Свидетельство о регистрации средства массовой информации Эл № ФС77-47356 выдано от 16 ноября 2011 г. Федеральной службой по надзору в сфере связи, информационных технологий и массовых коммуникаций (Роскомнадзор)

Читальный зал

национальный проект сбережения
русской литературы

Союз писателей XXI века
Издательство Евгения Степанова
«Вест-Консалтинг»

ЛЮБОВЬ КОЛЕСНИК


Колесник Любовь Валерьевна — поэт. Родилась в 1977 году в Москве. Автор книги стихов "Мир Труд Май" (М., 2018). Дипломант Международного Волошинского конкурса (2017, 2018) и др. Живет во Ржеве и Москве.


Мы — человеки


* * *

Когда сходящая с полей
вода собой заполнит реки,
воссоздадимся из углей
мы — человеки.
И станет молодой творец
смотреть внимательно в торец
тому, что ожило и сплыло:
немного глины, огурец,
две палки.
Что ещё? Забыла.


* * *

Снег летел с небес, жужжа и жалясь,
дальний храм кричал в колокола.
Шла по снегу, ноги разъезжались,
а весна — наоборот, не шла.
Холодно, светло и непонятно,
здорово до крови из ноздрей.
По кольцу вела меня обратно
свернутая хорда пустырей.
Стадион, а рядом с ним коллектор,
гаражи, бетонная фигня.
Что ты смотришь, век с запавшим веком,
что ты вечно смотришь на меня?


* * *

Выйду вон на станции Змеиной —
не шуршит в полях велосипед.
Некому нести букет повинный,
потому что виноватых нет.
Широка страна моя родная,
а улыбка — шире, чем страна:
В каждой бане — голая Даная,
в каждом дне — цыганская струна.
В каждом пне — до пня святого сока
родины, скрипящей на зубах.
Оттого ли горло пересохло,
оттого ли тяжесть на горбах?
Только бродит одичалый, бродит
перебор, гундосый пономарь.
Мне друзья, Андрюха и Володя,
поднесут покоцанный стопарь
и поднимут сами, встанут рядом,
скажут: "Не мудри ты, не мудри..."
Зашипит глоток змеиным ядом
и свернётся аспидом внутри.


* * *

В оленьем толстом свитере
и с дырочкой в боку...
Меня как будто вытерли
об вечность на бегу.
Она меня сморозила
с блестяшкою внутри.
А что же будет, родина?
Молчи, не говори.
Гуди, победа пиррова,
блуди, родная речь!
Я неспособна впитывать
и заманалась жечь.
Звени, трамвай, запаздывай,
съезжай за облака.
Я буду здесь, за пазухой
у Юры Шевчука.


* * *

в середине тверцы
у конца календарной зимы
выцветающий лёд колебался продавленный зыбкой
погружалась мормышка в мишень расходящейся тьмы
чтобы вынырнуть рыбкой
над серебряной нею тяжёлый мужик замирал
и высматривал смерть
но считал ли её настоящей
рыбой бился об лёд
я
играл чешуёй да играл
и проигрывал
в ящик


* * *

Автобус пуст, сажусь на задний ряд,
маршруток бельма издали горят.
Останови у мёртвого речного,
давай всё снова.
Аз буки веди, ты меня веди,
всё лучшее, конечно, позади,
а впереди дорожный край отвальный
и город спальный.
Я думаю, откуда ты возник,
а снег идёт, понурый, как лесник,
и крест висит, распластанный над Тверью.
Ты врёшь — я верю.
Ты врёшь, я верю, только говори.
Автобус едет, тают фонари,
лесник несёт за пазухой бельчонка.
Не плачь, девчонка.


* * *

На метро "Металлический сад"
корни смерти до времени дремлют,
в сетевых паутинах висят
добровольно сходящие в землю.
Я качаюсь в окне, не присев.
За стеклом ослепительный холод.
Металлической женщины серп,
жестяного товарища молот.
Уходящая в копоть страна
пролетает за их головами.
Металлические семена
прорастают чужими домами.
Серый поезд скользит по ножу.
Не мешайся, не стой на проходе.
"Металлический сад". Выхожу.
Все выходят.


* * *

вдоль нераспроданных при косаре задарма
мимо кирпичного с надписью "комбикорма"
справа буханка тюрьмы с позапрошлого века
не провожай
я уеду сама
маленький мой забываемый мной безасфальтый
бабки с двуперстием
пьяный дурак бесноватый
как ни ступи
под ногами грибы да гробы
взвейтесь кострами смотрящие урки жлобы
не провожай
над грозою летит катерина
боль измерима/зачеркнуто/неусмирима
белое марево дедовских послевоенных
старых антоновок сходит на нет постепенно
сада не будет
князья копошатся в грязи
люди на блюде
чин чином
дела на мази
время идёт прорастает земля мертвецами
не провожай


* * *

Люди хоронят царя в голове,
дети хоронят коня.
В плотной и потной подземной Москве
да не остави меня.
Каждый разболтанный клапан горит
газом народных судей,
"не прислоняйся", — стекло говорит,
не доходи до людей.
"Милицанер" или славный казак
место укажут в миру,
том, что трудиться и жить приказал.
Я никогда не умру.
В ясное, чистое, вечное зря
делаю шаг из дверей.
Слушай, три сына росло у царя
и никаких дочерей.
Наша планида подобна ежу
на трехкитовом бую.
В чистое поле с конём выхожу.
Он не поёт.
Я пою.


* * *

Со времён комиссара Каттани,
джинс "Мальвина" и спирта "Рояль"
пионерская медь испытаний,
соль земли, политура, эмаль
отмечали меня в невозможных,
закаляли для будущих зим,
из советских запасов подкожных
доставали проржавленный нимб,
надевали, хвалили, жалели,
наливали ещё поутру
и прекрасные строчки мне пели —
будто я никогда не умру.
До костей набивали стихами,
что из красных составлены строк...
Вот и водит меня как Сусанин
в бело-розовом венчике Блок.
Обернешься: где "Slayer", где Дэцл?
Три карги матюкаются в такт.
Кто останется?
Люба и Ельцин.
Да и он, вообще-то, не факт.