Свидетельство о регистрации средства массовой информации Эл № ФС77-47356 выдано от 16 ноября 2011 г. Федеральной службой по надзору в сфере связи, информационных технологий и массовых коммуникаций (Роскомнадзор)

Читальный зал

национальный проект сбережения
русской литературы

Союз писателей XXI века
Издательство Евгения Степанова
«Вест-Консалтинг»

ЮРИЙ БЕЛИКОВ, БОРИС ЧЕРНЫХ


Грёза о Византии, или Крест на пепелище


Ловлю Черныха на слове. «Я переговорил с начальницей нашего лагеря», — обмолвился Борис Иванович, имея в виду администраторшу переделкинского Дома творчества, где впервые когда-то пересеклись наши пути.
Вот это — «с начальницей лагеря» — всё-таки не вытравилось из сознания старого политзэка, отбывшего пять лет в бараке строгого режима зоны «Пермь-36». Несмотря на географическое обозначение губернского центра в этом названии, политзона на самом деле была сдвинута далеко вглубь — под Чусовой, на мою малую родину. На этом мы с Черныхом и сошлись. Вроде как из одного барака.
Что касается этого «вроде», то даже в новейшие времена, когда Борис Иванович, выдержав пятидневную болтанку в плацкартном вагоне, прибудет по моему приглашению из Благовещенска к Леонарду Постникову, чтобы принять участие в юбилейном вечере, посвящённом двадцатилетию этнопарка истории реки Чусовой, слух мой опять зафиксирует, что, говоря о тамошних музейных строениях, мой знакомый снова выдаст: «В соседнем бараке...»
А что вы хотели, если будущий писатель, родившийся в городе Белогорске Амурской области в семье расказаченных (по аналогии с раскулаченными) Ивана Дмитриевича и Августы Васильевны Черных, явился на свет в том же месяце (июле) и в том же году (1937-м), когда был подписан секретный приказ, мрачной тенью ложащийся на каждую область, край и республику Советского Союза? Приказ о своеобразной «разнарядке» на масштабные репрессии.
В Перми есть сад Декабристов (между прочим, проходили оные этапом по Сибирскому тракту и, само собой, Пермь не миновали). И здесь, в этом саду, ежегодно вспоминают жертв политических репрессий. Любопытно, что один из томов избранной своей прозы Борис Иванович наречёт «Есаулов сад». Все думают, что этот сад — вымысел. Ну-ну...
Мы были с ним на «ты», невзирая на двадцатилетнюю разницу в возрасте. Так повелел сам Черных. «Погоди, — упреждали меня люди сведущие, — он ещё будет давать тебе разные задания-поручения!»
Собственно, когда автор «Есаулова сада» сел в поджидавшую его на пермском вокзале автомашину, салон которой, с его точки зрения, был чрезмерно насыщен музыкой, он сразу же распорядился: «Музыку приглушить!» Войдя же в мою квартиру и угнездившись в кресле, потребовал: «Оставь нижний свет!»
Наше дальнейшее эпистолярное общение (не электронное, а каракулями на бумаге) сохранило несколько посланий от Черныха, где он предлагал то выслать план бывшей политзоны, впоследствии ставшей Музеем политических репрессий, то создать в Перми Союз русских писателей.
Думаю, Бориса побаивались. В том числе и в Союзе российских писателей, в котором он состоял. Возможно, и в «Литературной газете», где одно время Черных работал собкором. Помню, как он хохотнул, выудив из моего давнего, напечатанного в «Юности» эссе ироничное звание, коим автор этих строк жаловал его тогдашнего шефа Юрия Полякова: «Поручик ЦК ВЛКСМ». Борис кивнул: «Так я теперь и буду к нему обращаться!» Да что поручики, когда мой поперёшный друг мог ослушаться фельдмаршала Солженицына?!
Впрочем, самого себя он считал замыкающим. Где-то после Астафьева, Распутина, Белова, Крупина... Хотя, например, я до сих пор нахожусь под обаянием черныховского рассказа «Звёздный час Венки Хованского» из книги «Гибель Титаника», что случается со мной весьма редко даже по отношению к творениям классиков. О чём это говорит? Может, о том, что Борис себя недооценивал?..
Однажды я во всеуслышание поставил его как прозаика в первый ряд! Черных ничего не ответил, но я почувствовал: внутренне Борис был доволен...
Разумеется, эти записи — прошлого дня, сплетённые из нескольких встреч и разговоров, перемежаемые вставками и комментариями. Я включал диктофон, спрашивал, Черных отвечал, вспоминал, сопоставлял. Прочтите их и решите сами: уходит ли с орбиты жизни писатель после своего физического исчезновения — в данном случае, как Борис, в 2012-м? Или, напротив, продолжает действенно в ней присутствовать, наблюдать, спорить, упираться и прокладывать свой путь?

— Борис, ты входил в плеяду советских диссидентов последнего призыва. Насколько, по твоему мнению, соответствует модель нынешнего российского бытия тем представлениям, с которыми ты пришёл в политзону?

— Хочу тебе сразу сообщить, что я никогда диссидентом не был! Потому что, смешно сказать, я всегда был легальным марксистом. Идея социализма с человеческим лицом — то, что пытались воплотить у себя чехи до трагедии тысяча девятьсот шестьдесят восьмого года, была очень близка и мне. Я думал: «Мы живём в тяжёлых обстоятельствах, но эти обстоятельства можно изменить к лучшему в условиях социализма».
А посему, будучи в зоне, крайних воззрений моих соузников я не разделял. Там было немало выходцев из ныне уже бывших наших республик. «Россия, — говорили они, — это враждебная нам страна! Поэтому надо разойтись по своим квартирам». — «Разойдёмся, — усмехался я, — но потом, ребята, будете сами жалеть».
Черных — потомственный казак. Когда-то его предки пришли на Амур, а посему Борис впитал и продлил в собственных поступках психологию вольного отношения к жизни. Эта психология посверкивала своей естественной избирательностью и в условиях зоны. Я полагал, что мой собеседник, касаясь давно минувших дней, начнёт нанизывать на чётки воспоминаний всем известные имена — от Натана Щаранского до Сергея Ковалёва, в дальнейшем частого гостя Музея политических репрессий. Ан нет. Даже не вспомнил. Зато...
— Знаешь ли, какие блистательные, мудрые старики-крестьяне из Белоруссии и Украины сидели в лагере? Причём дважды сидели. Сначала — при Сталине. А потом, когда на Западе поднялся крик, что в Советском Союзе преследуют диссидентов, Брежнев ответил: «Ну да. А у вас гитлеровцы по земле ходят, и вы — ничего?» Тогда Запад отпарировал: «А у вас, что ли, не ходят?» И под это «А у вас?» взяли тех же крестьян, уже прошедших лагеря за то, что они крестьяне. А как всё получилось?
Когда наши войска стали наступать, немцы (сами уже не справлялись) заставили крестьян угонять в Германию скот. И, чтобы они не сбежали, одели их в гитлеровскую форму. Это было всё «преступление» стариков. При первой же бомбёжке они удрали и пришли к нашим. Там переодели их в форму советских бойцов, и они отправились на фронт — сражаться, получать награды и ранения.
Закончилась война, крестьяне вернулись к своим полям, а их — хоп! Измена Родине. Очутившись в политзоне, они никаких забастовок не устраивали. Просто не знали, что такое политическая забастовка или голодовка. Ах, вы нас сюда забрали?
Ну, мы и здесь будем работать! Они всю жизнь работали. Вот такие руки! Как лопаты — у каждого. Отчего-то наши диссиденты и их клевреты забывают об этой страшной трагедии...
Число лагерных сидельцев Борис пополнил, что называется, прямо из кабинета завсектором творческой молодёжи Иркутского обкома комсомола. Ещё при жизни и непосредственном участии драматурга Александра Вампилова друживший с ним Черных создал объединение молодых творцов, впоследствии переросшее в «Вампиловское книжное товарищество». И прикрывал его, сколько мог, от идеологического догляда, пользуясь своим обкомовским статусом.
При этом сам прикрывался не сильно. Взял да и написал съезду комсомола письмо со смешным названием «Что делать?». Вскоре Черныха исключили из партии. С той поры кем только он не был — грузчиком, поваром кормокухни, учителем, хроникёром по найму, записывающим историю одного колхоза. Наконец, в том же 1982-м Черныха арестовали за антисоветскую агитацию и пропаганду — распространял произведения Ахматовой, Платонова, Булгакова и Солженицына... Борис Иванович вышел из барака строгого режима в 1987 году, когда уже вовсю пыхтела перестройка...

— Что вынес ты из лет, проведённых в неволе?

— Вынес стихотворение, которое легло на душу, — когда сидел в одной камере с уголовниками и надо было как-то заслоняться от нависшей угрозы ножей...

Вот и июль на ущербе.
Дождь закусил удила.
Тихо сочится вода в эти бетонные щели.
Светлого дня на Руси понадломилась походка.
Господи! Тихо и кротко ниц припадаю. Спаси
сердце от праздных сует этой кромешной эпохи.
Милый! Останутся крохи мною не отжитых лет...

Когда я пришёл в тридцать шестую зону, там у нас был такой забавный, с моей точки зрения, капитан Рак. Приходил дежурить через сутки. Я его спросил: «Как у вас имя-отчество?» Он: «А зачем вам?»
Я — ему: «Вот меня зовут Борис Иванович. Я не могу говорить „гражданин начальник" или „товарищ капитан», Василий Фёдорович!..» Он: «Это не позволено!!!» Я: «Василий Фёдорович, позволено! Вы не относитесь к нам плохо — мы уже всё плохое сделали, если вы считаете, что это плохое.
Мы теперь — здесь. А вы должны быть учителями добра, если уж на то пошло. Не надо обозлять людей. Они же вернутся и будут помнить зло. А если вы не будете по пустяку прессовать их, они будут вспоминать вас хорошо. А ведь вы знаете, куда жизнь-то идёт...»
«Это не ваше дело! Мы знаем, куда она идёт!» — «Нет, — говорю, — это не от вас зависит. Когда это всё закончится, вы потом прятаться будете! Но вам можно и не прятаться. Вы потом скажете: „Мы держали себя с заключёнными милосердно"...» Этого милосердия не было, к сожалению.
Вот прапорщик Кукушкин был лично со мной добр. Такой огромный русский богатырь. Однажды мы вышли с промзоны. Кукушкин нас построил и сам стоит насупленный. Может, у него дома какая-то печаль была... Я подошёл, поднял его руку и положил себе на плечо. Он не знает, что делать, как реагировать. «Да ты не печалься, — стал утешать я его, — мы же люди-то хорошие!..» Кукушкин заулыбался. И весь строй расхохотался.
Но были и другие начальники. Например, лейтенант Волков. Каждый раз во время его дежурства, когда я возвращался с работы в штрафной изолятор, в моей тумбочке лежала... дохлая крыса. А там у меня полотенешко...
Для чего это делалось? Наверняка было спущено задание. Чтобы я взвинтился и пошёл на какой-нибудь экстремальный поступок. Только ведь я уже был старый, опытный, может быть, даже мудрый. Но изощрённость лейтенанта Волкова! . .
Мне даже казалось, что он больной, потому что здоровый человек не должен был этого делать. Ну ладно, крыса, ладно... Ты же домой приходишь после этой крысы, в семью. Как ты живёшь с детьми-то? Я думаю, что он спивался. Вот эта нерелигиозность, отсутствие Бога производили страшное впечатление.
И что я узнал позднее, когда уже пришли иные времена? Волков продолжал служить там же, под Чусовым, на соседней уголовной зоне. Он ведь мог прессовать зэков и тех же самых крыс подбрасывать в тумбочки! Там же не все закоренелые преступники. И Волков, если он продолжает этим заниматься, он же людей губит!..
Прошлое, как ты видишь, переползло в настоящее. Причём если раньше оно таилось в тёмных углах, то сегодня преспокойно живёт на свету. Раздолье для нечисти.
Прозаик Михаил Кураев как-то дал мне журнал «Континент», где он опубликовал отповедь Василию Аксёнову. Отповедь вот такая! Аксёнов, бывая здесь наездами из Нью-Йорка, поживёт в Москве, посмотрит на эти тусовки, потанцует и, уезжая, обронит: дескать, в России не так уж и плохо. Всё ол райт! Иногда стреляют. И Миша Кураев правильно ему говорит: «Посмотрите,
что происходит! Одного моего знакомого убили, второго, третьего... В подъездах, в Петербурге!»
Так зона это или не зона? Мы попали в зону ещё более худшую! Вот и вся модель, о которой ты спрашивал. Колоссальный разрыв между моими представлениями, с которыми я пришёл в лагерь, и тем, что мы наблюдаем нынче.
«У него лицо старовера, раскольника», — глянув на фото Бориса Черныха в книге его прозы «Гибель Титаника», сказал мне пермский скульптор Радик Мустафин. Скульпторы умеют «читать» лица.
После выхода на волю Черных организовал в Ярославле выпуск газеты русской литературной провинции «Очарованный странник». Направленность «Очарованного странника» высоко оценил Виктор Петрович Астафьев.
Но надо знать неугомонного Черныха, чтобы понять: публикациями шедевров «натуральной» поэзии и прозы он не ограничился. Критиковал губернатора Лисицына. В том числе писал о той печально известной губернаторской охоте на медвежат, когда под Рыбинском была расчищена накануне заваленная снегом территория...
Затем у Бориса убили друга, который поддерживал газету деньгами. «Очарованный странник» в лице Черныха отправился путешествовать по России дальше. Губернатор Амурской области Анатолий Белоногов пригласил прозаика в качестве советника по культуре в родные места, с щемящей блистательностью описанные в черныховских книгах.
Однажды губернатор его спросил: «Почему вы каждый раз приносите свои советы в письменном виде?» Прозаик пояснил: «А потом как я докажу, что я всё-таки давал эти советы?» — «Ах, вот так, Борис Иванович?..» — «Так».
Когда Черныху стукнуло шестьдесят, у чиновников открылась возможность уволить его по сокращению. Чем занялся Борис? Основал ещё одну газету — «Русский берег», где вынашивал новую «раскольничью» идею создания на Тихом океане российской Византии.

— Как пришёл ты к этой мысли?

— Мои предки-казаки обосновались в здешних местах ещё во времена генерал-губернатора Муравьёва-Амурского. Замечательная была личность! К его доводам даже царь Николай Первый прислушивался. Тридцативосьмилетний Муравьёв управлял всей Сибирью и Дальним Востоком, имея штат в пятнадцать чиновников! Сколько их нынче в администрации Благовещенска?! Протирают штаны, спокойно наблюдая, как через пограничный с Китаем Амур идёт ничем не прикрытая экспансия...

– Экспансия? И как же она осуществляется?

— А вот как. Зимой, когда замерзает река, границу с Китаем вообще можно считать открытой. Китайцы в наших краях захватили практически всё торговое пространство. Мы уже не едим собственных овощей. Но есть «овощи» пострашнее. Через границу тащится такое количество наркотиков, что пора осознать: это не просто криминальный бизнес, а едва ли не геополитическая цель!

— Говорят, через наших учёных, побывавших в Китае, прошла утечка информации, что якобы к две тысячи пятидесятому году Китай наметил полностью подчинить Сибирь и Дальний Восток?

— Собственно, это видно уже невооружённым глазом. В Благовещенске произошёл казус. Прибывшая сюда группа китайцев при посещении местного музея отказалась от гида: у нас, мол, свои провожатые есть. И вдруг наши заметили, что китайцы идут по музею, а лица у них враждебные. Оказывается, их гид, переходя от экспозиции к экспозиции, «забивал колышки»: «Вот эта земля — наша. Эта — тоже наша...» Пустячки?
Китайцы высыпают мусор с этажей, не удосуживаясь пройти к мусорным бакам. Кричу: «Парень! Ты чего творишь?!» Отвечает на чистом русском языке: «Это не твоя земля. Иди отсюда!»

— Может, у государства не хватает сил держать границу? Но ведь Амур с давних пор был казачьей рекою!

— Ты совершенно прав. Так придайте и нынче ему статус казачьей реки — и мы будем держать Амур спокойно. Этого не делается по одной простой причине. «Казаки? Это же реакционная сила!» — кричат наши либералы.
Вот и посетила меня в одночасье мысль уйти на Тихий океан. Слава Богу, мы ещё сильны в военном смысле. Византия, когда ушла из Рима, не случайно осталась в памяти мира как империя, просуществовавшая триста лет.
Если мы уйдём на Тихий с нашим ядерным оружием, нам ничто не помешает заново стать великой страной. На западных границах у нас практически не осталось морей, к Северному Ледовитому мы уйти не можем. Выбор один — Тихий океан. Это совершенно грандиозное явление! И живут здесь, кстати, интереснейшие, породистые люди.

— А у меня ощущение, что в результате какой-то дьявольской селекции породистых людей на Руси, напротив, всё меньше и меньше...

— Знаешь что... Я встречался с губернатором Хабаровского края Виктором Ишаевым. (В этой должности он проработал до 2009 года, а затем, до 2013-го, — полномочным представителем Президента России в Дальневосточном федеральном округе. — Ю. Б.) Потрясающий мужик! Я на него
смотрел и думал: «Что же мешает нам выбрать такого президента?» Работник. Могучий деятель. При нынешних условиях строит автострады, улицу Маркса переименовал в улицу Муравьёва-Амурского. Без шума, без всяких там идеологических крикливых фраз.
На островке между Уссури и Амуром, на который все время претендовали китайцы, втихомолку, по ночам, в течение месяца построил православную церковь. В один прекрасный день глянули: на тебе! Открывается храм. Всё! Русская земля. Батюшки ходят... Чем не Византия?
По сути, свою Византию Борис Черных уже описал. Все герои его рассказов живут в некоем городе Урийске. «Уссурийск?» — спросил я Черныха. «Нет, — мотнул он категорично головой. — Это город Цесаревич Алексей. Так он был назван в честь родившегося наследника, сына Николая Второго. Во время Февральской революции его переименовали в Алексеевск, а при большевиках — страшно сказать — уже в город Свободный. При этом сделали столицей восемнадцати лагерей Бамлага! Как я могу в своих рассказах называть мой родной город Свободным?!»
Зато именно в этом построенном в сознании писателя Черныха городе, среди его полумифических персонажей, растёт та полупотайная грёза о Византии, так ностальгически переданная в книге «Гибель Титаника»: «Вы скажете: невозможно, чтобы человек вообразил себя пароходом. Да, где-нибудь в России невозможно, а в Урийске вольному воля; и не один майор жил в диковинном мире диковинных грёз. Полубезумный Андрей Губский, доморощенный летописец, вообразил себя — ни много ни мало — князем Андреем Курбским, подобрал на свалке старинную пишущую машинку „Ундервуд“, отремонтировал и наводнил город посланиями Ивану Грозному».

— Борис, но ведь ты дашь фору любому из своих чудаковатых героев-правдоискателей! Вспоминаю, как ты обратился к основателю уральского града Китежа Леонарду Постникову, увидев, как тот сидит в вырезанном зэками кресле, напоминающем трон: «Ваше Величество!» А как ты осадил Солженицына?!

— Александр Исаевич, с которым я состоял в переписке и который, оказывается, читал мою прозу ещё в Вермонте и помогал мне материально как политзэк политзэку, однажды сказал, что в сегодняшней России монархия невозможна. Потому что нужен помазанник Божий. Где он? Мы не готовы к монархии.
И вот я ему ответил — с Амура: «А иудейский народ был готов к приходу Христа?» Получается, не был готов. Второй вопрос: «А надо ли ему было приходить?» История ответила? Да.
Точно так же — и для нас: надобно, чтобы монарх пришёл к России. Нам не нужны эти княжеские кровно выродившиеся династии. Мне говорят: «Вы знаете, очень хороший внук вырос у Георгия Константиновича Жукова!» Династия Жуковых? Ради Бога! Тогда прекратятся эти либеральные игры. Начнётся упорядоченная жизнь. Тогда уж действительно можно будет уйти на Тихий океан. И столицу туда перенести. А может быть, и на Урал уйти. У вас же — стык между Европой и Азией. Представляешь, Екатеринбург — столица России?

— А почему не Пермь?

— Отчего бы и нет? Там у вас зима мягкая, хорошая. И лето тёплое...

— А что будем делать с твоей родной музеефицированной политзоной «Пермь-36»?

— Спалить — и крест поставить!