В течение уже очень немалого количества прожитых лет мне достаточно часто приходится отвечать на вопросы, условно говоря, нацеленные на составление какого-либо публицистического, прикладного или информационного текста о Кара Караеве. И каждый раз я при этом испытываю удивительную, не подверженную никакой трансформации смесь необыкновенного волнения, восторга и гордости. Я начал это ощущать и, более того, осознавать еще в далекой юности, когда произошло первое соприкосновение с его музыкой. Потом, когда возникло наше тесное общение, и я стал его собеседником (более того, доверенным собеседником), он превратился для меня в один из неотъемлемых, важнейших источников глубокого "концептуального оптимизма" и счастья, безусловным кумиром на всю жизнь. Уверен, что найдется еще очень немало тех, кто аналогичным образом оценивает содержание, силу и своеобразие того воздействия, которое на них когда-либо оказал Кара Караев.
Он обладал гигантским запасом знаний, касающихся самых различных направлений: космос, физика, история, фундаментальная психология, философия, поэзия. И все это на фоне удивительной, почти юношеской впечатлительности, незаурядной интуиции и поэтического по сути представления об окружающем мире.
Его колоссальная просвещенность как музыканта и ученого, опыт глубоко новаторской профессиональной практики, требовавшей подчас, как он говорил, почти математического, рационального подхода к поиску прогрессивных творческих средств, и удивительное трудолюбие, приводившее часто к затворническому, аскетическому образу жизни, не затмили главного, из чего была соткана его натура: Караев был наполнен необыкновенной нежностью, любовью к миру, к человеку, к родным, к своей Родине. И именно это, как мне кажется, позволило ему внутри самого себя построить некую изумительную, гармоничную, может быть, несколько идеализированную, но при этом невероятно убедительную картину мироздания.
Вспомним его балеты, его "Дон Кихота", "Лейли и Меджнуна", Фортепианные прелюдии, Третью симфонию: всё это Любовь, Стоицизм, Катарсис. И Прославление!
Но лично для меня самым показательным и одновременно удивительным среди его сочинений является Скрипичный концерт – своеобразный итог его многолетних поисков. Абсолютный шедевр среди предшествующих шедевров.
Я берусь утверждать это, поскольку прошёл испытание на чувствительность, как слушатель этого произведения, не один раз и с одним и тем же результатом: для меня это были признания того, кому не чужды сомнения, кто в вечном поиске, кто стремится вырваться из мрака, исповедоваться, покаяться, расправить плечи… И признаться в любви. Эта музыка способна, добравшись до самых недоступных глубин подсознания, преподать мне очередной урок все того же "концептуального оптимизма". Как это получилось? Ведь я не самый искушенный слушатель, вовсе даже не знаток современных музыкальных систем и форм. Но мало того, что я бываю переполнен волнением, слушая это сочинение и, случается, с трудом сдерживаю слёзы. Я слышу в нём где-то там, глубоко, в его сокровенной плоти интонации нашей, этнической музыкальной культуры. Как?! Возможно ли это, спрашиваю я у тех, кто компетентен. Возможно ли в музыке, созданной на самом острие глобального прогресса, сохранить так органично некую материнскую, коренную основу? Ответ: "Да, конечно! Ты же слышишь. Это оно и есть!"
Браво, Кара-бек! Да упокоит твою душу Всевышний! Ты в который уже раз даришь мне радость нового познания!
…В своё время на Караева посыпались обвинения в космополитизме и отсутствии у него глубокой связи с национальной культурой. Теперь это звучит даже фантастично, и люди нового поколения вряд ли вообще способны понять эту часть истории нашей музыкальной жизни. Современники же того периода стали это забывать. Старые газеты, стенограммы и отчёты, наверное, скоро истлеют в архивах. Но это – реальность. Надо помнить, что и на гениев бывает объявлена охота. Собственно говоря, главные удары были нанесены невежественными людьми, не способными глубоко мыслить. По их представлению национальный композитор – это тот, кто питается цитатами из фольклора. Но были и злонамеренные персонажи, всякие "писаки" и завистники. Так или иначе, сегодня мы помним Караева как победителя.
…Мы близкие родственники: наши мамы – родные сёстры, и элементы родовой близости и нежного отношения между семьями, свойственные всем азербайджанцам, безусловно, играют весьма значительную роль в моём отношении к Кара Караеву.
Но он – гений, и на этом фоне все патриархальные особенности и "сантименты" – какими бы трогательными они ни были – меркнут: Караев – часть национальной сокровищницы Азербайджана, и потому он в первую очередь представляет собой предмет моей национальной гордости…
Я был счастлив, когда в 1968 году мне предложили осуществить проект документального полнометражного фильма о Караеве, посвящённого его пятидесятилетию. Мне было тогда всего 25 лет, и я ещё даже не закончил учёбу во ВГИКе – институте кинематографии в Москве.
Волнение моё и чувство ответственности были огромны. И я сказал, что если Караев не посмотрит и не одобрит те фильмы, что я до этого снял, я не приму предложения.
…Караев остался доволен моими работами. Он позвонил моей маме и поздравил её с тем, что её сын…
(Цитировать его слова мне не позволяет пример незабвенного Кара Караева, поскольку он был при всём своём величии необыкновенно скромен. Ему это было положено, как благородному человеку и истинному, образцовому интеллигенту).
…Единственное, что я хочу сказать о работе над фильмом, следующее: я делал фильм в стиле ультрадокументализма: правда, правда и ещё раз правда! Это было моё кредо. Но важнейшим фактором возможности реализации такого рода работы был сам Караев. Вся его жизнь – это "Правда, правда и ещё раз правда"! Никакой фальши, никакого лукавства. Полная гармония и полное совпадение наших принципов.
Я был счастлив в 1968 году, и я счастлив сегодня.
… Фильм я назвал "Это вступает Правда". Так в финальной сцене этой ленты звучат слова самого Караева, которого мы снимали и записывали, как и весь фильм, идеально правдиво – без всякой постановки.
Ещё раз о великой скромности Великого Человека.
Когда фильм был готов, Караев находился в отъезде. Я оттягивал официальную сдачу работы студийному начальству с тем, чтобы сперва показать её своему герою.
Наконец он приехал, и мы поздно вечером, уединившись в маленьком просмотровом зале, смотрели фильм. Караев молчал, не отрывая взгляда от экрана, я – тем более. Он курил одну сигарету за другой, а я, следуя нашему азербайджанскому этикету, при старших братьях курить не смел.
…Когда фильм закончился, и механик зажёг свет, возникла мучительно-тоскливая тишина. Я ожидал или критики, или снисходительной похвалы и несмело надеялся на одобрение или что-то "покруче"… Но молчание было за гранью моих предположений… А Караев продолжал молчать, жадно втягивая табачный дым.
…Когда пауза продлилась критически долго, и киномеханик начал постукивать в проекционное оконце, сделав над собой невероятное усилие, я сдавленным голосом спросил: "Ну… как?.." При этом я уже подготовил себя к самому худшему.
…А великий интеллигент ответил, почему-то не глядя на меня:
– …Ну… видишь ли… в принципе… этот фильм посвящён…так сказать, э-э… моей скромной персоне… И я… как бы…представлен здесь…ну…достаточно…позитивно, так сказать… Поэтому… я тебе.. ну…только так могу сказать: если когда-нибудь кто-то захочет снять ещё что-то обо мне и спросит, какой бы фильм я хотел увидеть, я отвечу: посмотрите фильм Октая и сделайте такой же.
И тут он поднял на меня взгляд. И он улыбался. Но впрямую похвалить фильм означало бы для него похвалить самого себя. Это было за пределами его принципов…
И ещё раз о великой скромности Великого Человека и о его благодеяниях.
Это было в 1970 году. В тот период джаз считался самым "греховным" направлением музыкальной деятельности в СССР. И Караев, будучи председателем Союза композиторов Азербайджана, тем не менее инициировал и провёл в зале возглавляемой им организации концерт квартета Рафика Бабаева и трио Вагифа Мустафазаде, поддержав тем самым молодых и достаточно прославившихся к тому времени музыкантов. Это было сенсационно. Караев, как настоящий хозяин гостеприимного дома, приветствовал собравшихся и произнёс вступительную речь, выразив при этом сожаление, что "не являясь достаточно образованным в области джазовой музыки, он позволил себе говорить на эту тему".
Но какая это была речь! Яркая, глубокая речь знатока-универсала, охватывающего в своей памяти многие имена, события и направления джазовой музыки. Однако для максималиста Караева этот уровень, видимо не был достаточно высок…
Мне же запомнилось больше ВЕЛИЧЕСТВЕННОЕ ПРОЯВЛЕНИЕ его интеллигентской храбрости и альтруизма.
Чувство сопричастности, "инстинкт донорства", что ли, вообще были свойственны Караеву в высочайшей степени. Это я смог пронаблюдать во время съёмок в его консерваторском классе. И это осталось на всю жизнь. С того времени прошло 50 лет. Но я то и дело обнаруживаю в себе, как педагоге, унаследованные от Караева черты. Я их берегу в себе. Это очень ценная память. Это важный курс, пройденный когда-то на уроках мудрого, поистине ГЕНИАЛЬНОГО МАСТЕРА.
Как наставник, Караев относился к неспособным, бесталанным студентам с каким-то тщательно закамуфлированным раздражением и сожалением. Ему как будто было совестно оттого, что он, столкнувшись со случаем, скажем, явной бездарности, не в силах оказать помощь. Он, гений, считал для себя неприемлемым отступать.
Он умел буквально озарять своей чуткостью, человечностью и мудростью даже вовсе неталантливых людей. Он всех учеников как будто уговаривал делать нереальное для их уровня, и они покорялись. Ни разу никто, даже бездари, не услышали от него слова нетерпения или досады. Только на лице его иногда становились видимы какие-то новые морщинки, и он вдруг как-то нервозно мог погасить сигарету…
А талантливых людей он обожал. И радовался им как ребёнок. И не оставлял их без опеки.
…Я думаю, что пройдя в жизни (и не бесследно) немало препятствий, познав правила борьбы и борьбу без правил, и сумев прославить своё имя, и поднявшись над суетным миром, он обнаружил в себе громадные запасы энергии, которая, преобразовавшись в доброе слово, щедрость советчика, храбрость защитника, мудрость наставника, смогла привить людям чувство гармонии и одарить их надеждой. Это, вероятно, все тот же самый "концептуальный оптимизм".
Сегодня энергия Караева продолжает питать нас его мудростью, благородством, талантом и волей. Слишком яркими были его дела в этом мире, чтобы когда-либо потомки могли забыть этого Гения. Его музыка настолько прекрасна, что она будет звучать ещё и для детей наших, и внуков. Благодарность наша безгранична, память о нём вечна.