Но книга, которую сейчас держит в руках читатель, изданная в серии "библиотека журнала "Футурум АРТ" в 2007 году, книга толщиной "всего" в пятьдесят страниц, открывает новые грани поэзии Готфрида Бенна. Этим, на мой взгляд, она обязана замечательному составлению. Творчество Готфрида Бенна "обрамляют" драгоценной оправой предисловие и послесловие двух великолепных мастеров слова и мэтров художественного перевода — вступительная статья в книге принадлежит перу Вальдемара Вебера, а заключение написано Ольгой Татариновой. Примерно пополам мастера разделили и стихи Готфрида Бенна, вошедшие в эту книгу (наиболее характерные для творчества этого автора поэтические произведения): первую половину перевел Вальдемар Вебер, вторую — Ольга Татаринова.
Напомним: Вальдемар Вебер — профессиональный переводчик, выпускник Московского Института иностранных языков, в прошлом — преподаватель художественного перевода в Литературном институте. С 2002 года проживает в г. Аусбурге (Германия). До этого момента Вальдемар Вебер жил и работал в России, делая незаменимую работу по налаживанию немецко-русских культурных связей. Ольга Татаринова — прозаик, поэт, переводчик, автор трех книг стихов, сборника повестей и рассказов "Вечная верность", романа "Некурящий Радищев" и великого множества переводов европейских и американских авторов: И. Р. Бехера, Ингеборг Бахман, Пауля Целана, Георга Тракля, Алена Гинсберга, Джона Эшберна, Айрис Мердок, Патрика Уайта и так далее. Ольга Ивановна руководила литературной мастерской "Кипарисовый ларец", существовавшей с 1982 (!) года. Она скончалась 20 февраля 2007 года, и серьезность ее утраты для русской литературы, боюсь, только предстоит осознать в полной мере…
Но до своего ухода Ольга Ивановна Татаринова перевела значительную часть наследия Готфрида Бенна и написала прелюбопытную статью о его творчестве, в которой переосмысливаются некоторые традиционные представления и даже мифы об этом поэте. К мифам, например, относится саркастическое ругательство советской идеологической пропаганды "абстрактный гуманизм". Понятие гуманизма в советской литературе трактовалось просто: гуманна только социалистическая литература, гуманистические тенденции придает творчеству только руководящее начало коммунистической партии и осознанная политическая (лучше — партийная) позиция пишущего. В такую схему "поиск истины" и поиск себя — движущая сила европейской литературы ХХ века — не укладывался никак. И ради закрепления победы "партийной" литературы над беспартийной был придуман ряд ярлыков, в том числе и "абстрактный гуманизм", которого удостаивался Готфрид Бенн. На первый взгляд, Бенн с его хирургическим натурализмом в изображении мертвого человеческого тела в стихах ("сюжеты" первой книги стихов поэта "Морг", вышедшей в 1912 году, подвергались бичеванию и на родине) далек от гуманизма, как Земля от Млечного пути. Да еще и состоял на службе у фашистов!.. Вот и оправдан сарказм. На второй взгляд… но второго взгляда может и не быть, если принять на веру все эти мифы.
Для того, чтобы мифы не помешали реальности, не заслонили от взгляда русского читателя интересного поэта и философа, подлинного Готфрида Бенна, и постарались Вальдемар Вебер и Ольга Татаринова. Вебер в предисловии анализирует философскую позицию Бенна, доказывая, что эстетика экспрессионизма на самом деле являет собой "красоту безобр?азного", а Готфрид Бенн искал вне себя и в своем творчестве Красоту, Жизнь и Святость — но не находил и углублялся все более в скепсис "многой мудрости", в коей много печали. "Равнодушие к изменчивости мира — глубина мудреца" (перевод В. Вебера). Да и о "службе Готфрида Бенна у фашистов" Вебер рассказывает правду… Ольга Татаринова подхватывает и развивает тему духовных исканий Готфрида Бенна. Оказывается, он любил и почитал русскую дореволюционную литературу за бесконечное варьирование предмета духовной эволюции, и Ольга Татаринова делает неожиданный вывод о том, что поэтическую концепцию Готфрида Бенна вполне могла питать русская духовная философия…
Однако нет нужды пересказывать своими словами то, что уже написано рукой Мастера. Всякий, открывший новый русский сборник Готфрида Бенна, не сможет пройти мимо статей Вебера и Татариновой.
Что же до собственно переводов, то любопытно сравнить тексты, получившиеся у Вебера и Татариновой. Доминанта верлибров у одного — и преимущество силлаботонической формы у другой. Осознанный выбор? Случайность? Вольная трактовка авторского "подстрочника"? Но нет, вопросом чести для профессионального переводчика является сохранение особенностей оригинала в переложении на другой язык… Мое субъективное впечатление — что переводы Ольги Татариновой чисто по-женски сознательно (или даже бессознательно) стремится к эстетезированию окружающего пространства. В данном случае — это мир жестокой, внешне уродливо-анатомической, подспудно прославляющей жизнь поэзии Готфрида Бенна. Впрочем, экспрессионистская жестокость весьма быстро покинула и самого поэта, и, взрослея духовно, он все больше склонялся к элегическим формам выражения безотчетной тоски — а такая форма очень близка Ольге Татариновой:
"Лежишь, молчишь, блаженно сознаешь / как счастье близость чьей-то жизни милой…", "Есть гибельность особая — кто знает / ее приметы, тот меня поймет…", "И даже я, который рано / И безнадежно стал седым, / В тот вечер беспечально-странный / Наполнился сияньем голубым". Эстетическую компоненту голубого цвета Ольга Татаринова считает "важнейшей осью поэтики позднего Бенна". Небесный символ не покидает душу поэта, даже когда ею овладевает тоска: "Кто ты, ты — механизм из плоти, / что совершил ты на земле?" Подборка стихотворений, переведенных Ольгой Татариновой, заканчивается пронзительной строкой: "О губительная власть небес". Характерно, что никаким знаком препинания, кроме точки, автор не пожелал ее закончить — это не вскрик, не вопль, не рыдание, даже не озарение — это констатация факта, это постоянная величина, ведшая по жизни выдающегося немецкого поэта, бережно сохраненная переводчиком. В лирике немецкого экспрессионизма первой четверти ХХ века много параллелей с современным ей русским эгофутуризмом, но "спиралевидность" развития культуры приводит нас к тому, что современная российская поэзия болеет теми же синдромами — и в этом актуальность сегодняшних переводов Бенна.
Кстати, Вальдемар Вебер подметил, что стихи Готфрида Бенна, особенно поздние, настолько разноплановы, что возможны несколько равно верных вариантов перевода, но каждый из них будет абсолютно отличаться от другого и даже даст начало абсолютно разным философемам. Отличный пример тому — заключительная строка стихотворения "Только две вещи", которую Ольга Татаринова перевела как "Только Ничто существует / и запечатленное "я", а ее коллеги — как "Пустота и обреченное Я" (И. Болычев), "Пустота и тобой обретенное Я" (А. Гугнин). Как видим, это разночтение вполне годится для темы философского диспута. Читатели могут найти для сравнения и другие переводы стихов Бенна. Думается, что сам интерес к его переводам не иссяк. И, возможно, не раз еще в русскую современную литературу вольются потоки страдающего сознания "запечатленного "я" Готфрида Бенна.

Елена САФРОНОВА



Всеволод Некрасов, "Детский случай", 1958—2008.
М., издательство "Три квадрата", 2008

Всеволод Некрасов — классик авангардной (конкретной) поэзии, который уже давно стал неоспоримой фигурой.
Удивительно: Некрасову порой удается из двух-трех слов, повторяемых в разнообразной конфигурации и последовательности, создать мистику стиха, самобытное лирическое (лирико-философское) произведение.

Зима
Зима зима
Зима зима зима

Зима зима зима зима
Зима
Зима
Зима

И весна

Всего-то два слова — а настроение передано, диалектика жизни отражена. И появляется надежда на лучшее, и веришь, что рано или поздно зимняя тоска пройдет, и проклюнется весенний росточек надежды. А, значит, надо жить. Жить несмотря ни на что.
Вот ведь о чем говорит Всеволод Некрасов — в своей столь нетривиальной (хотя в Германии, например, весьма распространенной) манере.
В книге "Детский случай" представлены разнообразные стихи, в том числе — созданные в жанре визуальной поэзии и даже рифмованные.
Например, такое.

В небе
Копоть
В море
Уголь

Это город
Мариуполь.

Коротко, но ясно. Город виден как на ладони.
Книга проиллюстрирована живописью выдающихся художников — Оскара Рабина, Эрика Булатова, Франциско Инфанте и многих других. Очень интересная книга.

Евгений СТЕПАНОВ



Валерий Казаков, "Тень гоблина".
М.: Вагриус Плюс, 2008

Политический роман — жанр особый, словно бы "пограничный" между реализмом и фантасмагорией. Думается, не случайно произведения, тяготеющие к этому жанру (ибо собственно жанровые рамки весьма расплывчаты и практически не встречаются в "шаблонном" виде), как правило, оказываются антиутопиями или мрачными прогнозами, либо же грешат чрезмерной публицистичностью, за которой теряется художественная составляющая. Благодаря экзотичности данного жанра, наверное, он представлен в отечественной литературе не столь многими романами. Малые формы, даже повести, здесь неуместны. В этом жанре творили в советском прошлом Савва Дангулов, Юлиан Семенов, а сегодня к нему можно отнести, со многими натяжками, ряд романов Юлии Латыниной и Виктора Суворова, плюс еще несколько менее известных имен и книжных заглавий. В отличие от прочих "ниш" отечественной литературы, здесь еще есть вакантные места для романистов. Однако стать автором политических романов объективно трудно — как минимум, это амплуа подразумевает не шапочное, а близкое знакомство с изнанкой того огромного и пестрого целого, что непосвященные называют "большой политикой"…
Прозаик и публицист Валерий Казаков — как раз из таких людей. За плечами у него военно-журналистская карьера, Афганистан и более 10 лет государственной службы в структурах, одни названия коих вызывают опасливый холодок меж лопаток: Совет Безопасности РФ, Администрация Президента РФ, помощник полномочного представителя Президента РФ в Сибирском федеральном округе. Все время своей службы Валерий Казаков занимался не только государственными делами, но и литературным творчеством. Итог его закономерен — он автор семи прозаико-публицистических книг, сборника стихов и нескольких циклов рассказов.
И вот издательство "Вагриус Плюс" подарило читателям новый роман Валерия Казакова "Тень гоблина". Книгу эту можно назвать дилогией, так как она состоит из двух вполне самостоятельных частей, объединенных общим главным героем: "Межлизень" и "Тень гоблина". Резкий, точно оборванный, финал второй "книги в книге" дает намек на продолжение повествования, суть которого в аннотации выражена так: "…сложный и порой жестокий мир современных мужчин. Это мир переживаний и предательства, мир одиночества и молитвы, мир чиновничьих интриг и простых человеческих слабостей…"
Понятно, что имеются в виду не абы какие "современные мужчины", а самый что ни на есть цвет нации, люди, облеченные высокими полномочиями в силу запредельных должностей, на которых они оказались, кто — по собственному горячему желанию, кто — по стечению благоприятных обстоятельств, кто — долгим путем, состоящим из интриг, проб и ошибок… Аксиома, что и на самом верху ничто человеческое людям не чуждо. Но человеческий фактор вторгается в большую политику, и последствия этого бывают непредсказуемы… Таков основной лейтмотив любого — не только авторства Валерия Казакова — политического романа. Если только речь идет о художественном произведении, позволяющем делать допущения. Если же полностью отринуть авторские фантазии, останется сухое историческое исследование или докладная записка о перспективах некоего мероприятия с грифом "Совершенно секретно" и кодом доступа для тех, кто олицетворяет собой государство… Валерий Казаков успешно справился с допущениями, превратив политические игры в увлекательный роман. Правда, в этом же поле располагается и единственный нюанс, на который можно попенять автору…
Мне, как читателю, показалось, что Валерий Казаков несколько навредил своему роману, предварив его сакраментальной фразой: "Все персонажи и события, описанные в романе, вымышлены, а совпадения имен и фамилий случайны и являются плодом фантазии автора". Однозначно, что эта приписка необходима в целях личной безопасности писателя, чья фантазия парит на высоте, куда смотреть больно… При ее наличии если кому-то из читателей показались слишком прозрачными совпадения имен героев, названий структур и географических точек — это просто показалось! Исключение, впрочем, составляет главный герой, чье имя вызывает, скорее, аллюзию ко временам Ивана Грозного: Малюта Скураш. И который, подобно главному герою произведений большинства исторических романистов, согласно расстановке сил, заданной еще отцом исторического жанра Вальтером Скоттом, находится между несколькими враждующими лагерями и ломает голову, как ему сохранить не только карьеру, но и саму жизнь… Ибо в большой политике неуютно, как на канате над пропастью. Да еще и зловещая тень гоблина добавляет черноты происходящему — некая сила зла, давшая название роману, присутствует в нем далеко не на первом плане, как и положено негативной инфернальности, но источаемый ею мрак пронизывает все вокруг.
Однако если бы не предупреждение о фантазийности происходящего в романе, его сила воздействия на читателя, да и на правящую прослойку могла бы быть более "убойной". Ибо тогда смысл книги "Тень гоблина" был бы — не надо считать народ тупой массой, все политические игры расшифрованы, все интриги в верхах понятны. Мы знаем, какими путями вы добиваетесь своих мест, своей мощи, своей значимости! Нам ведомо, что у каждого из вас есть "Кощеева смерть" в скорлупе яйца… Крепче художественной силы правды еще ничего не изобретено в литературе.
А если извлечь этот момент, останется весьма типичная для российской актуальности и весьма мрачная фантасмагория. И к ней нужно искать другие ключи понимания и постижения чисто читательского удовольствия. Скажем, веру в то, что нынешние тяжелые времена пройдут, и методы политических технологий изменятся к лучшему, а то и вовсе станут не нужны — ведь нет тьмы более совершенной, чем темнота перед рассветом. Недаром же последняя фраза романа начинается очень красиво: "Летящее в бездну время замедлило свое падение и насторожилось в предчувствии перемен…"
И мы по-прежнему, как завещано всем живым, ждем перемен.

Елена САФРОНОВА



Рита Бальмина, "Недоуменье жить".
М.: Библиотека журнала "Дети Ра", 2008

В поэтической серии Библиотека журнала "Дети Ра" книга Риты Бальминой носит гриф "Вторая книга серии". И вправду НОСИТ порядковый номер, как лавровый венок. Поэту попасть в серию библиотеки "Детей Ра", призванную зафиксировать и сохранить елико возможно то лучшее, чем богата наша нынешняя, изобильная, но пестрая, литература, само по себе почетно. Быть в числе первых званных и избранных — честь особая. Впрочем, скромничать острая на язык поэтесса и не собиралась, и место свое в мире русскоязычной литературы знает отлично. Безыскусным самопризнанием поэтом собственных заслуг заканчивается сборник "Недоуменье жить":
"Седая русская культура / Из кабинета глянет хмуро, / Где поэтесса Бальмина / Забытой миром старой дурой, / Склонившись над клавиатурой, / Как цензор правит письмена".
Да не обманет никого кокетливое слово "поэтесса"! Рита Бальмина — Поэт. Не только лауреат литературной премии имени Д. Кнута за 1995 год, член Международного ПЕН-клуба, автор пяти поэтических книг и постоянный "участник" заметнейших антологий израильской поэзии. Но и автор, о котором Игорь Губерман сказал с горькой иронией: "Рита Бальмина, на мой взгляд, самая талантливая из русских поэтов Израиля, но она уехала в Америку". Но и человек, способный силой своего слова творить уже почти забытые (при тенденции к словарной эквилибристике и приоритету формы в стихах перед содержанием) чудеса: пробуждать сходные с переживаниями автора чувства в его читателях. На языке психологов это называется "пробуждать эмпатию".
Если уместно перейти к собственному впечатлению, то первое, что я отметила, когда читала сборник "Недоуменье жить" — что мой эмоциональный фон меняется в зависимости от стихов Риты. Что горечь одинокого эмигранта в первом из мегаполисов мира — Нью-Йорке, тоска женщины, водящей хоровод со своими нерожденными детьми, возбуждение менады, жаждущей плотского удовлетворения (оно тут же сменится восторгом стихотворца, родившего прекрасные строки!) и вся радуга чувств, связующая в единую поэтическую ткань лирических героев Риты, проходят каким-то энергетическим потоком через мое существо. Что хочется закрыть глаза и повторять, как заклинание, особо запоминающиеся строчки — их множество! "Уст усталых алые мозоли…", "И обдает стихов волна / Апофеозом онанизма" (! — без комментариев!), "Звери молятся богу охоты…", "Впадает в ереси истерик / неразделенная любовь", "город-ад / город-гад / ты настолько богат / что сидишь на игле без ломки", "Ты — Мос-ты — Мос-ква-ре-ка" и так далее, и тому подобное, не перечесть, не наповторяться…
Рита Бальмина — плоть от плоти (да, ее поэзия не бестелесна, порой явственно-эпатажна, и то, что было бы у меньшего дарования беспомощной попыткой фраппирования, здесь мощный козырь в руках поэта!) русской литературы минувших эпох, ушедшей в легенды и сложившей монолит классики с ее страданием и психологизмом, с ее надрывной откровенностью и полнотой чувств. Порой перекличка с великими образцами прямо-таки бросается в глаза: "Я вернулась в мой город — до слез незнакомый…", "Боль и память умерив, умелым дантистом Харон / Дани ищет в немых гнилозубых провалах". Но Рита не стесняется прямых аллюзий и реминисценций. На этапе современного развития поэзии, когда уже все было хоть раз сказано в прошедших веках, избежать какой-то вторичности или повторов невозможно. Поэтому литературоведение "благословило" и аллюзии, и центоны как художественные приемы. Велик, к сожалению, для кого-то из пишущих риск просто уйти в перепевы ранее пропетого: "И нет ничего нового в веках, что прошли до нас..." Да и Книга Книг до сих пор питает тревожное вдохновение неравнодушных. Рита Бальмина не избегает и библейской тематики. Было бы, наверное, странно не коснуться Книги Книг, проживая на Святой земле. Однако есть существенная разница между уровнем восприятия предыдущего. Оно может быть попугайным подражанием, а может — толчком к созданию собственного поэтического мира. Без сомнения, Рита Бальмина — из этой второй, немногочисленной категории Поэтов.
Сборник "Недоуменье жить" пестротканен, как сама жизнь. Циклы, составившие его, берут свое начало то в Израиле, то в США, то в надмирных слоях атмосферы, где Поэт обречен вечно искать Бога — а то в Советском Союзе, на юге которого, в городе Одессе, Рита Бальмина появилась на свет. Из праха страны, которая давно скончалась, прорастают упрямым чертополохом горькие стихи: "Там, где снег на ветках месяцами… / …где вспоминали имена и отчества / для протокола, — / меня учили одиночеству / семья и школа"; "На поезде в тоннелевой трубе / из пункта "А" умчусь до пункта "Б"…", "Я изгоняю стаю из себя, / не зная, что меня изгнала стая". Разумеется, прошлое Поэта не буквально такое. А кажется, что сидел с юной Ритой за одной партой…
На мой взгляд, главное достоинство поэзии Риты Бальминой — не ее цветистый и богатый поэтический слог, не умение легко и органично оперировать любыми размерами и формами, не энциклопедический объем познаний (странствия по миру — лучшие университеты!), но уже упомянутая выше откровенность. И не-боязнь быть в творчестве самой собою, выражать свою авторскую позицию без обиняков. И ставка на эмоциональность и неравнодушие. Та, что превращает хорошие стихи в прекрасные. Та, что искренне вызывает эмпатию. От недоуменья жить — к умению сопереживать. Лишь это последнее делает человека — Человеком.

Елена САФРОНОВА



Арсен Мирзаев, "Дерево времени".
М., "Русский Гулливер", 2008

Арсен Мирзаев говорит в стихах обо всем как бы не всерьез. Шутит, иронизирует, посмеивается над самим собой (и / мне приятно / что я — дурак <…>). Словом, не стихи, а хиханьки-хаханьки. Но это обманчивое впечатление. Вещать с умной миной заведомые трюизмы — не слишком большое искусство. А сказать о главном, улыбаясь, — большое.
Как писал Николай Глазков, "Трудно в мире подлунном / брать быка за рога. / Нужно очень быть умным, / чтоб сыграть дурака".
Мирзаев — поэт трагический и говорящий — мужественно, но с улыбкой! — о главных вопросах бытия. О жизни и смерти. Ни о чем другом Поэт, собственно, и не должен говорить. Вот, например, замечательное стихотворение, написанное свободным стихом.

Из цикла
"ЧИТАТЬ И ПИСАТЬ"


1

в очередной раз
сижу и слушаю
чужие стихи
сижу и слушаю
сижу и слушаю
сижу и слушаю

и вдруг понимаю:
жить остается

все меньше и меньше
все меньше и меньше

все меньше и меньше

с каждой
буквой


Лирический герой Мирзаева — сам Мирзаев. Поэт, житель Петербурга, города "пиитично-поэтичного".
Книга "Дерево времени" в очередной раз показала генезис творчества Мирзаева — это, прежде всего, обэриуты (в первую голову Николай Олейников), конкретисты (прежде всего, Всеволод Некрасов).
Многое написано о влиянии творчества Айги на Мирзаева. Я этого влияния не вижу, хотя Арсен и был близким другом Геннадия Николаевича.
Самый слабый раздел книги — палиндромы.
Соглашусь с автором предисловия к книге, профессором Орлицким, который пишет: "То, что палиндром в 99 процентах случаев игра и не более того — аксиома". Игра не всегда поэзия.
В самом деле подлинные образцы п о э з и и в палиндромии найти очень сложно. И Арсен Мирзаев, на мой взгляд, зря включил в свою книгу перевертни. Они здесь выглядят как чужеродный элемент.
А в целом книга, конечно, удалась.

Сергей СПАССКИЙ