А у нас во дворе каких только чудес и странностей не было! Всё было.
Вот и Нюрка была.
Нюрка была дочкой дворника и дворничихи нашего двора. Жили они в нашем убогом флигельке на первом, почти врытом в землю этаже. В какой-то каморке. Как входишь в наш подъезд – и подъездом-то его не назовёшь, – так сразу.
Это была крупная оплывшая деваха, всегда в одном и том же странном сером многоступенчатом одеянии.
Всегда молчаливая. И не потому, что не хотела говорить. Может, и хотела б, кто знает. Но она не разговаривала. Вообще не говорила. Иногда ответит односложно:
"Да". Или головой качнёт. Мол, нет. И всё. А если кто-нибудь её обижал, и такое бывало, могла только горестно вздохнуть или промычать тихо что-то про себя. И всё.
А глаза у Нюрки детские. Открытые. Чистые, с детской незатуманенной голубизной. И вообще она была абсолютно безобидным и даже добрым существом.
Часто можно было увидеть её сидящей на деревянной скамеечке около самого входа в наш флигелёк, с полной жменей семечек. Больше всего она любила, конечно, конфеты. Однажды кто-то угостил её. Но больше никто и не баловал,.. а память осталась. Она увлечённо грызла и выплёвывала шелуху на землю, тут же. Но так поступали и взрослые у нас во дворе. А родители Нюркины, будучи дворниками, каждый день безропотно всё это выметали. А как же! Вход в наш "подъезд" должен быть "как у людей".
А щёлкала Нюрка семечки так аппетитно, что кто-то из ребят время от времени не выдерживал, подходил к ней и просил:
— Нюрка, дай семечек!
Нюрка заботливо обтирала заплёванные ладони о серую холщовую юбку и всё, что было, высыпала в протянутую руку.
Сколько было Нюрке лет, никто не знал. Судя по росту, она была старше нас, конечно. Но она была всегда. И мы, дети нашего двора, к ней такой привыкли.
Нюрка многое понимала. И была деликатна по-своему. Никому не мешала. Никогда сама ни к кому не подходила. Но и не пряталась. Просто отходила в свой дальний маленький дворик, что был рядом, сразу за нашим флигелем. Через неширокую арку между большим нашим и маленьким "её" двором. Зайдёт туда и смотрит оттуда. Выглядывает. Как настороженный зверёк. Наблюдает, как мы играем. А мы не обращаем на неё никакого внимания. Относимся как к обязательному бездушному приложению к нашему двору.
Нюрка. Что с неё возьмёшь?!
А ей было интересно. Она смотрела издали на нас и улыбалась. Улыбалась простой своей детской улыбкой.
Шло время.
Мы все росли и взрослели. Взрослела и Нюрка.
Почему-то её взросление было более очевидным. И это было отмечено Димкой, самым задиристым пацаном нашей команды.
— Смотри, робя! А у Нюрки-то – сиськи! Это было открытие! Во Нюрка даёт!
До этого всем казалось, что она вообще некое бесполое существо. Серое, как её юбка. А оно вишь как! И она туда же?!
Даже девчонки-подростки удивились. Действительно, они и не заметили, как Нюрка выросла вместе с ними. Только глаза её оставались по-детски чистыми.
Как и раньше. Как всегда.
А мальчишки-сволочи, приставали:
— Нюрка, покажи сиську! Конфету хочешь?
Нюрка, конечно, хотела конфету, но тут краснела, отворачивалась и, шаркая своими полными ногами в валенках или растоптанных ботинках, опускала голову и медленно уходила домой.
Кто и что объяснил Нюрке про "это", никто не знал. Только заметили, что она стала сторониться парней. Стесняться стала их. А если кто-то из них подходил к ней, чтоб подшутить, растерянно улыбалась и тяжело отправлялась в "свой" двор.
Прошло время. Нюрка теперь почему-то совсем редко появлялась во дворе. А когда выходила из своей каморки и усаживалась на скамейку у входа, то старалась, чтоб никого во дворе не было. Но в окна своих жилищ мы могли видеть, как по-прежнему сидит она на своей скамеечке… но как-то не так, как раньше. Странная какая-то…
как отрешённая от всего. А если кто-то выходил или входил в дом, она вроде и не замечала никого. Не реагировала. Ни на кого не смотрела. Как к себе прислушивалась… Как будто знала что-то такое, чего не знает никто.
Руки, как у старушки, смиренно на коленях сложены. Даже любимые семечки не грызёт… только смотрит вперёд, в никуда, своими детскими глазами. И думает о чём-то своём. Размышляет, может.
А потом вдруг и совсем исчезла Нюрка из виду нашего. Выходить во двор вовсе перестала. Нам даже пустым стал казаться наш двор теперь. Как будто нет какого-то предмета привычного.
Странно как-то.
А потом мы стали реже замечать Нюркино отсутствие. А потом и вовсе забыли про Нюрку.
Но однажды…
Собрались как-то все ребята опять во дворе… и мы видим… совсем странную картину видим. Даже не картину, а процессию странную. Из нашего подъезда выходит вся семейка – мать Нюркина, дворничиха, отец-дворник… и – Нюрка сзади идёт. Не плетётся, как обычно, а – идёт. Ровно, спокойно… степенно даже. И не горбится, не сутулится как всегда. А идёт. И не шаркает. Как человек идёт. И одета чисто. Аккуратно даже.
Хоть юбка и серая. Но другая. Да и Нюрка уже была другая!
Отец её нёс два больших узла. Видно было, что семейка переезжает куда-то. И мать-то не с пустыми руками: в руках у нее – сверточек небольшой. Просто кулечёк. Перед собой осторожно так держит. А из кулечка – плач раздаётся. Детский плач?!
Во дела!!!
Ребёнок! Это ребёнок – у них?! Это ж – жизнь человеческая в руках! Вот-те раз!
Мы молча смотрели вслед степенной, медленно уходящей процессии.

Но чей же ребёнок? Откуда?! Не старухи же матери?! Нюрка???
Быть того не может! Господи, Нюрка!!!
Мы стояли поодаль, не смея подойти к ней, когда-то нашей Нюрке.
Кто ж это?! Кто смог?! Двор замер.
Двор обомлел. Двор догадался.
Двор сразу стал старше.
Может быть, именно тогда и закончилось наше первое детство.