***

Я детскими глазами посмотрел
На горы мха среди трухлявых досок.
Жук на меня нацелил самострел,
Сверкая клепкой бронзовых полосок.

Я был огромен, как сама гроза,
И существа необычайной прыти
Соломенные пучили глаза
И ждали откровений и открытий.

И дальше шли по крошечным делам,
Перебирая пальцами травинки,
От смерти прячась по своим углам,
Куда вели их тайные тропинки.

Жизнь обтекала тело, как вода,
Покинувшая ложе переката,
И, улыбаясь, двигалась туда,
Где все детьми становятся когда-то.


Разговор со смородиной

Смородина любит сырые места.
Зеленые руки, ладошка листа —
Поманит, мол, ты головой не качай,
А лучше заваривай солнечный чай.
— И в баню я дам тебе ветку свою,
Таким ароматом тебя напою,
Что сбросишь десяток томительных лет
И скажешь: "Милее смородины нет!"
— А ягоды как же?
— По календарю
Я черные солнышки щедро дарю!
— Откуда же столько?
— Разгадка проста:
Люблю я, признаться, сырые места!


***

Я думал, что в лесу свеча,
Чуть в чащу не полез,
А это просто сгоряча
Луна нырнула в лес.

Мне показалось, там костер,
А это желтый куст
Горит на фоне злых сестер
Огнем осенних чувств.

Но вот клубится красный шар,
Пылает все подряд!
Я думал, что в лесу пожар,
А это листопад.

Вот с Новым годом я дружу —
Смотри не обмани!
Я дома елку наряжу,
А ты зажги огни!


***

Я заснула сгоряча
На плече у палача.

Прижимаюсь к палачу,
Просыпаться не хочу.

Усмехается палач,
Предвкушая женский плач.

Отчего же палачи
Так в постели горячи?


Амстердам

В Голландии холодно. Круглые топят голландки,
Бегут по замерзшим каналам на острых коньках,
Заходят погреться в кофейни и мелкие лавки,
Сжимая охапки тюльпанов в озябших руках.

На площади Рембрандта очугунели фигуры
И грозным дозором толпятся, как стая грачей.
А может быть, это такие голландские куры,
И перья у них поострее чугунных мечей?

И все-таки белые свечи горят на каштанах,
И брызжет из тучи голландским парным молоком.
Корабль, побывавший в тропических огненных странах,
Проходит каналами, ветром весенним влеком!


К картине Вермеера "Молочница"

Ян Вермеер корпел над обскурой,
А молочница строила куры.
Мастер цыкнет — и станет серьезна,
Наклоняя кувшин грациозно,
В неподвижном падении света
Создавая основу портрета.
Бултыхнется в груди молоко —
Заработать на хлеб нелегко.


Дерево в Амстердаме

Какое удивительное дерево
Светилось и маячило в окне —
Еще не все прекрасное потеряно
И временем поломано во мне.

Распоряжаясь амстердамским воздухом,
Переливаясь небом голубым,
Оно обозначало утро возгласом:
— Ура! Я жив! Я зряч! И я любим,

Раз просыпаюсь рядышком с единственной,
Которая звала меня во сне,
И день мой осеняет лаской лиственной,
Как дерево в гостиничном окне.


Южно-Китайское море

Полюбил бы море безоглядно
За весенний цвет его живой
И за то, что шум его прохладный
Оседает пеной кружевной.

А еще б любил за то, что следом
За перемещеньем в глубину
Мир нам открывается неведом,
Словно при полете на луну.

Но не морю предан я навеки,
А сосновым сказочным лесам,
Где на воздух набегают ветки,
Подражая тихим голосам.

Жизнь сама ложится на предплечье,
Чтоб со мною счастье разделить,
И сучок глядит по-человечьи,
И слезой зрачок его налит.


Из Иерусалима

Маслины Гефсимана вечны,
А там, на родине моей,
Деревья терниями венчаны
И лица сумерек бледней,
А книга в русском переводе
Печалью гения полна,
О том, что чаша зла в народе
Неупиваема до дна.

То век тирана, то подонка,
Упадок и разврат искусств.

И все равно в лице ребенка
Твой лик является, Иисус!


Тобольску

Черна вода в Тоболе,
А в Иртыше мутна.
На волю бы, на волю,
Да каторжную долю
Нести теперь сполна.

Горят на солнце главы,
Сулят небесный рай,
Но башни-волкодавы
Сторожкою оравой
Легли на самый край.

И дует хмурый Ангел
В сигнальную дуду.
Он в караульном ранге —
Он озирает лагерь
Бегущим на беду.


***

Посолила зима
Корочку земли.
Замесила весна
Тестушко земли.
В печь садила жара
Хлебушек земли.
Сладко осень пила
Браженьку земли.
Принесли каравай
В хоровод земли —
Уж как ты выбирай
Друга для земли.
Пусть он вспашет опять
Телушко земли,
И пойдет вдругорядь
Оборот земли.

А кусочки маленьки
Режем на сухарики,
Теплые да хрупкие,
Все сидим да хрумкаем!


***

Еще весь август впереди,
Его обманная громада.
Лежишь в траве, а на груди
Уже сгущается прохлада.

И капли в середине дня,
И звезды в середине ночи —
Все поднимается со дна
И смутную судьбу пророчит.

Мой август, не сочти за труд
И обозначь яснее знаки
Того, что небеса несут,
Но до поры хранят во мраке…

Нет, лучше не ломай игры,
Не снисходи до обещанья —
Пока не вызрели миры
До откровенного звучанья!


Художник

Он кистью тяжелые скалы рубил
И вторил протяжным ветрам.
Для тех, кто за буднями Бога забыл,
Вдали прорисовывал храм.

Гранитное тело вжимая в обрыв,
Стоит на холсте великан,
А вот и вельботы глотает пролив —
Граница погоды и стран.

Ему удавалось полярные льды
Наполнить зеленым теплом.
И омуль на кухне, вдали от воды,
Мерцает байкальским стеклом.

И так, прорубая окно за окном,
Заполнил картинами дом,
И в каждой проглядывал свой окоём,
Постигнутый зрелым трудом.

Теперь его нет ни в аду, ни в раю,
Он вышел, увидев мираж,
И пишет, прищурясь, в далеком краю
Не виданный нами пейзаж.


Ясновидящий

Откуда, из каких щелей
Сырое будущее тянет?
Летит пыльцою на пчеле
И набирается горстями.
Скорей бы это все сбылось,
Полнее совпадая с вещим,
Когда грядущего колосс
Уже рассыплется на вещи.

Тяжелый, невозможный дар
Как худшее из наказаний —
Картины сбывшейся удар
И шепот старых предсказаний.


***

Словно кровь протекла
в отопительной жиле,
стало жарко стене,
где трубу проложили.
И какие-то птицы,
окно замечая,
коченели вдали
от горячего чая.

А на небе уже
засветились морозы,
и вода перешла
в ледяные занозы.
И ни капли тепла
по траве не шуршало,
так что ей замолчать
ничего не мешало.

Так земля умерла,
став немыми вещами.
Кто-то форточку в доме
открыл на прощанье
и сказал: "Ничего,
есть другие примеры —
посрамления смерти
и цветения веры!"


***

Звезды упали в воду —
Стала она рекою.
Камни упали в реку —
Стала она дорогой.
Шли по дороге молча —
Стала она последней.
Смыло следы грозою —
Где-то осталась память.

Хочется сделать выдох
И перейти на вдох.