После того, как я прочел книгу известного ученого-историка Джамиля Гасанлы "Борьба за национальный язык в Азербайджане", еще больше возросло моё уважение к одному из основных участников событий, имевших место на идеологическом и духовном фронте в середине 50-х годов ХХ века – большому писателю, интеллигенту и общественно-политическому деятелю Мирзе Ибрагимову.
Естественно, мне было известно в общих чертах о борьбе Мирзы муаллима за предоставление азербайджанскому языку статуса государственного языка и всех сопутствующих прав, закрепленных в Основном законе республики – Конституции. Его книгу "Азербайджанский язык", вышедшую в 1957 году и считавшуюся первым проявлением "оттепели" в общественно-политической атмосфере в постсталинский период в условиях национальных окраин, – я прочел на одном дыхании. Но, по правде говоря, отложив в сторону общие впечатления и патриотические чувства, я не был тогда достаточно осведомлен о важности и значении феномена Мирзы Ибрагимова в борьбе за реальное – не на словах, а на деле – становление нашего родного языка как государственного, о глубинных причинах этого процесса.
До того как в результате удивительных жизненных поворотов судьба свела нас на совместной работе в Институте литературы имени Низами, я больше знал Мирзу муаллима по его книгам, по прессе, по его действительно производящей безграничное впечатление многогранной деятельности.
Первое, заочное наше знакомство произошло в мои школьные годы. Причем не только с Мирзой Ибрагимовым. Произведения основных представителей азербайджанской советской литературы, порой непопулярные в наши дни, но в действительности, целый ряд достоинств которых с точки зрения истинного искусства невозможно отрицать, были прочитаны мною в то время. Я читал и верил в искренность, гуманизм и правдивость нашей литературы. Быть может, чтоб не портить этого ощущения, чтоб не менять появившегося, наверное, под влиянием юношеского максимализма первого и доброго впечатления об этих произведениях, я в последующем не особо стремился рассматривать творчество многих представителей азербайджанской советской классики как профессиональный критик-литературовед в контексте мировой литературы и новых требований и принципов. Но должен признаться, что роман "Наступит день" остался в моей памяти как одно из самых сильных произведений, прочитанных в школьные годы. Этот роман произвел на меня неизгладимое впечатление.
В 1971-ом году, будучи студентом первого курса филологического факультета университета, я впервые увидел Мирзу муаллима, что называется, воочию. Встреча с известным юбиляром на вечере, проводимом в связи с 60-летием со дня его рождения, происходила, если мне не изменяет память, в Азербайджанском драматическом театре. В то время мы – будущие филологи, начинающие поэты, прозаики и критики – не пропускали ни одного такого мероприятия. Мы готовы были горы свернуть, чтобы достать пригласительные на эти вечера. В особенности когда речь шла о встречах с такими живыми классиками, как Мирза Ибрагимов...
С того литературного вечера минули десятилетия, и я уже могу не вспомнить многого, что там происходило. Я не могу точно вспомнить всех выступавших и всего того, что они говорили о Мирзе муаллиме. Но никак не уходит из памяти и по сей час стоит перед глазами заполненный "под завязку" зал. Быть может, я смог бы найти определенную информацию, полистав прессу за 1971 год. Но самым запоминающимся было выступление самого юбиляра. А то, что он говорил, навсегда отчеканилось в моей памяти.
Это выступление чуть было полностью не изменило мое представление о Мирзе Ибрагимове, которого я считал одним из самых колоритных и притягательных представителей современной азербайджанской прозы. Услышанная мною из уст писателя история, связанная с одним случаем из его жизни, чуть не послужила для меня, как говорится, причиной разбитой мечты.
Хочется отметить, что 60–летний Мирза Ибрагимов был видным мужчиной с очень достойной и располагающей к себе внешностью. Он был одет современно и со вкусом. Волосы с легкой проседью были аккуратно зачесаны назад. В его поведении чувствовалась уверенность в себе, в своем авторитете и в своей силе. Несмотря на то, что говорил он мягким, приятным слуху голосом, невозможно было не почувствовать твердость и категоричность в его словах. В сущности, он имел на это моральное право. 40 из 60 лет своей жизни он постоянно находился в центре событий. Действительно, для одной человеческой жизни он совершил великие, огромные дела, и вписал свое имя в анналы истории. В 34 года он стал одним из первых пятнадцати действительных членов Академии наук Азербайджана. Позже был награжден Сталинской премией. В сравнительно молодом возрасте являлся членом правительства Азербайджана, в статусе министра руководил такой важной и стратегической областью, как образование. Занимал пост председателя Президиума Верховного Совета Азербайджанской ССР – формального президента страны. К тому же своими смелыми, национально направленными шагами он дал понять, что не намерен оставаться просто символически президентом в замкнутых границах доверенной ему сферы деятельности. Долгие годы Мирза муаллим являлся председателем Союза писателей Азербайджана, который даже в условиях Советского Союза оставлял впечатление не очень спокойного места. Многократно избирался в республиканский и общесоюзный парламенты. Он был хорошо известен и снискал глубокое уважение как в нашей стране и в бывшем Советском Союзе, так и за пределами СССР за свою гуманитарную и интеллектуальную деятельность. Прозаик, драматург, публицист, переводчик и литературовед – вот ипостаси его многогранной и плодотворной литературной деятельности. Занимая высокие посты и являясь действительно убежденным коммунистом, он никогда не терял своего единства с родным народом и с родной землей. Даже с началом хрущевского волюнтаризма он не отступил с переднего края сложной и неравной борьбы за признание нашего родного языка государственным. Своим творчеством и общественно-политической деятельностью он стремился служить нации, национальным целям и идеям, и даже зная о возможных трудностях и лишениях, которые это могло повлечь за собой – в решающие моменты он, вместо того чтобы промолчать, всегда предпочитал открыто высказать свое мнение.
Он нашел путь к сердцам людей не из-за того, что занимал руководящие должности с молодых лет, не из-за того, что, как говорится, держался за подол больших людей, а благодаря своей привязанности к народу и качествам борца, своей чистоте, благородству и великодушию, и верности чувству справедливости. Конечно, он и сам понимал это. Слава не опьянила его, но то, что он знал об уважении к себе среди простых людей, и его удовлетворение своим образом жизни бросалось в глаза. Он отличался тем, что стоял на голову выше большинства из окружавших его людей. Это – качество свойственное сильным личностям.
Рассказанная в тот памятный вечер Мирзой муаллимом история напомнила мне повесть нашего известного прозаика Таги Шахбази "Ножницы". Наверное, все, кто заканчивал среднюю школу на родном языке, помнят историю о том, как безжалостный, жестокий Мешади Салман в наказание за потерю ножниц бросил нашедшего пристанище в его доме и прислуживавшего ему восьмилетнего Мохаммеда в горящий тандир. Я еще раз поверил в правдивость сюжета и жизненность этого рассказа на примере стоявшего перед нами Мирзы Ибрагимова. Оказывается, похожий случай произошел полвека назад с девятилетним Мирзой, в то время работавшим в доме одного из состоятельных жителей поселка Забрат. Конечно, его не бросали в горящий тандир, как маленького Мохаммеда. Просто гуси, которых он должен был стеречь, забрели в лужу кира (кир – расплавленный асфальт для покрытия крыш), и их "одежка" из перьев и пуха пришла в негодность, за что одинокого ребенка вначале высекли, а затем с одним только старым потрепанным одеялом посреди ночи выбросили на улицу на зимний холод.
В принципе, нет большой разницы между тем, сгоришь ли ты в тандире или замерзнешь от холода. Для одинокого ребенка безо всякой поддержки, который может обратиться за помощью и защитой только ко Всевышнему, быть выгнанным из дома в морозный зимний день было равносильно смерти.
Но Мирза, как и маленький герой рассказа "Ножницы", не погиб, выжил. Советская власть взяла его под свою опеку. В детском доме он нашел заботу и поддержку. Он не стал, как Мохаммед, обращаться к писарю для того, чтоб написать письмо к превратившим его жизнь в ад Мешади Салманам. Уже с ранних лет он сам старался справляться со своими бедами и печалями. Он работал на нефтепромысле и учился в фабрично-заводском училище – ФЗУ. Бесстрашное преодоление трудностей скоро принесло свои плоды. Уже в 23 года он был направлен на свою первую руководящую работу. Умный, способный и трудолюбивый, он до конца своих дней продолжал трудиться. Неизменно находился в центре происходящих в обществе событий, в авангарде, у всех на виду. В возрасте, когда современная молодежь заканчивает свое высшее образование, в 24 года, состоялась постановка его первой пьесы "Жизнь", вызвавшей широкий резонанс в обществе. Ну, а для него она послужила путевкой в большую жизнь, настежь распахнув перед молодым автором многие заветные двери. По окончании аспирантуры в Ленинграде он защитил важную, значительную научную работу. Написанное им исследование о творчестве и общественной деятельности Джалила Мамедгулузаде, позднее изданное в виде монографии под названием "Великий демократ", для того времени было значимым шагом с точки зрения общей оценки литературной школы журнала "Молла Насреддин".
Одним словом, за короткое время Мирза Ибрагимов занял достойное место как в политической, так и в литературно-культурной элите страны.
И всего этого он достиг исключительно благодаря своему интеллекту, знаниям и трудолюбию. Мирза муаллим на своем примере еще раз показал возможность "Хеппи Энда" – счастливого финала – не только в сказках, но и в реальной жизни.
…Далее юбиляр рассказал вот что. В один из обычных рабочих дней он находился в служебном кабинете, исполняя свои обязанности министра просвещения, когда вошедшая к нему секретарша, русская по национальности, не знавшая многих подробностей его биографии, доложила: "Мирза Аждарович, пришли ваши мать с сестрой, они ждут в приемной. Хотят вас видеть". Мирза муаллим, естественно, вздрогнул от неожиданности. Потому что и мать, и сестру он потерял в очень раннем возрасте.
Все говорило о том, что произошло какое-то недоразумение. Он отослал секретаршу обратно, для того чтоб разобраться в ситуации. Вернувшаяся через несколько минут девушка добавила на этот раз, что "мать" и "сестра" приехали из поселка Забрат.
Поняв теперь, в чем тут дело, Мирза муаллим пригласил "родственников" зайти. Женщина, которая когда-то из-за гусей, случайно забредших в кир, холодным зимним вечером отхлестала его прутом для взбивания шерсти, а затем выгнала на улицу, сейчас вначале на мгновение растерялась, войдя в этот высокий кабинет и увидев его представительного хозяина. Затем подошла и обняла Мирзу муаллима за шею. При этом она не забыла слегка прослезиться. Указав на молодую девушку рядом с собой, она безо всякого стеснения и смущения заявила: "Это твоя сестра. Я привела ее, чтоб она знала своего брата, имя которого до сегодняшнего дня она только слышала, чтобы своими глазами увидела, на какие высоты он поднялся". В действительности же через некоторое время стало ясно, что и "мать", и окончившая университет "сестра" заявились к нему по прошествии стольких лет не просто для того, чтобы повидать высокопоставленного "родственника". Они пришли с просьбой, исполнение которой было в пределах его должностных полномочий и его возможностей.
Естественно, до этого момента я всей душой был с Мирзой муаллимом. Как поучительный жизненный пример, как еще одно свидетельство победы добра и справедливости над злом, этот приход к нему жестокой "матери" в качестве просительницы – я считал его торжеством. Я радовался победе того, кто когда-то считался слабым, над сильным, восстановлению справедливости. К тому же, вспомнив народную мудрость о том, что ответить добром на добро может каждый мужчина, но ответить добром на зло способен лишь настоящий – я ждал, что Мирза муаллим своим великодушием и достоинством морально устыдит наглых, изворотливых "родственничков".
Но от его слов: "Когда ты в зимний день, избив, выгнала меня из дому, я не был твоим сыном, а сейчас вдруг стал им?", – высказанных им пожилой, старой женщине, быть может, пришедшей к нему после тысячи колебаний и сомнений, от демонстрации им своего превосходства – мне почему-то стало не по себе… Наверное, это явилось результатом присущего молодости романтизма, а, с другой стороны, того, что очень многие вещи в жизни мне все еще представлялись в розовом цвете. Именно под влиянием этих чувств я ожидал от Мирзы муаллима, что в описанной ситуации он на зло ответит добром. Я ждал, что он забудет плохое и поступит мягко и снисходительно как в отношении той молодой девушки, вины которой в этой истории никакой не было, так и в отношении женщины, скорее всего, из острой нужды обратившейся за помощью к человеку, с которым когда-то она обошлась, мягко говоря, очень плохо. Но он, вопреки моим романтическим представлениям и ожиданиям, предпочел представить нам суровое лицо правды, как она есть.
Думается, при желании Мирза муаллим мог бы по прошествии стольких десятилетий несколько иначе описать финал этой истории, у которой не было никаких свидетелей, выставляя себя в образе более благородном и великодушном. Он мог и не рассказывать о том, что в лицо обвинил нанесшую ему в прошлом глубокую, незаживающую рану женщину, оказавшуюся в незавидном положении. Но, видно, так же, как и в творчестве, в повседневной жизни преданность истине была для него в его мировоззрении превыше всего.
Через некоторое время я и сам, как говорится, прошел через многие трудности в жизни, набрался определенного опыта и понял, что жизнь состоит не из одного лишь розового цвета. Я осознал необходимость никогда не забывать не только хорошее, но и плохое. Я понял, что, чем скрывать правду, причиняя тем самым себе боль и страдания, чем грустить и терзаться, правильнее в нужный, подходящий момент посадить на место плохого человека, будь то женщина или мужчина, более того, это необходимо с точки зрения интересов общества.
Но я должен также добавить, что, несмотря на то, что Мирза муаллим высказал так называемой "матери" слова, столько лет терзавшие ему душу и сердце, он не остался безучастным к делам своей "сестры". Как мог, помогал ей. Я помню, что, когда разговор дошел до этого момента, зал разразился бурными аплодисментами. Будучи тонким психологом, Мирза муаллим одним только этим штрихом вновь возвысился в наших глазах, в глазах таких же молодых людей, как и я, минутами ранее посчитавших его "жестоким и безжалостным", снова стал нашим героем.

В разрушении моих ложных, в чем-то наивных представлений большую роль сыграли не только произведения Мирзы муаллима, но и сама его цельная личность, его внутренняя культура и человечность. А после появления возможности личного общения с ним, я, наблюдая Мирзу Аждаровича на высоких должностях, в президиумах всевозможных собраний и заседаний, на личном опыте убедился в необычайной скромности и искренности этого человека, еще сильнее ощутил его неразрывную связь с народом. Я близко узнал этого видного представителя современной азербайджанской литературы как человека и гражданина. В том, что я питаю глубокое уважение к его личности, публицистика писателя имела не меньшее значение, чем его драматические и прозаические произведения.
В мои студенческие годы в Ясамальском районе Баку располагался филиал университетской библиотеки. Иногда его называли Фондом восточной книги. В фонде наряду с недоступными для нас, студентов, многочисленными изданиями, также хранились комплекты выходивших в Южном Азербайджане в 1945-1946 годах газет и журналов "За Родину". И сегодня в моей памяти остались ощущаемые почти физически боль и горечь потерь, когда сгорели при пожаре напечатанные в этих изданиях работы Мирзы муаллима по иранской теме, отражающие в себе горькие и гордые впечатления, трагические страницы новейшего исторического прошлого, страдания и боль народа. Я не знаю, попали или нет эти работы в 10-томное собрание сочинений писателя. В то же время я не могу припомнить других примеров существующих литературно-публицистических произведений, в той же степени ярко и остро отражающих дискриминацию и унижения человеческого достоинства и традиций, национального самосознания и языка, которым подвергаются наши соотечественники в Южном Азербайджане со стороны персидских шовинистов.
Краткое, но напряженное и интересное время, проведенное им на родине своих предков в Южном Азербайджане в период второй мировой войны, оставило неизгладимый след в жизни Мирзы Ибрагимова как писателя и общественно-политического деятеля. Эти месяцы породили такое произведение, как "Наступит день", и серию работ, которые можно условно назвать "Иранской публицистикой". Эти месяцы дали ему стимул для продолжения на севере неудавшейся на юге борьбы за национальный, азербайджанский язык. Они сыграли решающую роль в появлении на свет таких заслуживающих внимания в его творческой жизни работ, как многотомник "Антология литературы Южного Азербайджана" и "История литературы Южного Азербайджана".
Мирза Ибрагимов вошел в историю литературы Азербайджана ХХ века как прозаик, драматург, переводчик, критик-литературовед и публицист. В каждой из этих областей он создал незабываемые произведения, отвечавшие высоким требованиям своего времени и жанра. Каждое его произведение, независимо от жанра, отличалось новаторским духом, смелой авторской позицией в постановке и решении проблем, и тесной связью с исторической судьбой народа. Появившаяся в период "расцвета" так называемого "большого террора" книга "Великий демократ", как я отмечал выше, послужила определенного рода щитом в плане защиты от злобных нападок личности и наследия Джалила Мамедгулузаде. Появившееся в "колыбели революции" – Ленинграде – как кандидатская диссертация, – это произведение в условиях идеологии сталинизма превратилось в индульгенцию для литературной школы журнала "Молла Насреддин" в целом. Переведенный на целый ряд языков народов мира роман "Наступит день" для сотен тысяч людей в различных странах стал важным источником информации об ужасных преступлениях персидского шовинизма, творимых по отношению к азербайджанским тюркам. В драме "Тлеющие очаги" впервые со всей эмоциональностью был создан новый образ государственного служащего, интеллигента, ведущего борьбу против больших сил ограниченными средствами и возможностями в период, когда и он сам, и его народ зажаты в тиски. В своем последнем большом произведении, которое, к сожалению, он не успел завершить, – в романе "Перванэ", автор вновь возвращается к феномену Нариманова и создает живой, монументальный образ-панораму Азербайджана XIX века, вошедшего в систему новых общественных отношений.
В канун 600-летнего юбилея великого азербайджанского поэта средневековья Насими академик Мирза Ибрагимов также оппонировал попыткам наших туркменских братьев представить поэта классиком только лишь туркменской литературы, таким образом вырвав его из контекста обще-тюркской и исламской культуры. В 1973 году в Москве на обсуждении этого вопроса, проходившего с участием не только творческой интеллигенции, но и высшего партийного руководства страны, он с неоспоримой рассудительностью и находчивостью сумел доказать неправоту наших соседей и братьев, в то же время указывая на принадлежность азербайджанца Насими к общей тюрко-исламской и мировой культуре.
Одним словом, несмотря на меняющиеся на протяжении десятилетий идеологические линии и установки, Мирза Ибрагимов больше прислушивался к голосу своего сердца, нежели к требованиям его почетных званий и регалий. Никогда не теряя инстинкта самосохранения, он вместе с тем никогда не отступал в борьбе за счастье своего народа и его язык, за свои историю и культуру.

После 1980 года, принесшего мне более широкие возможности для общения в творческих кругах, мы стали чаще встречаться с Мирзой муаллимом на различных литературных и общественных мероприятиях. Временами он заходил в Институт литературы, где я был вначале аспирантом, а затем научным сотрудником. Принимал участие в заседаниях Научного совета или Совета по защитам. При возникновении острых споров, столкновении мнений его обоснованные, взвешенные выступления или меткие реплики мягко разряжали конфликтные ситуации. К тому же я никогда не видел, даже когда страсти накалялись во время таких диспутов, чтобы Мирза муаллим хоть раз повысил голос или попытался кого-либо заглушить.
…Несмотря на преклонный возраст и частые недомогания Мирза муаллим не остался в стороне также и в тот период, когда на повестку дня встала проблема нагорно-гарабахского конфликта и безосновательных территориальных претензий армян к Азербайджану. В этом вопросе он сделал все, что было в его силах, как депутат Верховного совета бывшего СССР, как хорошо известный во всесоюзном масштабе общественный деятель и творческая личность. В июне 1989 года в Кремле на встрече азербайджанской и армянской интеллигенции с сыгравшим большую негативную роль в бедствиях и несчастьях нашего народа М.Горбачевым, участие и выступление Мирзы муаллима стало, по-моему, его последним боем, быть может, его окончательным расставанием с семидесятилетним советским прошлым. Самым запоминающимся на этой встрече было то, что Мирза Ибрагимов, выучивший русский язык в возрасте двадцати лет, своим логическим мышлением и неопровержимостью приведенных им фактов заставил замолчать известного мастера "красноречивой" демагогии и безудержного болтуна-говоруна Горбачева.

…Последние двадцать лет прошлого века моя жизнь была связана с Институтом литературы имени Низами. Сейчас, оглядываясь назад и вспоминая те годы, я думаю, что мне и моим коллегам, вместе с которыми мы пришли в науку, очень повезло. Потому что в 70-80-х годах прошлого века для целого ряда известных представителей азербайджанской литературы и культуры это место было вторым домом, храмом науки, где звучали их голоса и мысли. И Мирза муаллим после почти сорокалетней разлуки вернулся в Институт.
В то время состав Института в значительной степени изменился. В различных отделах трудились новые молодые люди, либо пришедшие сюда через аспирантуру, либо выбранные и принятые на работу. Естественно, что даже если Мирза муаллим и слышал о некоторых из них и встречал их имена в печати, – с большинством из них он лично знаком не был. С другой стороны, было немало ученых, с которыми он поддерживал общение на протяжении десятков лет, близко знал их лично. Быть может, для народного писателя, академика, Героя Социалистического Труда, лауреата Государственной премии, в прошлом министра и государственного деятеля, находящегося на виду на протяжении всей своей жизни, ну и, наконец, уважаемого аксакала и живого классика – более приемлемым и удобным было бы общение лишь с близко знакомыми ему людьми, нисколько не сомневающимися в его благожелательном отношении к ним, а в общении с молодежью "сохранять" образ недосягаемого идеала.
Но Мирза муаллим не был бы Мирзой муаллимом, поведи он себя так! Не будем забывать, что время, когда он вернулся в Институт в качестве руководителя отдела, было также временем разрушения идолов и пренебрежения к уважению старших, к таким понятиям, как честь и достоинство, временем разгула пустой демагогии, временем бряцающих оружием хунвейбинов. Некоторые, особо не отличавшиеся ни своим трудолюбием, ни научными успехами, да и просто человечностью, пытались компенсировать свои, быть может, долгие годы тлевшие в них убогость и неполноценность путем опорочивания, унижения (естественно, на своем мелком, примитивном уровне мышления) действительно известных и уважаемых людей, реальных обладателей славы, уважения и почета. Если бы и Мирза муаллим в своей повседневной жизни, как многие в этих условиях, вел себя по принципу "неблагородному, непорядочному говорите "здравствуйте" и проходите мимо", держался бы над всеми и вся, – тогда, наверное, его слух был бы более спокоен и не слышал бы он ненужных и недостойных слов.
Но он, как в знаменитом стихотворении Лермонтова, будто искал покой в буре, – всегда хотел находиться среди людей.
Вспоминаю, как в один из тех дней некий далекий от науки и воспитанности горлопан остановил медленно направлявшегося к своему кабинету и с улыбкой на лице здоровавшегося с идущими ему навстречу людьми Мирзу муаллима и в грубой форме стал выспрашивать, сколько у него денег. Большой писатель и Человек с большой буквы, нисколько не изменившись в лице, сказал: "Молодой человек, считать деньги в чужих карманах – неприлично". Получив это назидательное наставление, нахал распалился еще больше и, перейдя уже в открытое хамство, выкрикнул: "Если вы не тратите деньги в эти тяжелые, сложные для народа дни, когда же вы будете их тратить?" Я помню, что, оттащив наглеца в сторону, мы принесли наши искренние извинения мастеру-аксакалу…
Совершенно ясно, что подобного рода попытки тупого экстремизма не могли оттолкнуть и отдалить Мирзу муаллима от молодежи. Напротив, несмотря на свой возраст, политическую позицию, направленность образа мышления, он неизменно выказывал свою готовность встретиться лицом к лицу с любым человеком и говорить на любые темы. Если он видел нас, собравшихся группой в коридоре и обсуждающих что-то, он не проходил мимо, просто кивнув головой. Он подходил и спрашивал, как у нас дела. Искренне интересовался нашими диссертациями, состоянием наших связей с прессой. Всегда предлагал свою помощь, свой совет.
В этот беспокойный, тревожный 1989 год, когда на глазах у нашего поколения, говоря поучительными словами Мирзы Джалила, "мир дрожал, вселенная переворачивалась", когда его возраст уже подходил к восьмому десятку, – наш мудрый аксакал Мирза Ибрагимов трудился на последней, быть может, наиболее приятной и близкой его сердцу, нужной и любимой работе в жизни. Он был руководителем отдела литературы Южного Азербайджана в Институте литературы имени Низами Академии наук. Он же был и инициатором создания самого отдела, а также утверждения должности секретаря Союза писателей по литературе Южного Азербайджана.
После решения организационных вопросов академик Мирза Ибрагимов начал определенную работу в направлении популяризации отдела (говоря современным языком – занялся его презентацией). С этой целью он сделал телефонный звонок председателю Комитета по телевидению и радиовещанию Азербайджана и получил один час эфирного времени. На передачу, которую вел он сам, Мирза муаллим пригласил актеров для чтения отрывков из различных художественных произведений, а также вместе с другими сотрудниками и меня как заместителя директора Института по научной работе.
По окончании очень интересной и живой программы мы все вместе вышли из здания телестудии. Когда мы подошли ко входу в Нагорный парк, Мирза муаллим попросил сотрудника отдела Назима Ризвана остановить ему такси.
– Не беспокойтесь, Мирза муаллим, – сказал я. – У меня есть машина. Куда вам нужно, скажите, я могу вас отвезти.
– Куда, кроме дома, может пойти человек в моем возрасте? – сказав это, Мирза муаллим весело взглянул на сотрудниц нашего отдела. Затем, повернувшись ко мне, он спросил: "Ты что, взял машину у своего руководителя?" Узнав, что у меня собственная машина, он мягко улыбнулся: "Машина Яшара вряд ли доставит пассажира по адресу".
Некоторое время назад директору Института Яшару Гараеву был выделен служебный автомобиль. Несмотря на то, что это была "Волга", слово "автомобиль" применительно к этому транспортному средству звучало слишком торжественно. Половину рабочей недели машина находилась в ремонте. При движении она издавала ужасный грохот, казалось, что вот-вот она развалится, и все ее детали покатятся в разные стороны. Как будто ее доставили не из гаража Академии, а из какого-то пункта по сбору металлолома. Естественно, в том, что Институту выделили такую машину, не было никакой вины покойного Яшара муаллима. Либо отношение к науке было таким, либо это было все, что имелось у нас в наличии…
Мирза муаллим начал говорить, что не хотел бы утруждать меня, но затем согласился. Когда я из уважения и вежливости хотел открыть ему заднюю дверь моих "Жигулей", он запротестовал: "Нет-нет, – сказал он, – я сяду впереди, рядом с тобой. Ты не шофер, а я не руководитель учреждения". Затем он косвенно указал на мою невнимательность. "Ну, раз ты отвозишь домой меня, тогда, будь добр, развези по домам и наших сотрудниц", – сказал он и пригласил в машину стоявших рядом Эльмиру Ахундову (сейчас известный общественный деятель и публицист, депутат Милли Меджлиса) и Рафигу Гасымову. Сопровождаемый осторожными взглядами моего всемирно известного пассажира, я повел машину и обратил внимание, что он краем глаза наблюдает за мной. Но, убедившись, что вожу машину я неплохо, успокоился и стал беседовать с нашими сотрудницами.
Я помню, что в тот день Мирза муаллим не согласился, чтобы его доставили домой первым. Он предложил вначале развезти по домам наших пассажирок. По пути он почему-то не продолжил наш сегодняшний телеразговор о проблемах юга, а больше говорил о событиях 1950-х годов, о трагедии академика Гейдара Гусейнова и связанном с этим взыскании, полученном им от Мир-Джафара Багирова.
Сказав, что хочет навестить внука, он попросил меня остановить машину на улице Узеира Гаджибекова, перед зданием кооператива "Писатель". Он не позволил мне выйти и открыть ему дверь. Похлопав меня по колену, сказал: "Талантливый человек талантлив во всем, по твоему вождению я понял, что и это занятие ты освоил неплохо".
– Мирза муаллим, ну, если на то пошло, то вы тогда должны уметь управлять самолетом, – шутя сказал я. – К тому же, слава Богу, у вас никогда не было необходимости самому водить машину. С молодых лет вы занимали высокие должности, и у вас всегда были персональные машины и водители.
– Нет. В те времена было не так много автомобилей, как ты думаешь. Ну, а позже не представлялось возможности научиться вождению. А вообще, умение управлять автомобилем тоже является одной из свобод. Ты ни от кого не зависишь. Можешь сам ездить туда, куда тебе хочется…
Мне показалось тогда, что в эти минуты он вспомнил потерянные возможности молодости, времена, когда вопреки своим желаниям он не мог быть полностью свободным и независимым…
Есть у меня и еще одно светлое и поучительное воспоминание, связанное с теми годами работы в Академии.
Так как отдел литературы Южного Азербайджана был сформирован сравнительно поздно, он находился не как остальные структуры Института – на пятом этаже, а на выделенном для полиграфическо-издательского управления Академии четвертом этаже здания. У отдела была всего одна комната, и академик Мирза Ибрагимов, с тридцатилетнего возраста занимавщий самые большие кабинеты, работал в этой комнате вместе со всеми своими сотрудниками.
Как-то мне позвонила сотрудница отдела Эльмира ханым и сказала, что Мирза муаллим хотел бы поговорить со мной. Через минуту в трубке послышался мягкий, но уверенный голос Мирзы муаллима. Мы поздоровались, и он сказал, что нам нужно встретиться для того, чтобы внести ясность в некоторые вопросы, связанные с очередным томом антологии литературы Южного Азербайджана, над которой работал отдел, и спросил, когда у меня будет свободное время.
– Мирза муаллим, к чему это беспокойство? – действительно удивился я. – Через пять минут я спущусь вниз, к вам в кабинет.
Но мой собеседник как будто не услышал моих слов:
– Хорошо, тогда договорились, встречаемся завтра в 12 часов, – сказал он.
По не принимающему возражений тону Мирзы муаллима я понял, что для выражения почтения к живому корифею нашей литературы, академику, аксакалу было бы не к месту идти к нему сейчас.
На следующий день, точно в договоренное время, Мирза муаллим пришел ко мне в кабинет. Мы детально обсудили вопросы, связанные с изданием очередного тома антологии, определили необходимые для этого действия. После того, как мы закончили обсуждать дела, он, вернувшись к нашему вчерашнему разговору, сказал:
– Я знаю, насколько ты меня уважаешь. И вообще мне нравится молодежь Института. Она и хорошо воспитана, и хорошо образованна. Есть, конечно, пара пустозвонов, людей, которые сами не знают, не понимают, что говорят, но остальные уважают старших, аксакалов. И ты тоже молод. Наверное, много времени вы проводите вместе. Но ты не должен забывать, что ты занимаешь в Институте руководящую должность. И еще запомни, что для должности нет старшего и младшего. Сегодня ты здесь, а завтра можешь быть занят в другом, более важном деле. Главное – выйти на тропу. Я сам прошел через все это. Если бы вчера после нашего телефонного разговора ты спустился бы к нам в комнату, – никто конечно же, не истолковал бы это превратно. Но я не мог согласиться с этим. Потому что всегда нужно соблюдать субординацию. Руководитель должен руководить. Причем, окружающие, независимо от возраста и репутации, должны знать и уважать это. Есть такое русское слово – "панибратство". Я не могу найти его эквивалент на нашем языке. Но, наверное, ты понимаешь его значение. Занимаясь серьезным делом, нельзя допускать панибратства. В противном случае все перепутается, станет с ног на голову, потеряется смысл. И тебе я бы посоветовал: в стенах, в пределах Института всегда соблюдай официальные отношения со своими сверстниками. Что вы делаете после работы, чем занимаетесь, – это другое дело. Но здесь, в Институте, каждый должен знать и принимать тебя как второго человека в Институте, как руководителя.
В то время мое будущее в плане должностного и карьерного роста в лучшем случае представлялось мне в качестве не играющего такую уж важную административную и формальную роль поста директора Института. Позже, когда по странной прихоти судьбы я занимал должность руководителя одного из важных министерств нашего, уже независимого государства, к тому же работая под руководством такой великой личности и выдающегося государственного деятеля как покойный Гейдар Алиев, я неоднократно вспоминал это, кажущееся на первый взгляд простым, наставление Мирзы муаллима...

Большая часть жизни и деятельности Народного писателя Мирзы Ибрагимова была связана с Союзом писателей Азербайджана. Начиная с 1934 года, со времени образования этой творческой организации, и до последних дней своей жизни он принимал самое активное участие в ее деятельности как в Баку, так и на общесоюзном уровне. Неудивительно, что у каждого из членов Союза старшего и среднего поколений есть воспоминания, связанные с Мирзой муаллимом.
Своими глазами не видел, своими ушами не слышал. Но говорят, что в определенный период его руководства Союзом писателей на одном из заседаний Союза некоторые его товарищи по перу обрушились на него с критикой, выражая недовольство методами его работы. Сидящий в президиуме председатель внимательно слушает выступающих, делает пометки в блокноте и время от времени что-то кладет себе в рот. Наблюдавший за этим со своего места народный писатель Байрам Байрамов (говорят, что в то время их отношения были прохладными, и Байрам муаллим пришел к решению, воспользовавшись создавшимся положением, первым протянуть руку для примирения…) берет слово и поднимается на трибуну. Обращаясь к коллегам, он говорит:
– Товарищи, нам нельзя быть такими жестокими по отношению друг к другу. Выходящие на эту трибуну к месту и не к месту критикуют Мирзу муаллима. Но никто не обращает внимания на то, что он сейчас чувствует, что переживает. Так нельзя! Мы люди литературы. Мы даем уроки великодушия и чуткости другим. Мы должны также уметь относиться с чуткостью и друг к другу. Некоторое время я наблюдаю за происходящим. Вы все говорите, часто несправедливые слова, а Мирза муаллим одну за другой кладет под язык таблетки валидола…
Улыбнувшись, Мирза муаллим прерывает товарища по перу и, раскрыв ладонь, показывает всем этот "валидол":
– Не волнуйся, Байрам, время от времени я ем кишмиш.
С чего вдруг я вспомнил этот эпизод?
Рассказанная история может быть и просто притчей, но она точно отражает присущую характеру Мирзы Ибрагимова силу воли, умение не отступать перед трудностями, сохранять бойцовый настрой и оптимизм. И еще говорит о его искусстве всегда разбавить горечь сладостью в любых ситуациях, начиная с мелких случайностей, до самых серьезных вопросов. В противном случае было бы невозможно стойко, не сгибаясь, прожить долгую жизнь, не потеряв при этом любви к жизни и веру в людей.
А свидетелем другого случая был я сам. В клубе "Натаван" Союза писателей проходило очередное собрание. Атмосфера и настроение в зале были не из приятных. Несмотря на мое новое вхождение в писательскую среду, я знал об имеющей место напряженности между литературными поколениями. Говоря точнее, и молодое, и старшее поколения временами относились к творчеству друг друга с чувством неодобрения и ревизионизма. И на том собрании, о котором я рассказываю, явно слышалось это взаимное недовольство. Председательствующий на собрании Мирза Ибрагимов, быть может, считая более беззащитными позиции своих коллег, принадлежавших к представляемому им литературному поколению, встал на их сторону. Но в то же время он не хотел обидеть сыновей друзей по перу, вместе с которыми он прошел творческий путь, не хотел обидеть их детей, отличающихся не только своим талантом, но и избалованностью; решил убеждением призвать к миру, своим авторитетом аксакала устранить и забыть недоразумение.
– Анар, Эльчин, Юсиф, все вы мне как сыновья. Ваши отцы были моими друзьями. Вы выросли у меня на глазах. Я был свидетелем того, как вы пришли в литературу. Ваши успехи всегда радовали меня, – обратился он к этим популярным мастерам пера, не менее известным, чем их отцы.
Сидевший где-то рядом со мной писатель Сейран Сахавет, как бы жалуясь самому себе, тихим голосом, слышным только сидящим рядом, озвучил реплику:
– Ну, а что же теперь делать нам, несчастным, у кого отцы не были писателями? Где же нам искать себе именитых отцов?
Естественно, сидевший в президиуме Мирза муаллим не мог слышать сказанных в задних рядах, к тому же тихим голосом, слов. Но, видимо, каким-то шестым чувством он ощутил небольшую волну обиды, прокатившуюся по залу. И его реакция была мгновенной и адекватной. Он мастерски упредил возникновение повода для какого-либо недовольства.
– Все представители молодежи, собравшиеся здесь, – все вы для меня как мои дети, – сказал он. – Мои двери всегда открыты для всех вас. Я не делаю разницы между вами и моими собственными детьми. Если вам есть, что сказать, или у вас какие-то трудности, – давайте говорить, обсуждать это. Вместе все обдумав, мы найдем выход. Важно, чтоб между нами не оставалось никаких неясностей.
Эта мгновенная реакция явилась еще одним фактором того, почему Мирза муаллим всегда был на виду, фактором его литературного и политического долгожительства.

Мирза муаллим пришел в этот мир в сложные времена (в пору заката царства Гаджара) на юге Азербайджана – в небольшой деревне рядом с городом Сараб. Точь-в-точь в такое же сложное время (во время распада СССР и мучительного рождения нашей государственной независимости) он ушел из этой жизни в Баку – на севере Азербайджана. Но между этими двумя тревожными и запутанными периодами времени он прожил яркую, полезную и плодотворную жизнь творческого человека, обладающего ясными целями и четкими намерениями, нацеленного на служение народу и его культуре. Он стоял на страже нашего родного азербайджанского языка и нашей культуры. Он многое сделал для сближения юга и севера Азербайджана, для сохранения и укрепления единства мыслей и намерений нашего народа. И никогда не сворачивал с этого пути.
Наверное, его родители, надеясь, что в будущем он станет образованным и умным человеком, назвали его Мирза. Слово "мирза" – арабского происхождения, на фарси имеет два значения. Когда его ставят перед именем (Мирза Фатали, Мирза Джалил), – это означает "умный, образованный человек", а использование же его после имени (Бахман Мирза, Хосров Мирза) – имеет значение "принадлежащий к благородному роду, рожденный эмиром, эмирзаде". Величие и счастье Мирзы муаллима заключалось в том, что он смог объединить оба эти значения своего имени на своем личностном, творческом и жизненном пути.
Всю свою жизнь он являлся как гласом своего народа – его мирзой, так и его достойным представителем, – смог стать избранной личностью, эмирзаде. И до конца своих дней достойно пронес груз этих двух высоких степеней и понятий.