***

Не смотри на себя через смерть:
мир не хочет тебя уничтожить, —
но попробуй сквозь жизнь посмотреть
только так видеть видящий может.
Выметай невесомой метлой
всё, за что так юродивых ценят,
продвигаясь в московском метро
к юго-западной призрачной цели.
И дождя не случится в четверг,
если с кем-то съедаешь пуд соли:
человека любить человек
вопреки безразличью способен.
Пусть твои просветлеют глаза
от застывшего в них омерзенья,
и тогда — вдруг случится слеза,
что изменит позорное зренье
навсегда.


***

Своё получаешь с процентом —
хоть клоком с паршивой овцы —
и стынет бесцельным оцетом
покоцанный ручкой коцит
бумаги, что за ночь измята,
раз мирное тщетно спаньё.
Такая работа, ребята,
и надо работать её.


***

Не бейтесь, зубы, не стучите
от холода иных миров.
Читатель — это расточитель
чужих молниеносных слов.
Читатель — это стилизатор,
писателя немой двойник
и праведный стерилизатор
повинных в лишнем весе книг.
Как будто рана ножевая —
любой союз, любой предлог,
но я пока что выживаю,
выуживая смысл из строк.
Я выдоен и обесточен,
но смотрит — злое, как слеза —
многоочитым многоточьем
стихотворенье мне в глаза.
Как из детства лёгкий мячик,
горький звук мой долетел
за конечный, за коньячный,
за обманчивый предел.
Там он в ледяной пустыне,
в обессилевшем огне
домерзает и поныне
в полинялой полынье.
Ведь казалось, что казалось,
посреди безумств ночных.
А сказалось, что сказалось.
Заново теперь начни...


***

Осенью освоено
сонное пространство,
а в глазах пробоина
и непостоянство.
А в глазах — рогалики,
на душе — вериги.
На груди — регалии
радостных религий.
Крестики да нолики,
диалог окольный.
Сон у алкоголика —
краткий, беспокойный.
Слюбится да стерпится,
ливень льёт лениво,
в уголочке теплится
ласковое пиво.
Телефон тефлоновый,
свет свечной, увечный,
нафталин плафоновый —
это всё не вечно.
Всех сочтёт руинами,
все сотрутся руны.
Давит смерть в грудину нам
и сменяет луны...


***

Спроси у волка —
выть иль не выть.
В стогу иголка —
не может быть.
Зарыт осколок,
забыт предлог,
смертельно долог
наш диалог.
Тяжёл груз тела
и кожи тина.
Но — опустело.
И — отпустило.
…………………..
Я смотрю за окно
на пустое пространство,
с коим я заодно,
и теперь мне не страшно.


***

Линия — линялая, льняная
по стене уходит в потолок.
Всюду здесь одна моя вина.
Я принимаю это как налог.
Каждая последняя статья сна
мне грозит зарытое отрыть
и открыть закрытое, стать ясным
и с кристальной совестью — не быть.
И звучат вокзалов вокализы,
жир жары течёт вокруг, и вот —
мне сюрприз. А я люблю сюрпризы.
Повезёт лишь тем, кто позовёт.


***

Надежды мне не подающий
блеск слепо падающих звёзд
в унылой полусонной гуще
затихнет, как последний тост.
И солнце где-то на востоке,
пиная новое утро,
насквозь просветит новостройки,
чьё старостью полно нутро.
Бумага, лишь тебе я нужен,
тобою выжат и спасён,
ведь всё похожее — похуже,
чем не похожее на всё.
К тебе иду, как к аналою,
хоть на тебе же и распят,
но пахлавейной похвалою
мой горький шаг не подсластят
однообразнейшие лица,
желающие мне всегда
не скурвиться, и не скуриться,
и не сбухаться никогда.


***

Сознанья груз провис, носимый,
души потрескался альков,
и голос, мной произносимый,
как будто вторит мне с боков.
Шагает тихо шаг отдельный
сквозь разухабистость торжеств,
и — отслоившийся от тела —
живет своею жизнью жест.
И — на один забитый ракурс —
глазной не словит окуляр,
как выпью я, курну и трахнусь
и спать залягу, покуря.
Лишь полуночною наседкой,
наматывая снов круги,
промасленное квохчет сердце:
"Я всё ещё в твоей груди!"
Прости, родное, и не бейся,
нам не срывать воздушный жмых
по белым простыням небесным,
а с чёрных простыней земных
пора уже срываться на хер
и в свет, что зол и кипячён,
уйти низложенным монархом
и не задеть себя плечом.


***

Тупую преданность топя
в агонии вещей,
влюблён в отсутствие тебя,
в отсутствие вообще.
Не сообщай и не пиши,
что счёт со мной свёден:
я был пожизненно в пажи
тобой произвёден.
И пажество мне пожинать,
по жести говоря,
ты не сестра мне, не жена,
но всё равно не зря
тогда произошло, потом
ты поняла сама:
моё безумие — фантом
дискретного ума,
в моём бессилии стрела
дремотных гулких сил,
которых ты мне не дала,
а я и не просил,
ведь я, в конце концов, поэт:
с листа лечу листом,
а ты — всего лишь силуэт
на месте на пустом.