Эта встреча с Юрием Васильевичем состоялась пять лет назад, в канун его предыдущего юбилея. Однако о ней, я считаю, сегодня обязательно надо рассказать.

Долг вёл по жизни

Итак, ростепельный сероватый день в середине февраля. То ли дождь, то ли снег с утра. Мокнут ели в подмосковном посёлке, который по привычке называется писательским, хотя писателей здесь уже почти не осталось. Неподалёку от бондаревской дачи, я знаю, находится участок, где жила и покончила с собой в 1991-м фронтовая медсестра Юлия Друнина, выдохнувшая на прощание:

Сколько раз в наших разговорах с Юрием Васильевичем возвращались мы к этой трагедии, ставшей одной из знаковых для времени уничтожения Советской страны...
А ему дано вытерпеть, выдержать, выстоять. Не для того ли, чтобы уже после своих семидесяти в романе “Бермудский треугольник” и в повести “Без милосердия”, опубликованных “Нашем современником”, создать потрясающий образ проклятых девяностых, когда страна и люди ломались через колено, когда губилось всё лучшее, а зло торжествовало?
Девяносто лет... Большая жизнь большого писателя. По дороге к нему на сей раз я прикидывал, что родился он меньше чем через два месяца после кончины Ленина, то есть все последующие годы становления, защиты и величия Советского Союза стали частью его биографии. Долг перед родной страной вёл его по жизни, и он с чистой совестью может сказать, что от долга не уклонялся. Пароль верности и мужества — Сталинград — определит не только тему одного из самых сильных его произведений, но и в целом характер отношения к литературному труду как к главному делу жизни, неотделимому от интересов и забот Родины.
Если представить мысленно всё, что написано им, складывается впечатляющая панорама бытия страны за семь десятилетий. Своего рода художественная история в романах и повестях, где “Горячий снег” и “Последние залпы” сменяются “Тишиной”, а затем наступают “Берег” и “Выбор”, влекущие за собой “Игру”, “Искушение” и, наконец, трагический “Бермудский треугольник”...
Творчество его, как и жизнь, хронологически делится надвое — советский период и время уничтожения всего советского. При этом не отпускают писателя с невероятной остротой стоящие вопросы: что же с нами произошло, что происходит? Он даже напрямую выносил их в заголовки своих публицистических статей, и ни одна беседа наша так или иначе без обращения к роковым вопросам о судьбе страны и народа не обходилась.
...Вот о чём думал я, подъезжая к даче, где они с женой ныне живут круглый год. Встречают радушно оба. Он подтянутый и энергичный, как всегда: день по-прежнему начинает с зарядки. А Валентина Никитична, подруга его верная на всю жизнь, сразу же старается создать самые благоприятные условия для делового нашего разговора. Который, замечу, начинается почти с порога.

Предательству нет оправданий

Да, я спрашиваю, смотрел ли он по телеканалу “Россия-1” фильм “Биохимия предательства”, показанный вечером накануне. Оказывается, смотрел.
— И какое впечатление?
— Двойственное. С одной стороны, конечно, хорошо, что телевидение показывает фильм о Власове и власовщине отнюдь не в однозначно позитивных тонах, как было по существу всю последнюю четверть века, когда апология предательства стала чуть ли не нормой в нашем обществе. А с другой... Знаете, не хватало мне чёткости и резкости в оценке этой фигуры. Если хотите, не хватало мужских интонаций, настоящего гнева! Когда возникает и маячит на экране лицо предателя, изменника, причём явного, которому нет и не может быть оправданий, разговор о нём следует вести предельно жёстко. Это было в комментариях Юрия Жукова, которые мне понравились. Но тут же авторы начинают как бы микшировать, смягчать эту определённость, размывая её некоей полифонией на манер горбачёвского “плюрализма”.
И появляются серьёзные сомнения: осуждение ли возьмёт верх в сознании зрителей, особенно молодых, или, может быть, оправдание? Как же, боролся-то, видите ли, против тоталитаризма, большевизма, за “новую Россию”!
Между тем, это лишь прикрытие обыкновенного шкурничества. Достаточно вспомнить, с какими словами он сдавался в плен: “Не стреляйте, я генерал Власов”.
— Хотя, наверное, стоило бы застрелиться...
— Что вы! Для шкурника, думающего только о себе, это немыслимо. С психологией предательства такое несовместимо: у изменника гниющее нутро. И надо беспощадно вскрывать эту психологию, которая ничего, кроме презрения, у меня не вызывает.
Фигура, о которой мы говорим, всегда была до крайности мне отвратительна. Даже физиономия его, которую впервые увидел в листовках, призывающих нас в рай немецкого плена. А позднее я специально занимался этой историей, когда писал “Горячий снег”. Дело в том, что сын генерала, героя моего, оказался в армии, которой командовал Власов, и я даже написал на эту тему целую главу. Но по совету Твардовского потом изъял её.
— Твардовский читал рукопись?
— Он почти всё моё читал.
— А почему дал такой совет?
— Глава, по его мнению, уводила от основной темы, и я с ним согласился.
— Но давайте, Юрий Васильевич, вернёмся к телефильму. Согласитесь, он ведь не только о Власове. Связанные с Власовым события становятся поводом, чтобы обратиться ко времени, гораздо более близкому нам. И тогда появляется физиономия генерала КГБ Калугина, мелькает на экране (правда, только мелькает!) даже сам Горбачёв, а в речах сегодняшних российских “философов” начинают звучать рассуждения, что лучше бы поскорее разделить Россию на части, и пусть Владимирское, Московское и прочие княжества, каждое само по себе, решают, скажем, проблему миграции...
Сумасшествию нет предела! Потому что стихия предательства, которая обрела своеобразную легитимность и для которой во время “перестройки” и “реформ” были широко открыты все шлюзы, разлилась чрезвычайно широко. Посмотрите, что творится сегодня на Украине! Так что реабилитация власовцев, бандеровцев, дивизии СС “Галичина” и т. п. — это узакониваемая дорога к дальнейшей перекройке мира по американским, западным лекалам и к дальнейшему упрочению несправедливости в нашей стране.

Можем ли мы жить без справедливости?

Я слушаю его и думаю, насколько тяжело ему говорить сейчас обо всём этом. Ведь Украину он освобождал от фашистов, а теперь они заправляют там снова. Во время войны, на фронте, он стал коммунистом, а ныне коммунистическую идеологию и символику где-то уже запретили, а где-то готовы запретить, и один за другим сносят памятники советской эпохи.
Да, теперь “где-то” — на Украине, в Прибалтике и так далее. Но начиналось-то всё у нас во время горбачёвской “перестройки” предательской “пятой колонной”, о которой не может офицер Красной армии Юрий Бондарев говорить спокойно, ибо видит в ней — не без оснований! — ударную силу врагов нашей Родины. Это она утверждала в массовом сознании, что Сталин хуже Гитлера, а советский социализм хуже гитлеризма. Значит, и не было никакой Великой Победы. А уж всяческие “подробности”, вроде многократно увеличенных наших воинских потерь, чтобы доказать “преступное” неумение советского руководства и командования вести войну, стали прямо-таки обиходными.
— Сейчас, — говорю я Юрию Васильевичу, — подняли шум вокруг телеканала “Дождь”, где в связи с 70-летием освобождения Ленинграда от блокады поставили перед зрителями вопрос: а может быть, лучше было сдать Ленинград? Шум явно запоздалый и “показушный”. Ибо первым даже не вопрос поставил, а прямо заявил, что Ленинград надо был сдать, не кто-нибудь, а участник войны, ваш коллега и, кажется, ровесник Виктор Астафьев. Так ведь?
— Верно, Астафьев. Примкнувший к “пятой колонне”. А Гранин, тоже участник войны, написал: “Русские были плохие солдаты”. Да как же можно так обобщать? На каком основании?!
Дальше Юрий Васильевич вспоминает солдат, с которыми ему довелось в боях быть бок о бок: “Ребята воевали прекрасно!” Размышляет о том, какую роль сыграла советская школа в подготовке этих “ребят” — их образованности и убеждённости. Напоминает, что про советских генералов и маршалов за последние годы тоже написана масса неправды, а вот немецкие генералы в своих мемуарах во многом признали их превосходство...
И тут мы подходим, пожалуй, к самому главному, корневому: а для чего всё-таки велась и так усиленно ведётся фальсификация истории той войны и в целом советского периода нашей жизни? Не для окончательного ли утверждения нынешней несправедливости в стране? Напоминаю своему собеседнику:
— Вот нынче говорят так: да, дескать, воевали люди за Родину. Но — не за Советскую Родину. То есть налицо стремление противопоставить Родину и Советскую власть, народ и коммунистов. Как будто это какие-то противоположные, даже враждебные явления. Но разве во время войны господствовало именно такое отношение? Понятно, люди разные, миллионы людей, и у кого-то в мыслях так было. А всё же что, по вашему восприятию, преобладало тогда?
— Вы сказали: говорят. А кто говорит-то? Та же самая “пятая колонна”. Если бы на самом деле было так, как они сейчас пытаются представлять, ни в коем случае не одержали бы мы величайшую нашу Победу. Всё, что сделано было перед войной, и не только в материальном смысле, айв духовном, в воспитании нашего поколения, помогло нам прийти к Победе.
— Ваше поколение по праву называется великим. Поколение Зои Космодемьянской, Александра Матросова...
— Силу давало нам сознание того, что отстаиваем самую справедливую страну на земле.
— А теперь извращают всё в головах молодых, вдалбливают им ложь об отечественной истории с главной целью — очернить попытку более справедливого устройства жизни, без олигархов и нищих, где владыкой на самом деле является труд. Чтобы ни в какой мере не вернулось это, а несправедливость упрочилась навечно.
Вы очень точно сказали. Но более двадцати лет, которые уже пришлось нам прожить по законам несправедливости, ничего хорошего ведь не дали нашей стране. Может быть, обманутый народ всё-таки задумается? Куда ни кинь глаз, везде мы потеряли, а не нашли. Везде падение — в промышленности, сельском хозяйстве, в науке и культуре...

За культуру душа особенно болит

Об этом он говорит больше всего и даже вручает мне статью, специально написанную для “Правды”: с острой болью и тревогой за состояние и будущее нашей культуры (опубликована в номере от 7-12 марта 2014 года).
Действительно, огромное культурное падение в России очевидно. И произошло оно не само собой, а в результате целенаправленных усилий, определённой политики. Непременной частью этой политики и этих усилий стало, как и во всём, принижение, очернение, уничтожение достижений советской эпохи. Нет, конечно же, для них не эпохи, а “совка” — так презрительно они выражаются...
Вспомните программную статью “Поминки по советской литературе”. Поминки провозглашались не только за ненадобностью этой литературы, но и по причине якобы её ничтожности. Однако в результате “смены ценностей” именно ничтожества вышли на первый план! Так, автор этой статьи, известный своим скандальным полупорнографическим “романом”, становится видной фигурой “элиты”, ведущим программы на телеканале “Культура”, а советская литература вместе с выдающимися её мастерами оказывается в положение изгоя.
В таком положении — изгоя — оказывается на всю эту четверть века великий советский писатель, наш современник-классик Юрий Васильевич Бондарев. Невыносимо было читать во время “перестройки” тот вал хулы, который обрушился на него со страниц коротичевского “Огонька” и прочих подобных изданий. Ничтожества, мелкие завистники, злобные антисоветчики, получив возможность, как шакалы, бросились с лютой ненавистью сводить с ним счёты.
А потом зловещим Александром Яковлевым было дано всем подведомственным СМИ указание, равно относившееся и к Юрию Бондареву, и к “Нашему современнику”, и к “Правде”: “Не надо ничего писать и говорить о них — и они тогда перестанут существовать”.
Каково годами пребывать в удушающем вакууме, который изо всех сил создаётся вокруг тебя? Для Бондарева закрыт экран телевидения. Его не включают в состав делегаций, представляющих российскую литературу за рубежом. Ему не присуждают государственных премий, а новые его книги, которые выходят, окружаются заговором молчания. Наконец, знаменитый Швыдкой, рулящий культурой, в правительственной (!) “Российской газете” объявляет Бондарева... “нерукопожатным”. Как “сталиниста”. Но! На телеэкране вынуждены (рейтинговые соображения) показывать фильмы, снятые в советское время по его романам и сценариям. Сами эти романы и другие произведения живого классика предприниматели-коммерсанты вовсю начали переиздавать, потому что они пользуются неизменным спросом, и уже вышло после 1991-го не одно собрание его сочинений. А когда в 1999 году на страницах журнала “Наш современник” и затем отдельным изданием появился “Бермудский треугольник”, который я считаю сильнейшим романом о времени этого ужасающего безвременья, несмотря на заговор молчания вокруг, читатели нашли его, выделили, откликнулись.
Сейчас вместе с автором вспоминаю я, сколько писем со всей страны сразу же получили “Наш современник” и “Правда” об этой новой работе крупнейшего писателя. Однако вспоминаю и другое. Несколько раньше, в начале декабря 1996-го, когда исполнилось 100 лет со дня рождения великого советского полководца Георгия Жукова, проводилось соответствующее “мероприятие”. Но кто были главными на сцене? Чубайс и Черномырдин! Издевательство, да и только. Я подумал тогда: вот же есть выдающийся писатель военной темы, участник Великой Отечественной, фронтовик, сталинградец. Не ему ли быть здесь вместо позорного Чубайса?
— Может, всё-таки вас приглашали? — спрашиваю.
— Что вы! Не удостоен.
— А скажите, Юрий Васильевич, вот недавно вышел фильм Бондарчука-младшего “Сталинград”. Показали вам его предварительно? Спросили ваше мнение, посоветовались?
— Нет. Да я его и не видел до сих пор: не сочли нужным мне показать. И, конечно, никто ни о чём не спрашивал.
Задам вопрос читателям: вас не поражает это? Меня — очень. Невольно возникла ассоциация из советского времени: великий Сергей Бондарчук ставит “Судьбу человека” и “Они сражались за Родину” по Михаилу Шолохову. Советы с писателем при работе над сценариями, при подборе актёров, в ходе съёмок... И первый показ законченной ленты — в Вёшенской.
Почему же в данном случае такое игнорирование одного из лучших знатоков сталинградской темы? Будто уже и нет его на свете. Впрочем, разный подход к работе — разный и результат. Фильмы Сергея Бондарчука и Бондарчука Фёдора отличаются, как небо от земли. Вот вам для сравнения кино советское и “новороссийское”. Между тем, напомню, травили Бондарчука-старшего так же, как Бондарева. Одновременно. Да и за то же самое, по сути: за талант и принципиально советскую гражданскую позицию, за необоримость духа и совести.
А гениальный Шолохов?
Ему советской позиции не прощают и поныне. Когда мы разговаривали с Юрием Васильевичем (о любимейшем Шолохове не могли не говорить), приближалось тридцатилетие кончины мирового русского классика.
— Вот посмотрим, — сказал я, — как телевидение отметит эту дату.
Что ж, посмотрели: никак! Ни на одном канале — даже на “Культуре”. Газеты в абсолютном большинстве такую дату тоже замолчали. А при закрытии сочинской Олимпиады, показывая в художественном представлении писателей, составивших гордость отечественной культуры, Шолохова вообще исключили! Зато не обошлись без Солженицына — идейного антипода Шолохова и Бондарева.
Согласитесь, всё это выразительные свидетельства того, какова нынешняя культурная политика. В чём-то весьма существенном она, увы, не меняется. С трудом поворачивается у них язык говорить что-либо доброе о великой советской культуре, литературе, о великих советских творцах. Об антисоветских — пожалуйста.
Но мой собеседник вспоминает, с каким интересом относился к советским писателям и их книгам выдающийся американец Джон Стейнбек, с которым довелось ему, Бондареву, “выпить не одну рюмку чая”. И вдова другого выдающегося американца — Хемингуэя — немало рассказывала ему, как высоко ценил советскую литературу её муж.
Здесь кстати заметить, что книги самого Бондарева переведены более чем на 85 языков мира. Переведены и продолжают переводиться. Разве не говорит это о масштабе писателя?

Работать, работать!

— Юрий Васильевич, а чем вы заняты сейчас?
— Готовлю полное собрание сочинений. Уже давно. Работаю над текстами, зарываюсь в архивы. Тяжелейшее, скажу вам, дело! Мне даже ночами снятся иногда эти тексты, хотя ночью лучше бы спать...
Знаю, что труженик он необыкновенный. До обеда стараюсь ему никогда не звонить: заветное это время — за письменным столом.
— А потом-то хоть отдыхает? — выведываю у Валентины Никитичны, его супруги.
— Борюсь с ним. Хитрит. Прикинется, будто прилёг, а загляну — опять сидит над бумагами.
— Каждому писателю такую бы заботливую жену, — говорю совершенно искренне. Он не возражает. Зовёт её с нежностью: мама, мамочка. Но оторваться от каких-то своих мыслей, замечаю, не может вполне даже в эти минуты, когда мы пьём чай и разговор переходит постепенно на бытовые мелочи.
Там, на письменном столе, остались аккуратно разложенные папки, книги, листы бумаги, исписанные и исчёрканные его рукой. Я уеду, а он, наверное, поспешит вернуться к ним. Вечером же по давней традиции будет размеренно шагать под тёмным небом, а если вдруг появятся звёзды — подолгу смотреть на них. Когда-то говорил мне, что творчески часы таких прогулок для него самые плодотворные.
В последние годы он вынужден был пережить немало горького и тяжкого. Иногда, видя это, хотелось вслух посочувствовать ему, однако “сантиментов” по отношению к себе он категорически не приемлет.
Потому и сейчас, перед очередным юбилеем вашим, дорогой Юрий Васильевич, я просто обнимаю вас по-солдатски крепко и желаю здоровья. Во время той нашей встречи вы опять повторили, что для исполнения задуманного вам необходимо одно — здоровье. Да будет оно у вас!