Свидетельство о регистрации средства массовой информации Эл № ФС77-47356 выдано от 16 ноября 2011 г. Федеральной службой по надзору в сфере связи, информационных технологий и массовых коммуникаций (Роскомнадзор)

Читальный зал

национальный проект сбережения
русской литературы

Союз писателей XXI века
Издательство Евгения Степанова
«Вест-Консалтинг»

ТАТЬЯНА ПИСКАРЕВА


...И летел, куда хотел


* * *

Накануне ввысь летело
человека существо,
постигая между делом
с человечеством родство.
Никого не удивило,
что прохожий полетел –
каждый сам себе хозяин,
каждый шёл, куда хотел.

А прохожий, пролетая
над осеннею Москвой,
думал: я ещё не умер,
но уже и не живой.

Вспоминал, как мало сделал,
жить совсем ещё не начал,
если был бы поумнее –
всю судьбу переиначил,
только надо ли иначе –
если с чистого листа
как её не перепишешь,
снова будет непроста.

Никуда не торопился
и в пальто своём летел.
Вспоминал, грустил, смеялся.
И летел, куда хотел.


Лицей

Малые запруды, большие каскады, ручьи и протоки,
Камероновы галереи воспарили, розы надули щёки,
в растреллиевском гроте Аполлон изучает
забытые ноты.

День между тем растягивается в поэтические длинноты:
утром ходят по парку садовники с лейками,
царскосельские нежные нимфы прогуливаются,
а вечером в лицейских келейках
свечные огни затепляются
и воскуриваются.

Тёмная дощечка с надписью: "Александр Пушкин" –
простая, ещё не в граните.
Если надо вам в рифмах мыслить, писать, говорить –
в эту дверь и стучите.

Экзамен. Хлопоты поваров, наставников и гувернёров.
Большое чиновничье волнение и морока.

Лицеисты воспарили. Попечители надули щёки.
Развернулись забытые кем-то ноты.

День меж тем исподволь натягивается на житейские длинноты:
карьера, уставы, выходы в свет и на Сенатскую площадь.
Судьба стоит в стойле, как слепая белая лошадь,
свеча в узкой келье будет гореть без срока.


Царское Село в январе

Зачем зимой нам в Царское Село?
Вольер его по-прежнему украшен,
как императорский сервиз,
но в парке – славный заповедник,
где дышится стихами и листвой,
а в зиму – снегом и стихами.

Вот, видишь, лист белеет под ногами,
и рукопись бумаги черновой
легко прочесть у нас над головами.

Свечной закат разжёгся облаками,
нам с неба машут рыжим париком.

Минувшее стоит развёрнутым холстом
с пейзажем – и в подрамнике простом.

Стволы деревьев – армия Гераклов,
их чёрные тела засыпал снег,
укутав до весны в плащи и тоги.

В дощатых домиках озябли недотроги –
у мраморных красавиц стынут ноги,
а плечи – холодней, чем взгляд у сторожей.

Давай бродить по Царскому Селу,
как будто мы живём здесь или жили,
как будто с лицеистами дружили,
или какая-то их дальняя родня
припомнила тебя или меня.

Попав в ларец дворца,
хочу взглянуть на Царское с торца.
И рада без обремененья янтарной комнаты
и блеска хрусталя пойти туда,
где в трещинах ступени,
поблекли краски, и пристрастен гений,
и спрашивает: ну, зачем пришла?..


Рахманинов. Лорелея

Известно, что один из автомобилей Рахманинова был зелёного цвета. Он владел авто "Loreley" – чтобы развеяться и вдохновиться, разъезжал на нём по Тамбовской губернии у любимой Ивановки. Трагическое разрушение усадьбы в начале грандиозного революционного слома стало одной из причин его вынужденной эмиграции. – Прим. автора.

На зелёной "Лорелее"
он несётся в колее.

Всё быстрее и быстрее
зажигаются во мгле,
осыпая "Лорелею",
звёзды искр и светлячков.

Не заметив "Лорелеи",
в красном логове волков
под присмотром пастухов
вдруг погибнут человеки.

Жаждут огненные реки,
выходя из берегов.

По разбитой колее,
на зелёной "Лорелее"
он летит навстречу веку.

С топорами дровосеки
вышли. Приговор суров:
топок много – мало дров!

Всё быстрее и быстрее
разгоняя "Лорелею",
шепчет:
Боже, сохрани,
вопреки законам века,
в небесах
и на земли!..


* * *

Резким надрезом по глади стекла.
В тонкую плоскость стекла.
Камешком мелким – не всё ли равно?
Было стекло, да порвалось оно,
Ровное, как пустота.

Помню, чертили алмазным кольцом,
Женщины-дети светлели лицом,
Если клеймили стекло
Вензелем (плавный надрез по стеклу),
Вензель впечатывался в пустоту.
И украшал пустоту.

То ли печальный цветаевский взгляд,
Воспоминанье о том,
Как по стеклу вензелями летят
Буквы и имя. И строятся в ряд
Цепью – ведь будет расстрел.

То ли у Рейснер (усмешка у рта)
Имя "Лариса" (усмешка у рта)
Твердой жестокой рукой
Вывелось вензелем – как приговор
Всем, с кем разорван судьбы договор,
Дамой в духах "Убиган".

И закрутилось змеёй по стеклу.

И утвердило его пустоту
Вещью системы "наган".

У Марины Цветаевой – стихотворение с посвящением "С.Э.": "…писала я на аспидной доске… коньками по льду и кольцом на стёклах", 1920 года.
У Ларисы Рейснер, по воспоминаниям, было любопытство и тяготение к царским вещам. Когда она была "в служебной командировке" на бывшей романовской яхте "Межень", то узнала, что на одном из оконных стёкол в кают-компании осталось: "Александра". Лариса это зачеркнула и нацарапала алмазным кольцом своё имя. Она любила духи "Houbigant – La Rose France". – Прим. автора.

* * *

О том вечере, где "Антологию современной русской поэзии" мне передал профессор Чжэн Тиу, который перевёл для неё мои стихотворения. 2018 год.

Московский вечер: "Осень, господин Чжэн Тиу!.."
Здесь иероглифы лежат так тихо и беззвучно
на четвероугольниках бумаги,
осмысленно, но всё же хаотично –
чаинками, рассыпанными невзначай
за дружеской беседой возле чашки,
но, впрочем, это говорили
про вид и красоту арабской вязи.

Верней и проще было бы сказать,
что здесь синица прыгала, бежала
по чистому, как снег, листу бумаги.

Сначала пробежала до конца,
где оглавление и маленькая точка.
Потом вернулась и опять бежала –
зачем, куда? Чтоб лапки
поразмять.

И отпечатки чёрных лап синицы,
и чайную закономерность вязи,
и бисер букв другого языка –
мне не понять, как именно сложились
в такие сочетания штрихов
мои слова, написанные в парке,
когда дул ветер, было очень сыро
и пусто в небе – если б не Луна.

Одно я понимаю, как всегда:
своим стихам я больше не могу
приказывать, и мне повиноваться
они не будут. А я помню их
и знаю – но не на китайском…


Соловей

Себе цену назначил и всё оплатил
своим щёлканьем, цоканьем, свистом,
трелью, дудочкой, цвиг, тра-ля-ля, тру-лю-лю,
соловьём он назначен и должен служить,
даже если не хочет,
артистом менестрелить –
"май дарлинг, ай лав ю фью фью",
как по нотам – то жарким, то льдистым

соловьиное тело – дрожащий глоток
чистой влаги из летнего сада,
погремушки лесной рокоток-голосок,
дробь и посвист,
финифть и рулада

горло плещет ручьём,
высвист, прочерк, щелчок,
и (зажмурившись) – снова рулада,
погремушки, дробинки –
бьёт по сердцу ток,
оглушил сам себя серенадой

нанизал, словно бусы из крупной росы,
свои посвисты в ряд – и развесил
на высоких ветвях и в шершавых кустах,
и всю ночь был то мрачен, то весел.


Сыну

Он родился в начале зимы,
когда день слишком короток, утро
так похоже на вечер, мелькает
лишь просветом в холодных дверях,
а декабрь снегопадом
отмечен,
скупо белым и чёрным
расцвечен,
как озябший в дороге монах.

А родился бы летом мой мальчик –
был бы лёгонький, как одуванчик,
чиж на ветке в прибрежных кустах,
гибкий, тонкий, как ивовый прутик,
беззаботный,
как солнечный лютик,
но и в зимних рождён временах –
он таким же точь-в-точь остаётся,
как задуман
и так же неймётся
ему в детских своих стременах.