(LoveOfSevenDolls
Издательство PenguinBooksLtd.
CopyrightPaulGallico, 1954)

Как-то весной в Париже одинокая отчаявшаяся девушка брела в сторону реки с намерением утопиться. Звали её Марель Гузек, а попросту Муш. Худенькая и угловатая, с короткой стрижкой и милым, большеротым лицом, была она бретонкой, родом из деревни Плухарг, что близ Сен-Брийе. Отсвет тайны той древней земли неуловимо угадывался в её облике - в грациозности ли, с которой она ступала, словно облаченная в колышущиеся крестьянские юбки, или во взгляде огромных, полных безысходного отчаяния глаз, влажно блестевших на осунувшемся от голода и горечи лице. Было ей всего двадцать два, но, несмотря на молодость, в простодушном и бесхитростном лице её угадывалось загадочное нечто, мрачная тень древнего кельта. Это “нечто” и вело её сейчас к реке.
Помните ли вы Париж в тот май, когда весна наступила так рано, и гигантские канделябры каштанов в цвету осеняли прекрасный город? Омытые солнцем дни были тёплыми, но ночи оставались холодными и часто ветреными. Днём Париж играл в лето: появились дети со своими нянями около Ронд Пойнт, на бульварах витал запах женских духов, сияли в лучах солнца витрины оживлённых магазинов. Небо раскинулось шатром того особенного синего цвета, который, кажется, существует только над Францией.
Но по вечерам холод прогонял людей с улиц. И потому весенний карнавал, бурливший весельем в течение нескольких дней у Пойнт Нейли, теперь сворачивался и готовился к переезду. Гирлянда голых электрических лампочек и коптящих керосиновых фонарей протянулась вдоль одной стороны улицы Де Голля от Ронд Пойнт де ля Дефенс до самого моста через Сену, открывающего въезд в Париж с запада. Шум уличного зрелища, музыка с каруселей, крики зазывал и хлопки выстрелов в тире сменились прозаическими звуками демонтажа, топоров и пил. Грохот сбрасываемых на землю деревянных и металлических щитов и настилов заглушал звуки последних шарманок. Лишь несколько самых стойких зрителей одиноко бродили наперекор холоду среди наполовину разобранных качелей, каруселей, картингов, подмостков и шатров. К утру ничто, кроме мусора на мостовой да местами взрытой земли вдоль широкой авеню, не напомнит о проходившем здесь празднестве.
В пронизываемом сквозняками помещении ревю Мулен Бле, представлявшем собой огороженную брезентом часть улицы, Муш, сдав незатейливый костюм, выданный ей для выступления, натянула собственную одежонку и окинула взглядом жалкое пристанище. Продрогшие от холода девушки в гримёрной дешёвого вертлявого шоу были заняты сборами, готовясь к переезду в Сен-Жермен. Но она с ними уже не поедет. Сегодня вечером, после представления, хозяин уволил её. «Жаль, но ты нам не подходишь. Тощая, как общипанный цыпленок. Такие дела, детка». И это действительно было так.
Банальная, в сущности, история. Осиротевшая во время войны, Муш жила с двоюродной бабушкой. Когда ей было шестнадцать, бабушка умерла, и девочка перебралась в Сен-Брийе. Там устроилась работать уборщицей в ратуше и принялась отчаянно копить деньги на поездку в Париж. Подобно многим провинциальным девушкам, возможно, воодушевленная успехом в деревенских любительских спектаклях, она была одержима мечтой о сцене. И вот, без единой родной души во всем мире, она приезжает со своей мечтой в Париж - а Париж безжалостно швыряет ей в лицо тот голый факт, что нет у неё на самом деле ни таланта, ни выдающихся внешних данных.
Время от времени ей удавалось устроиться в какое-нибудь кабаре на Пигаль или Монмартре, и это спасало её от голода. Но удержаться на одном месте никогда не получалось. Владельцы дешевых шоу терялись перед невинностью и чистотой, которые исходили от её облика. У посетителей заведений она не вызывала ни малейшего интереса, и в конце концов хозяева неизменно прогоняли её. Опускаясь всё ниже, она докатилась до балаганного стриптиз-шоу, и теперь её сочли негодной даже для этого уличного заведения. Жалкие франки, которые ей причитались, могли прокормить и обогреть её лишь нескольких дней. Потом оставалась только улица.
Муш бросила последний взгляд на болтающих девушек. По крайней мере они умели так пройтись по дощатой сцене, что публика заводилась. Вздохнув, она собрала свои скромные пожитки и сложила их в маленький соломенный чемоданчик, который прихватила с собой утром, потому что думала, что поедет с шоу дальше. Конечно, вещи ей больше не понадобятся, но бросить их она как-то не могла. Завтра чемоданчик найдут на парапете Понт Нейли, потом приедет полиция с длинными шестами и выудит её тело из Сены…
С чемоданчиком в руке, не оглянувшись, она вышла из помещения. Потухший взгляд, ссутулившиеся худенькие плечи - всё выдавало характерный, легко узнаваемый во Франции облик побитой жизнью девушки, без пяти минут самоубийцы. Как раз в этот момент появился хозяин заведения. Кинув взгляд на девушку, он мгновенно уловил её состояние и едва не поддался побуждению вернуть её, однако одернул себя: не жалеть же каждое провинциальное чучело… И всё же было что-то привлекательное в этой малютке. Конечно, не то, что нужно клиентам, но всё же… если бы только уловить, что именно... К моменту, когда лучшая сторона его натуры, в конце концов, одержала верх, и он окликнул её “Эй, Муш, подожди! Может быть...”- девушка уже скрылась.
Не глядя по сторонам, будто уже отрешившись от реальной жизни, Муш брела в сторону Сены. В памяти мимолетно возникали беспорядочные картины детства в Бретани. Сине-зелёные волны, взбивающиеся в белую пену о чёрные камни, залитые солнцем поля с пламенеющими на них красными маками, среди которых возвышались древние кресты и менгиры друидов. Рыбацкие лодки, направляющиеся к берегу, и дети, играющие в песке; почтальон, проезжающий мимо на велосипеде. Женщины, остановившиеся поболтать у входа в булочную. Муш как будто бы даже уловила запах свежеиспеченного хлеба и хрустящих булочек. Вот она в церкви и слышит шелест накрахмаленных головных уборов и вздохи органа. В голове промелькнули фрагменты мелодий старых песен, и на мгновение она увидела огрубевшие от работы руки матери, оправляющие на ней платье к её первому причастию. Ей вспомнились старые друзья - серый кролик, и черепаха, рыжая кошка и одноногая утка, глаза всех этих существ, которые так доверчиво смотрели на неё когда-то. Заглядывая в этот яркий сад своей прошлой жизни как сквозь дверь в стене, она не видела, что и по эту её сторону много всего, ради чего стоило продолжать жизнь, что она молода, и что на пепле неудач можно начать строить наново. Тёмная, затянутая смогом ночь, такая холодная и враждебная, будила только мрачные уголки её сознания.
Она торопливо шла, отрешённо глядя перед собой. Вдруг из темноты раздался чей-то голос:
- «Эй, ты, с чемоданчиком! Куда направляешься?»
Муш застыла, удивленная и испуганная. Пронзительный голос обращался явно к ней, но было непонятно, откуда он исходил. Бесцеремонность, с которой её внезапно вернули в мир, в некотором роде уже ею покинутый, рассердила её. Следующие слова, донесшиеся откуда-то из темноты, испугали ещё больше:
“ Бр-рр, на дне реки холодно, малышка, а угри и лангусты ох как больно кусаются”.
Попадание была точным как волшебство. Впрочем, Муш, истинная бретонка, была суеверна и легко впускала сверхъестественное в повседневную жизнь. Она огляделась в поисках источника голоса, так поразительно разгадавшего её намерения. Но при слабом освещении керосиновой лампы увидела лишь пустую будку кукольного балаганчика с клеёнчатой вывеской наверху, объявлявшей: “Капитан Кок и его семья”. Рядом грязноватая цыганка-гадалка и её муж собирали тент, переругиваясь из-за выручки. По другую сторону будки двое мужчин взваливали на маленький грузовичок силомер. Никто, казалось, не замечал присутствия девушки. Однако пронзительный голос настойчиво продолжал:
-«Что стряслось, малютка, дружок слинял? Велика трагедия, подумаешь! Да их пруд пруди, другой найдётся».
Вглядевшись внимательнее сквозь мглистую дымку, Муш заметила, что будка не совсем пуста. На подмостках виднелась маленькая кукла, вернее, верхняя половина куклы, потому что ног видно не было. То был рыжий мальчик с остренькими ушками и носом картошкой, маленький эльф. Он бесцеремонно уставился на Муш размалеванными глазами, и в неверном жёлтом свете керосиновой лампы как будто подзывал её к себе.
- «Что, язык проглотила? Отвечай, когда к тебе обращаются», - продолжала кукла.
В момент первого испуга Муш опустила чемоданчик на землю. Теперь она подняла его и медленно направилась к будке, чтобы лучше рассмотреть это смешное создание. Бесцеремонность обращения странным образом задела её, и она огрызнулась: « А тебе-то какое дело?»
Кукла демонстративно оглядела девочку с головы до ног.
- «Ишь, какая гордая - это в стоптанных-то башмаках да без работы. Да я только от скуки с тобой заговорил. Ну, и из вежливости».
- «По-твоему это вежливо, заговаривать с незнакомыми, да ещё в таком тоне?  Тебе бы понравилось, если бы я...», - она оборвала себя, вдруг осознав, что разговаривает с куклой как с живым человеком. Но выражение размалёванного личика куклы при повороте головы так живо менялось, а движения и слова были так естественны….
- «А я вот совсем не прочь поговорить о себе, это все любят. Хочешь, расскажу тебе свою биографию? Значит так, родился я на дереве в Рождественскую ночь...»
Лёгкое движение, и на мостике появилась другая кукла. То была девочка с золотистыми локонами, широко распахнутыми глазами и маленьким капризным ротиком. Поворачиваясь и так, и этак, она как бы разглядывала Муш со всех сторон. Потом проворчала:
- «Бог мой, Кэррот Топ, и где ты их только находишь?»
Эльфообразный мальчик лукаво склонил голову набок и проговорил:
- «Недурна, а?»
- «Да ты что, Кэррот, не на что посмотреть! - взвизгнула девочка. – Неужели она и впрямь тебе нравится?»
Как бы оценивающе откинув голову, Кэррот пробормотал:
- «Да-а, должен признать, ножки оставляют желать много лучшего. Но глаза, Жижи, глаза хороши! И что-то такое в ней есть, что...»
- «Да деревенская девка она, и больше ничего, если хочешь знать моё мнение», - прервала его Жижи и благочестиво сложив ручки, возвела глаза к небу.
- «Деревенщина, конечно,- согласился Кэррот Топ.-  Но всё-таки, знаешь...»
Муш почувствовала себя странно рассерженной этими созданьицами, откровенно издевавшимися над ней. Она топнула ногой и прикрикнула на них:
- «Да как вы смеете обсуждать меня?»
Кэррот Топ тут же смутился:
- «Твоя правда, что же это мы в самом деле. Знаешь, последнее время мы очень разболтались, пора нас брать в ежовые рукавицы. Но и ты можешь сказать какую-нибудь грубость, если хочешь»
Жижи жеманно передернулась:
- «Ну уж нет, я лично не собираюсь здесь оставаться и слушать грубости от всякого пугала» - и исчезла под подмостками. Кэррот Топ поглядел ей вслед и покачал головой:
- «Она неисправима. А ты давай, смелее. Я не против.»
Муш улыбнулась:
- «Ну зачем же, вообще-то ты симпатичный».
- «Ой, правда? - Кэррот был явно доволен и в то же время как будто немного испуган. - Знаешь, я должен над этим поразмыслить. Пока, до скорого».
Он исчез, но на его месте тотчас же появился рыжий лис с длинным острым носом и сардонической усмешкой. В его алчных глазах, а ещё более в голосе, таилось коварство. С минуту он настороженно наблюдал за девушкой, а потом, растянув рот в хитрой, маслянистой улыбке, проскрипел:
- «Хэлло, бэби!»
Муш строго взглянула на него.
- «Привет, коль не шутишь. Хотя сразу видно, что ты хитрец и негодник».
Лис как-то так вывернул голову, что его мордочка вдруг приобрела обиженное выражение.
- «Вовсе не негодник, только так выгляжу. Не виноват, что у меня такая внешность. Можешь подойти и убедиться. Протяни руку».
Муш подошла поближе и осторожно протянула руку. Её лицо под дешёвой маленькой шляпкой было встревоженным и растерянным. Но и очарованным. Лис мягко положил подбородок на ладонь Муш и глубоко вздохнул.
- «Вот, - удовлетворенно проговорил он, - Теперь видишь, что ошиблась?» - и вскинул на неё один глаз.
- «Пока не очень»
-  «Ну что ты, сердце как у котёнка», - продолжал настаивать Лис, вдавливая подбородок глубже и глубже в ладонь Муш. - «Беда в том, что в меня никто не верит. Может, поверишь?»
При этом Лис, причудливо вывернув голову, опять повёл на неё глазом. Конечно же, все дело было в эффекте тусклого света и танцующих теней. Но на остренькой, умной мордочке куклы Муш вдруг увидела выражение такой тоски и надежды, что почувствовала себя необъяснимо тронутой и неожиданно для себя проговорила:
- « Хорошо, попробую»
Она уже забыла куда и зачем направлялась. И ей вовсе не казалось странным вот так стоять перед кукольной будкой и всерьёз беседовать с прохвостом-лисом. Там, откуда она была родом, люди разговаривали не только с маленькими полевыми зверьками и птицами на деревьях, но и с самими деревьями, и бегущими ручьями, и зачастую поверяли свои сокровенные тайны серым дольменам, которые в той далёкой стороне с незапамятных времен таинственно высятся среди лугов.
Лис опять вздохнул.
- «Я всегда знал, что однажды встречусь с чистым и невинным существом. Как тебя зовут, бэби?»
- «Марель. Но все называют Муш».
- «Маленькая муха, да? Моё имя мистер Рейнардо. Дж.А.Рейнардо. Рей для друзей. Откуда ты родом?»
- «Плухарг, около Сен-Брийе».
Лис вскинул голову, и теперь на неё искоса смотрел один недобрый глаз.
- «Бойся спящую собаку, молящегося пьяницу и бретонца».
Муш живо отдернула руку и отпарировала:
- «Когда лис читает проповедь, береги своих гусей».
М-р Рейнардо разразился пронзительным хохотом и удалился в угол будки.
- «Малышка, а в твоем тщедушном теле таится бравый дух. Не правда ли, друзья?»  Последнее было адресовано рабочим, которые кончили загружать свой грузовик и теперь стояли рядом, наблюдая за происходящим.
- «Она явно не промах, старина»,- усмехнулся один из них.
Лис ещё раз хохотнул и потом крикнул куда-то вниз, под мостки:
- «Эй, Али! Поднимись-ка сюда на минуту, посмотрим, не сумеешь ли ты её напугать».
Огромный, с взъерошенной головой гигант, страшный и в то же время патетически трогательный, медленно появился снизу и в упор уставился на Муш. Она тоже не могла оторвать от него глаз. Мистер Рейнардо представил их друг другу:
- «Это наш гигант, Алифанфарон, для краткости Али. Али, это Муш, и она без ума от меня».
Муш начала было возмущенно возражать, мол, ничего подобного, но передумала, решив предоставить всё своему ходу и посмотреть, во что же это выльется. Гигант, казалось, напряжённо пытался что-то вспомнить, и наконец пробормотал вполне дружелюбно:
-«Фи-фо-фе..., нет, кажется фо-фе-фи..., о боже, опять не так. Мне никак не удаётся сказать это правильно. Но это не важно. Я ведь всё равно тебя не напугал?»
Муш, теперь уже окончательно поддавшись завораживающей игре, и вправду прислушалась к себе:
- «Пожалуй, нет, не напугал». -
- «Ну и хорошо. Друзьями быть лучше, тогда, может, и голову почешут, правда?»
Муш покорно и ласково поскребла деревянную голову. Али вздохнул и слегка потёрся об её пальцы, как кошка. И опять Муш почувствовала себя странно тронутой, а потом ещё больше, когда лис вдруг завопил как ребёнок, которого обделили “И меня, и меня тоже”, подбежал и склонил голову ей на плечо.
В этот момент из темноты выехал и остановился у будки разбитый, облезлый ситроен, с багажным ящиком на крыше и с пристёгнутым сзади сундуком. Из него вылезло страшное, поразительное создание. Это был одноглазый негр в оборванной форме солдата сенегальской армии. Старый человек с крупным, изборождённым морщинами лицом, голым блестящим черепом и полным ртом золотых зубов, свидетельствовавших о лучших временах. Грязная повязка, закрывавшая левый слепой глаз, придавала бы ему зловещий вид, если бы не невинная детская усмешка на лице. На рукаве пиджака были сержантские нашивки, на затылке - старая фуражка времен первой мировой войны. На шее висела гитара. Он окинул взглядом группу, изумлённо покачал головой и усмехнулся:
- «Опять за кем-то увиваешься, Рейнардо?  Тебя ни на минуту нельзя оставить, тут же какого-нибудь подцепишь».
Мистер Рейнардо злобно покосился на сенегальца:
- «Ты, Голо! Гони-ка лучше те десять франков, что пригрел из сегодняшней выручки».
Сенегалец восхищённо усмехнулся:
- «Так ты заметил, мистер Рейнардо? Ей-богу, от тебя ничего не утаишь». - Он выудил из кармана и положил на мостки монету. Лис тотчас подхватил её, с достоинством проговорив, обращаясь к Муш:
- «Видишь, в каких условиях приходится работать? Слава богу, что здесь есть хоть одно честное существо. Голо, это мой друг Муш. Мы подумываем пожениться. Муш, это Голо. Он наш оркестр».
Муш церемонно подала негру руку, а тот, вежливо склонившись, как на светском приёме, поднес её к губам. Мистеру  Рейнардо, однако, это не понравилось, и он недовольно тявкнул:
- «Прекрати, Голо, она может тебя не так понять».- И, обратившись к Муш,- «Кстати, малышка, а ты умеешь петь?»
- «Немного»,- ответила Муш,- а ты»?
- «О, да. У меня героический тенор. А у моего дружка неплохой бас. Эй, Али! Попроси дока подняться сюда. А ты, Голо, сыграй нам что-нибудь».
Гигант исчез, и на его месте возник пингвин - серьёзный субъект в пенсне, привязанном чёрным шнурком. Лис представил его как доктора Дюкло, действительного члена академии. Пингвин раскланялся и пробормотал:
- «Очарован-с.  Извините за официальный туалет. Я только что вернулся с ежегодного обеда антропоболтливого общества».
Голо, облокотившись о помятое крыло ситроена, пробежался пальцами по струнам гитары, как бы вызывая дух мелодии, потом взял уверенный аккорд, и Муш осознала, что уже поёт популярную в тот момент парижскую песенку:

“Va t`en, va t`en, va t`en!
Je ne suis plus ton amant...”

Голос её был несильный, что правда, то правда, но мягкий и задушевный, с лёгкой гортанностью, и звучал он юно и приятно, удивительно хорошо сочетаясь с елейным, но вполне мелодичным тенорком мистера Рейнардо, перемежающимся глубоким басовитым “пум-пум” доктора Дюкло.

“Уходи, уходи, навсегда
Я больше уже не твоя”

Музыка довершила состояние очарованности и окончательно перенесла Муш в удивительнейший из удивительных миров – в мир сказки, в который она случайно забрела из мрачной и холодной ночи.
Звуки песни привлекли соседей. Гадалка и её муж прекратили перебранку и подошли поближе, их цыганские глаза поблескивали в свете фонаря. Рабочий и водитель грузовика прихлопывали в такт “va t’en. Шофёр проезжавшего мимо такси подрулил к обочине и вышел из машины. Поздние прохожие, спешившие домой, приостановились. Другие участники карнавала, побросав несобранные тенты, подошли послушать. Вскоре вокруг маленькой облезлой кукольной будки собралась уже значительная толпа. Были это в основном простые, грубые люди, ночь была холодной, да и час поздний, но очарование музыки, странных говорящих кукол, и приблудившегося к ним живого существа захватило их.
А Муш преобразилась. Куда девались апатия и отчаяние. В компании с хитрым лисом и напыщенным, важным пингвином она пела куплеты, кокетливо обращаясь то к одному, то к другому, словно действительно меняла возлюбленных, и её хрупкая фигурка, доверчивые глаза, мягко сиявшие на бледном личике, усиливали очарование случайного уличного зрелища. Они закончили эффектным аккордом гитары Голо, его сочный смешок прорезался сквозь аплодисменты и “браво” зрителей. Муш и не заметила, как негр извлёк откуда-то из-за будки помятую солдатскую каску и быстро прошелся с ней среди толпы, подставляя под посыпавшиеся монеты и банкноты, потому что была поглощена тем, как мистер Рейнардо и доктор Дюкло обменивались изысканными комплиментами:
- «Вы были сегодня весьма в голосе, дорогой Рейнардо»
- «Позвольте вернуть вам комплимент, дружище Дюкло».
Потом Рейнардо повернулся к Муш и задумчиво проговорил:
-          «Пожалуй, я мог бы кое-что из тебя сделать, бэби».
А доктор Дюкло важно добавил:
- «Ваш сольфеджио совсем неплох, дитя мое. Конечно, всё дело в постановке диафрагмы...»
В это время где-то в глубине будки зазвенел звонок. Мистер Рейнардо издал радостный вопль:
- «О-ля-ля! Ужин готов. Извините. Рад был познакомиться, малышка. Пойдём, док».
Лис и пингвин исчезли под сценой. Голо с минуту разглядывал Муш печальными кремоватыми глазами много повидавшего старого негра. Потом спросил:
- «Кто вы, мисс?»
- «Никто», - ответила Муш.
- «Вы принесли нам удачу».
- «Правда? Я рада».
- «Куда направляетесь?»
- «Я не знаю...»
Его вопрос вернул ей ощущение ночи и жёсткой земли под ногами. Сказка кончилась. Однако эхо её всё ещё звучало, и на душе была странная лёгкость.
Голо кивнул. Такой ответ ему был понятен.
- «Извините меня, мисс. Я должен заняться сборами к отъезду».
Он пошёл к машине, отстегнул большой театральный сундук, прикреплённый сзади. Рядом с Муш раздалось “Пссс”. Муш повернулась и увидела, что на мостках будки появилась новая кукла - пожилая женщина с заметными усиками и сердито топорщившимися бровями. На ней был халат и домашний чепец, в руках тряпка, которой она время от времени проводила по полу. Приблизившись к Муш и украдкой осмотревшись по сторонам, она проговорила свистящим шепотом:
- «Ты им не верь».
Муш тотчас же вновь вернулась в тот, другой мир.
- «Кому не верить?»
- «Никому из них не верь. Это я тебе как женщина женщине говорю».
- «Но они же такие все добрые...», - запротестовала было Муш.
- «Ха, добрые. Тактика у них такая. Я мадам Мускат, консьержка. Всё про них знаю. Ты выглядишь порядочной девушкой, а то я бы тебе порассказала... Послушайся моего совета, не связывайся с ними. Все они негодяи».
Муш вдруг стало обидно, как если бы охаивали её старых друзей. И она возмутилась:
- «Это неправда, я вам не верю»
Голо, проходивший мимо с сундуком на плечах, приостановился и упрекнул консъержку:
- «Ну зачем вы так, мадам Мускат. Не такие уж они и плохие. Просто молодые да горячие. А вы, мисс, не слушайте её. Подождите, сейчас я её в сундук упрячу. Уж тогда-то она замолчит».
Услышав угрозу, мадам Мускат охнула и нырнула под мостки, а Голо прошёл за будку.
На месте консъержки появилась ещё одна кукла - старый господин в квадратных очках в стальной оправе и кожаном фартуке. Выражение его лица непостижимом образом менялось при каждом повороте головы - оно было то лукавым и дружелюбным, то серьёзным и проницательным. На какой-то момент он застыл и как будто смотрел куда-то мимо Муш, но вдруг обратился прямо к ней:

- «Добрый вечер. Меня зовут мосье Никола. Я занимаюсь куклами – делаю и ремонтирую их. А у тебя, дитя моё, я вижу, неприятности. В твоих глазах так много непролитых слёз».

Рука Муш невольно вскинулась к горлу, которое перехватил болезненный комок. Так давно никто не был ласков с ней, не называл ее “дитя”.
- «Может быть, хочешь рассказать мне о своих горестях?» - глядя на неё, спросил мосье Никола.
Опять появился Голо.
- «Расскажите ему, мисс. Он хороший человек. Все идут со своими неприятностями к Никола».
Слёзы брызнули из глаз Муш, и с ними как будто лопнула пружина, сковывавшее всё её существо. И здесь, перед тускло освещенной ободранной будкой, перед деревянной, но такой живой, полной внимания куклой история горечи и неудач вылилась с той трогательной непосредственностью, как не могло бы случиться ни перед одной живой душой. Когда она подошла к концу своего печального рассказа, мосье Никола закончил за неё:
- «И тогда ты решила утопиться».
Муш удивилась:
- «Как вы догадались?»
- «Ну, это совсем нетрудно. Но такой молоденькой девушке нечего искать на дне реки».
- «А что мне остаётся делать, мосье Никола? Куда деваться?»
Кукла погрузилась в серьёзные размышления, поднеся ко лбу крохотную ручку. Потом, склонив голову набок, спросила:
- «А к нам ты не хотела бы присоединиться?»
- «Присоединиться к вам? Неужели? Это можно?»
Перед Муш словно начала расступаться стена, и забрезжил свет. За короткое время она уже успела привязаться к этим странным неотразимым созданиям, каждое из которых на несколько минут приковало к себе её внимание и задело душу. И остаться здесь, в этой сказке навсегда, или хотя бы на какое-то время, уйти из неуютной реальности в чудный мир фантазии...
- «Это правда, мосье Никола? Вы действительно можете взять меня с собой?»
Кукла в раздумье помолчала, потом ответила:
- «Видишь ли, ты должна обратиться к Кэррот Топу. Он у нас администратор. А сейчас мне пора. Пока».
Какое-то время мостки оставались пустыми. Потом послышалось беззаботное посвистывание, и появился Кэррот Топ. Он беспечно подпрыгивал, никуда конкретно не глядя. Увидев Муш, как будто удивился:
- «Привет. Ты всё ещё здесь?»
Девушка не знала, как начать разговор. Он как-то изменился, Кэррот Топ, был не такой, как в первый раз. Но всё-таки решилась:
- «Мосье Никола сказал...»
- «Да, я слышал об этом».
- «Дорогой Кэррот Топ, можно мне остаться с вами?»
Кукла в раздумье оглядела Муш.
- «Ты так мило просишь, что трудно отказать. И к тому же, это ведь я тебя открыл, правда? Но если я разрешу, ты не будешь постоянно мне указывать, что делать и как? Я ведь, знаешь ли, здесь уважаемое и важное лицо».
- «Нет, никогда»
- «И будешь ухаживать за нами ?»
- «Если вы позволите...»
- «Пришивать пуговицы, и всё такое?»
- «Штопать носки...»
- «У нас нет ног, - отрезал Кэррот Топ сурово. - Это первое, что ты должна усвоить».
- «Тогда я буду вязать вам варежки».
Кэррот Топ удовлетворенно кивнул.
- «Это было бы хорошо. У нас никогда не было варежек. Но знаешь, денег здесь не заработаешь...»
- «Мне это не важно»
- «Ну что ж, в таком случае мы договорились. Ты можешь ехать с нами».
- «О, Кэррот Топ, спасибо!»
Муш сама не поняла, как она оказалась у самой будки, плача от радости, а Кэррот Топ, обхватив одной рукой её за шею, и другой маленькой деревянной ладошкой поглаживая по щеке, причитал:
- «Ну ладно, Муш, не плачь. Я же с самого начала хотел, чтобы ты осталась с нами, но пришлось поломаться немного, как-никак я тут менеджер. Итак, Муш, добро пожаловать к Кэррот Топу и семейству капитана Кока!»
Снизу донеслось сардоническое тявканье лиса и пронзительный голос Жижи: “Зачем это она поедет с нами? Здесь и так тесно!”. Мадам Мускат прошмыгнула по сцене, проворчав: “ Не говори, что я тебя не предупреждала”. Появился Али и прогромыхал: “Вот здорово! Я рад. За мной же надо присматривать, потому что я такой глупый. Голову мне почеши, а?”
Кэррот Топ, однако, его одёрнул:
- «Не сейчас, Али. Нам пора собираться. Голо! Голо, где ты?»
- «Я здесь, мой маленький босс», - появился из-за будки сенегалец.
- «Муш едет с нами. Найди ей место в машине».
- «Браво! - воскликнул негр. - Нам здорово повезло. Сейчас найду ей место».
- «Потом возвращайся и разбирай будку».
- «Слушаюсь, сэр, маленький босс. Разобрать будку. Будет сделано. Пойдёмте со мной, мисс, я устрою вас».
Он подхватил чемоданчик Муш, и они направились к ситроену. Голо положил чемодан в багажник, потом глянул на заднее сиденье машины, которое было завалено старой одеждой, газетами, картами, фрагментами костюмов кукол и реквизита, пакетами, пивными бутылками, наполовину съеденной буханкой хлеба. Здесь же валялись инструменты, пустая канистра для бензина и прочие вещи мужского обихода. Голо начал было беспорядочно все растасовывать, растерянно пробормотав:
- «Не очень-то здесь просторно, но...»
- «Ничего, Голо, - остановила его Муш,- я обещала Кэррот Топу следить за порядком, так что давайте я сама здесь быстренько всё разберу».
Работая, Муш радостно напевала себе под нос: “ Уходи, уходи, уходи...”, но в мыслях прежняя песня теперь звучала по-новому: “уходи, уходи, смерть, я больше тебя не хочу...”
Муш расчистила для себя небольшое местечко на сиденье, аккуратно сложила одежду и карты, завернула хлеб и обнаруженный кусок колбасы в газету. Заодно подмела и почистила старую машину, которая в некотором смысле должна была стать её домом - домом, который она будет делить с Кэррот Топом, Рейнардо, Али, мадам Мускат, Жижи, Голо и остальными.
Она была настолько ошеломлена и очарована, что ни разу даже не подумала о человеке, который тоже должен быть здесь, о невидимом кукольнике, прообразе семи очаровательных кукол.
Муш закончила разборку, только канистре не сумев найти подходящего места. Она вынырнула из машины в поисках Голо, чтобы посоветоваться с ним. Однако зрелище, представшее перед ней, было таким странным и зловещим, что она онемела. Будка со всеми милыми обитателями теперь лежала на земле грудой досок, брезента, клеёнки и цветного папье-маше, и Голо как раз кончал заворачивать её в брезент и перевязывать. Делал он это быстрыми и уверенными движениями долгой практики.
Но шест с висящим на нём бензиновым фонарём был всё ещё на месте, и прислонившись к нему, стоял человек, которого Муш до того не видела. На нём были вельветовые брюки, грубые ботинки и свитер с высоким отворачивающимся воротом под пиджаком военной спецодежды. Вязанная спортивная шапочка была сдвинута набок, с губ свисала сигарета. В тусклом свете возраст мужчины определить был невозможно, весь его вид был холоден и пренебрежителен. Он смотрел на Муш, и в его глазах, отражавших свет фонаря, она видела усмешку. Будто ледяная рука сжала её сердце: ни тепла, ни доброты не исходило от этого человека, только презрение и даже враждебность.
Муш, конечно, догадалась, что это и есть кукольник, тот, кто вселял жизнь в очаровавшие её маленькие созданьица. Но так хотелось надеяться, что вдруг это окажется всё-таки не он, а кто-нибудь другой, какой-нибудь торговец или кто-то из соседнего балагана. Ей было страшно.
Голо, оторвавшись от работы и распрямившись, перевёл взгляд с одного на другую, с молчавшего мужчины на испуганную девочку, и добросовестно представил их друг другу, как будто бы они никогда не встречались раньше, как будто мужчина не видел её из-за односторонне-прозрачной шторы, за которой он сидел, управляя своими куклами, как будто уже не изучил каждую черточку её лица, каждую линию её худенького тела.
- «Мисс Муш, это Капитан Кок, - и, повернувшись к мужчине, который даже не шелохнулся, - Капитан, это мисс Муш. Кэррот Топ, он нашел её, когда она шла в темноте, остановил и заговорил с ней. Потом мистер Рейнардо, он обнаружил, что она мило поёт, а мосье Никола, он подошел к ней и спросил, может, она хочет поехать с нами, после того как эта старая сплетница мадам Мускат, она пыталась всё испортить. Потом Кэррот Топ сказал “О’кей, она может присоединиться к шоу.” Я думаю, это для всех удача». - Он замолчал, довольный собой. Голо, вопреки здравому смыслу, почти верил порой, что куклы думали и действовали самостоятельно, и что кукольник мог и не знать, что они говорили, и что происходило с ними.
Муш тоже находилась под этими чарами, и потому присутствие этого мужчины смущало и тревожило её, усиливая неразбериху в чувствах. Мужчина, представленный как Капитан Кок, перевёл глаза, включив в зону обзора Голо, и спросил резким, неприятным голосом:
- «Ну и что ты хочешь от меня? Что тебе велел делать Кэррот Топ?»
- «Погрузить всё в машину, мосье Капитан».
- «Так и делай это. И поведёшь машину, я хочу спать».
- «Погрузить всё в машину, о’кей сэр»...- Голо подхватил тяжёлый тюк, и чуть замешкался. Капитан рявкнул на него “Пошёл!” и помог пинком.
Голо не издал ни восклицания, ни звука протеста. Глядя как торопливо засеменил старый негр, Муш сжалась от стыда и горечи. Покорно засеменил, как побитая собака. Или как человек, хорошо знакомый с непреодолимой силой жестокости.
Реальность, холодная как ночь, вернула Муш на землю. Характер мужчины был таким же едким, как зловоние от коптящего фонаря над его головой. Теперь он перевёл взгляд на Муш и впервые обратился непосредственно к ней. Он не вынул сигарету изо рта, и она свисала с губ, оставаясь устрашающе неподвижной, ибо он владел и искусством чревовещания.
- «Подойди-ка сюда, Муш».
Как загипнотизированная, она медленно двинулась к нему. Мужчина не торопясь оглядел её с ног до головы.
- «Тебе незачем растрачивать сочувствие на Голо, - сказал он, с удивительной точностью угадав её чувства.- Здесь ему лучше, чем где-либо ещё. Теперь слушай меня...»
Он помедлил, кончик сигареты на мгновение вспыхнул. Муш чувствовала, что дрожит.
- «Ты можешь остаться с нами, но при условии, что будешь слушать, что тебе говорят и помогать в представлениях. Если нет, я вышвырну тебя, что бы ни сказал Кэррот Топ. Ему ты нравишься. Доктор Дюкло и Рей, похоже, считают, что ты неплохо поёшь. Лично меня от твоего нытья мутит, но раз удалось вытянуть монеты у этой толпы сегодня, то это всё, что мне нужно. Теперь давай иди, залезай на заднее сиденье. Если голодна, можешь поесть хлеба и колбасы. Но чтоб тебя не было слышно. Марш!»
Если бы у Муш в руках был чемодан, то она ушла бы тогда и сразу же. Но чемодан был заперт в багажнике, и чисто по-женски она не могла расстаться со своими пожитками, какими бы нищенскими они ни были. Да и куда ей было идти? Во всяком случае, теперь уж не в реку, на дне которой извивались угри и лангусты, как предупредил её Кэррот Топ.
Со слезами, застилающими глаза, Муш повернулась и пошла к машине.
Капитан Кок сел на переднее сиденье, натянул на глаза свою шапочку и заснул. Машина с Голо за рулём двинулась, пересекла мост и повернула на север, направляясь к автостраде, ведущей к Реймсу.
Свернувшись калачиком на заднем сиденье, Муш вытерла слёзы и принялась щипать хлеб и колбасу. Она слышала шлёпанье свёрнутой кукольной будки на крыше, где Голо пристегнул её к багажнику, и скрежет сундука, привязанного сзади. Ей удалось понемногу утешиться мыслью, что там, в безопасности, защищенные от холодной погоды, находились все маленькие созданьица, которым она, по-видимому, пришлась по душе. И вспомнила, что даже Капитан Кок говорил о них в третьем лице, как будто они существовали  независимо от него.
Перед тем, как заснуть, она слышала, как сундук царапнул о заднюю часть машины, и улыбнулась, думая о Кэррот Топе, озабоченном своими административными обязанностями, о лицемерном, но обаятельном лисе, несчастном гиганте, вздорной золотоволосой девушке, надменном, но дружелюбном пингвине, болтливой консьержке и добром и мудром кукольном мастере. Завтра она встретится с ними опять...

Настоящее имя человека, который нарёк себя Капитаном Коком, было Мишель Пьеро, и происхождением он был из парижской клоаки, той самой, что в былые времена породила блистательного Вийона. Жизнь Мишеля была лишена доброты и жалости. Отца своего он никогда не знал. Его мать, уличную проститутку, убили, когда ему было шесть лет. Мишеля подобрала семья из циркового балагана. Приёмная мать подзарабатывала, ублажая клиентов после представления, приёмный отец редко бывал трезв.
Будучи пьяным, отчим, который был цирковым огнеглотателем, однажды вступил в состязание с конкурентом из соседнего шоу. Не рассчитав количество бензина, которое мог удержать во рту, он глотнул и умер ужасной смертью от внутреннего ожога. Его жена, уже надломленная болезнями, ненамного пережила его, и в тринадцать лет Мишель вновь остался один на свете.
К пятнадцати годам это уже был маленький дикарь, владевший самыми отчаянными и мошенническими трюками уличных шоу. Сейчас, в тридцать пять, он был красив на ухарский лад, с волнистыми рыжеватыми волосами, широко расставленными серыми глазами и крупным, несколько несимметричным носом, ещё больше искривленным от удара, полученного в эксперименте с кулачным боем, носом, который в сочетании с чувственным ртом придавал ему облик сатира.
В течение всей его жизни никто не был добр или мягок с ним, и он платил миру тем же. Предельно циничный, он ни разу не испытал любви, уважения или простого расположения к кому-либо или чему-либо, будь то мужчина или женщина, ребёнок или бог. На женщин он смотрел как на объект для утоления своих потребностей. Использовав, он унижал и бросал их.
Если бы его спросили, почему он подобрал этот тощий, жалкий обломок по имени Муш, он затруднился бы объяснить. Наверное, отговорился бы, что это вовсе не он пригласил её присоединиться к своему странному семейству, а вся честная компания - Кэррот Топ и мистер Рейнардо, мадам Мускат и мосьё Никола - приняли это решение.
Самое удивительное, что для него это не было бы чистой отговоркой, потому что поступки и слова кукол порой были поразительно неожиданными для него самого. Как только он скрывался от внешнего мира за полупрозрачной шторой своей будки, куклы становились самостоятельными, неподвластными ему личностями, а их действия странно осмысленными. Как будто он исчезал, и вместо него существовали эти семеро. Мишель никогда всерьёз не задумывался над этим феноменом, просто принимал его как факт, который, нисколько не нарушая привычное отношение к жизни, доставлял ему непонятное удовлетворение. Не было в этом ничего загадочного и для Голо, хорошо знакомого с магией обитателей джунглей: дух покидает своё тело и вселяется в другие предметы, которые начинают жить его жизнью.
Но было в этом явлении нечто, чего ни Мишель, ни Голо понимать не могли: творчество вскрывает иные, глубоко скрытые пласты души и со злом несовместимо. Мишель не понимал, что Кэррот Топ, Жижи и гигант Али компенсировали ему несостоявшееся детство, а Рейнардо, доктор Дюкло, мадам Мускат и мосье Никола служили средством уйти от самого себя. Зачастую он цинично забавлялся и смеялся над поступками и чувствами своих созданий, столь чуждыми ему. Но привязанность к кукольной будке росла.
Жизнь кукол началась во время войны, когда Мишель попал в плен. В бродячем цирке он научился многим видам балаганного ремесла – жонглёрству, шпагоглотанию, прыжкам с трамплина - но наиболее искусен был в чревовещании. Вдобавок к этому в лагере для военнопленных Мишель прошёл курс усовершенствования по части постижения человеческой натуры. В тот самый жестокий период своей жестокой жизни он впервые вырезал, обрядил и одушевил семь кукол для развлечения заключённых. И постепенно стал замечать, что его создания всё решительнее отказываются произносить ругательства и похабщину на потребу солдат, и постепенно становятся личностями с собственной судьбой.
Когда кончилась война, Мишель вернулся во Францию, и вместе с Голо, которого подобрал умирающим в лагере, начал бродяжничать. Тогда-то он и стал Капитаном Коком, а Голо служил ему в качестве доверенного секретаря, помощника, оркестра и раба.
То был опытный и циничный глаз Капитана Кока, который в последнюю ночь карнавала на окраине Парижа мгновенно отметил опущенные плечи и отсутствующий взгляд самоубийцы в несчастной девушке с соломенным чемоданчиком. Но спас её Кэррот Топ, кукла с огненными волосами и заостренными ушками, ибо самого Кока не тронула бы и целая рота отчаявшихся девиц, строем марширующих прямо в Сену. Он равнодушно смотрел на женщин, и на смерть, и на женщин в смерти. Но это было забавно, позволить Кэррот Топу и другим поступить с девушкой, как им захочется. Однако как только началась эта странная игра, и семь кукол, каждая совершенно независимо, повели свою линию с целью увлечь её, Кок мгновенно острым инстинктом балаганщика оценил, как может украсить его шоу простодушие этого ребёнка, искренне и непосредственно включившегося в диалоги с обитателями будки. Если бы можно было её научить и впредь вот так непринуждённо работать, стоя перед будкой, она могла бы стать явным приобретением для его дела. Ну, а если не получится, он просто вышвырнет её.
Но помимо этого, когда он разглядывал сквозь штору впалые щёки девушки, её опущенные плечи, тёмные печальные глаза и молочно-белые с голубыми прожилками виски под коротко стриженными чёрными волосами, его раздразнили, подняв всю горечь и ненависть, запас которых был столь велик в нем, её невинность и чистота. Капитан Кок был смертельным врагом невинности. Если бы мог, он развратил бы весь свет.
В машине на заднем сиденье Муш глубоко спала сном нервного истощения. Когда она проснулась, было утро и рядом никого не было. Паническое состояние прошедшей ночи вновь охватило её, и она выскочила из машины, испуганно оглядываясь. Однако представшая перед ней картина, залитая ярким солнцем, мгновенно рассеяла страхи.
Развалюха-автомобиль был припаркован на загромождённом мусором пустыре позади будок и ограждений уже другой ярмарки. На заднем плане высились башни-близнецы разрушенного кафедрального собора. Обнаружив поодаль водяную колонку, девушка подошла к ней и ополоснула лицо. Холодная вода освежила и окончательно разбудила её. Аккуратно переступая через проволоку и обходя стояки ярмарочных тентов, она вдруг услышала знакомый, слегка дребезжащий голос: “Эй, Муш!”. Конечно же, это был мистер Рейнардо. Будка, которую прошлой ночью она видела только при свете фонаря, вновь была собрана. В утреннем свете она выглядела ещё более обшарпанной, зато мистер Рейнардо являл собой блистательную фигуру нахальной рыжей лисы. Он приветственно присвистнул ей, распахнул челюсти и осведомился:
- «Умылась, детка?»
- «Конечно. А ты?»
- «Не-а. Только никому не говори».
Он исчез, и на его месте появился Кэррот Топ с зажатой в руке стофранковой банкнотой.
- «Привет, Муш, как спалось?»
- «Спасибо, хорошо!»
Чудесное облегчение охватило её. Вот они опять здесь, её маленькие друзья прошедшей странной ночи. И таким естественным казалось вот так стоять перед будкой и болтать с ними.
- «Вот, купи себе хлеба и сыра на завтрак,- протягивая деньги, пробасил Кэррот Топ,- там дальше по улице есть пиццерия. А теперь извини, у меня много дел, мы готовимся к представлению. Да, и не забудь вернуть сдачу».
Муш повернулась было уйти, как сзади раздалось характерное “п-ссс”. Она обернулась. Из угла будки кивками головы её подзывал Рейнардо. Когда она приблизилась, он протянул морду к самому её уху и хрипло прошептал:
- «Но ведь сдачи может и не быть…»
- «Как это? Что ты хочешь сказать, мистер Рейнардо?»
На морде Лиса появилось коварное выражение:
- «Ш-шшш. Во-первых, можешь звать меня просто Рей. А во-вторых - только тихо – всем известно, что цены растут. Скажешь, что завтрак стоил дороже, а разницу себе заберёшь. И все дела. Но идея-то моя, учти. Так что прибыль пополам, понятно, малыш?».
Муш укоризненно, как с ребёнком, покачала головой:
- «Но Рей, как ты можешь... Это же нечестно!»
- «Ха-ха-ха,- пролаял лис. – Может, и нечестно, зато выгодно. По-другому с этого бизнеса ничего не поимеешь. Смотри, потом не говори, что я тебя не предупреждал».
Когда Муш вернулась с завтрака с оставшимися тридцатью франками, сцену занимали Кэррот Топ и Жижи. Мальчик-эльф с озабоченным и сосредоточенным видом пытался расчесать ей волосы. Вокруг будки, наблюдая, собралось несколько человек. Кэррот Топ поднял глаза:
- «А, Муш, вернулась. Позавтракала?»
- «Да, спасибо. Вот сдача».
Кэррот Топ рассеянно кивнул, взял деньги, исчез с ними под сценой и тотчас вновь появился, говоря:
- «Вот, пытаюсь привести в порядок волосы Жижи, они полны кобыльих гнёзд».
Жижи недовольно захныкала:
- «Вовсе нет. И вообще ты делаешь мне больно».
- «Ты, наверное, хочешь сказать “птичьих гнёзд”? - поправила его Муш.- Позволь, я помогу тебе. Женщины лучше умеют это делать».
- «Всем известно, что мужчины - лучшие парикмахеры», - назидательно заметил Кэррот Топ, однако уступил расчёску Муш, которая принялась осторожно распутывать свалявшиеся клубки в золотом парике Жижи.
- «Хочу косички. Мне надоели волосы, все время лезут в глаза. Заплети мне косички, Муш»,- капризно попросила Жижи.
- «Обязательно, Жижи,- послушно согласилась Муш,- а потом мы скрутим их в два пучочка вокруг твоих ушок, на бретонский манер».

Нисколько не смущаясь, как будто никто на нее и не смотрел, она занялась расчёсыванием волос куклы. Разделила их на две части, напевая при этом старинную бретонскую песенку, которую веками матери пели своим дочуркам, чтобы они спокойно стояли во время этой процедуры. Песенка звучала так:

Сначала первая и вторая,
Потом третья и четвёртая,
Вторая и первая,
Теперь -
Первая и вторая,
И третья и первая,
Вторая и третья...

Мелодия была незамысловатая, с повторами, гипнотическая, и Голо, возникший из-за будки с гитарой, мягко перебрал струны и подхватил её. На сцене появился Доктор Дюкло. Сквозь прикрепленное к клюву пенсне он внимательно всмотрелся в листочек нот, зажатый в лапке, после чего добавил басистое “пум-пум”. Жижи отбивала такт руками. Толпа зрителей уже рядов в десять заворожённо наблюдала за сценой.
Когда волосы были заплетены в косички и собраны в аккуратные пучочки, Жижи и доктор Дюкло ушли, и Кэррот Топ, занявший их место, объяснил содержание пьесы. Он влюблён в Жижи, но алчная мать девушки, мадам Мускат, заставляет её выйти замуж за старого богатого развратника доктора Дюкло. Рейнардо, друг Кэррот Топа, посылает Алифанфарона похитить Жижи. Но, будучи на службе у доктора Дюкло, двуличный предатель лис устраивает всё так, что Али похищает мадам Мускат, а лис тем временем соблазняет Жижи.
По ходу представления Муш сходу, отвечая на реплики кукол, вовлекается в события, что-то поясняя, поправляя, журя, охраняя секреты или посвящая в них публику, одновременно играя разные роли - служанки, секретаря мистера Рейнардо, сестры доктора Дюкло, подруги мадам Мускат. Быстро схватывая ситуацию, она как бы отключалась от действительности и полностью погружалась в происходящее на сцене. Абсолютная вера в реальность существования этих маленьких созданий магически передавалась зрителям, увлекая их в мир сказки, мир, где законы жизни и людей теряют силу.
В течение пьески все участники так часто меняли объекты своей привязанности, что к концу окончательно запутались, так что мосье Никола вынужден был вмешаться и рассудить их. В финале, под гром аплодисментов, Кэррот Топ и Жижи, д-р Дюкло и мадам Мускат, Али и Муш парами покинули сцену. Бедный гигант настолько всё перепутал в пьесе, что Муш пришлось взять его под свою защиту, и он всё более безнадёжно и все более по-идиотски влюблялся в неё.
В тот день выручка, собранная Голо, превзошла всё, что когда-либо удавалось заработать Коку и его семейству, и кукольник снял в дешёвой гостинице комнату себе и каморку для слуг под крышей для Муш. Голо же был отправлен спать и сторожить кукол в машину. Он и не возражал, предпочитая общество кукол любому другому. И ещё в тот вечер все трое заказали шикарный ужин с вином, к которому Кок весьма основательно приложился.
Выпитое вино не смягчило, а наоборот, обострило его насмешливое и презрительное обращение с Муш. Ел он вульгарно, вовсе игнорируя её присутствие, в царившей за их столом напряжённой тишине, которая создавала как бы оазис в центре шумного, дымного бистро. Но в какой-то момент, почувствовав взгляд её огромных глаз, он поднял глаза от тарелки и грубо обратился к ней:
- «Какого чёрта нашло на тебя сегодня, стояла как корова, тупо уставившись на Кэррот Топа, когда он спросил тебя, как ему завоевать сердце Жижи и улететь с ней на его вертолете? Почему ты не ответила ему?»
Не столько сам упрёк, сколько внезапное смещение основ её нового и чудного мира, смутило Муш. Как будто в этот только что обретённый ею мир ворвался чужак.
- «Но Кэррот Топ не любит, когда его учат, как поступать. Он взял с меня обещание, что я никогда не буду вмешиваться в его дела. И потом, - заключила она после минутного раздумья, - он вовсе не любит Жижи, потому что...»,- она испуганно осеклась, увидев побагровевшее от ярости лицо Капитана Кока.
- «Да не тебе, дуре недозрелой, судить, кого любит или не любит Кэррот Топ».
На какое-то мгновение Муш показалось, что этот человек с побагровевшим лицом собирается швырнуть ей в лицо тарелку с едой. Она проговорила:
- «Я ... простите меня. Я не знаю ... Мне так кажется. Я больше не буду».
Ярость не сошла с лица Кока, но он ничего ей больше не сказал, а отыгрался на Голо, прикрикнув на него:
- «А ты что копаешься, чёрная обезьяна? Не нажрался ещё? Возвращайся к машине, пока там всё не растащили».
Они опять продолжали есть и пить в гнетущем молчании, пока, наконец, Муш не собралась с мужеством заговорить с ним. В своей простой мягкой манере она спросила:
- «Мистер Кок, почему вы всегда такой сердитый?»
Он положил нож и вилку и долго смотрел на неё холодным, тяжёлым взглядом:
- «Потому что ты дура, а у меня нет времени на дураков, тем паче на дур», - ответил он наконец. Муш нисколько не была уязвлена, потому что родилась и всю жизнь жила в обществе, где мужчины были грубы. Ну а, кроме того, она и не считала себя умной. Импульсивно она потянулась и положила ладонь на его руку милым, сочувствующим жестом, сказав:
- «Дорогой Капитан Кок, почему вы не можете быть терпеливы со мной, как Кэррот Топ, д-р Дюкло и м-р Рейнардо? Я уверена, они видели, что я была сегодня временами глуповата, но ни разу не показали этого».
Прикосновение её пальцев, казалось, обожгло Капитана Кока, и он отдернул руку:
- «Потому что от твоих вытаращенных глаз меня тошнит».
Выпад был столь яростным, что слёзы выступили на глазах Муш, и она только молча кивнула головой.
- «Что касается кукол, - продолжал Капитан Кок, осушая свой стакан, - меня не интересует, что они делают. Общайся с ними как знаешь во время работы, и не попадайся мне не глаза в другое. Поняла?»
Муш кивнула опять:
- «Я постараюсь».
И всё-таки, несмотря на грубость выходок Капитана Кока, которые внушали ей только жалость к нему, потому что он казался таким несчастным в своих приступах ярости, недельная ярмарка в Реймсе была самым счастливым временем в жизни Муш. Теплота её отношений с семью куклами быстро росла, и вскоре она знала их насквозь, все их достоинства и слабости: старательный и честолюбивый маленький Кэррот Топ, который всегда стремился отмахнуться от житейских трудностей, и в то же время был связан с ними ответственностью за остальных и за управление шоу; надменный, велеречивый д-р Дюкло, олицетворение напыщенной посредственности, но который всё же в своей чванливой манере был добряком; самовлюбленная и не слишком добрая глупышка Жижи. Больше всех в Муш нуждался Алифанфарон, гигант, которого никто не боялся, настолько простодушный, что все обманывали его. Он патетически взирал на Муш, взывая о помощи и защите, и диалоги между уродливым, устрашающим монстром и молоденькой девушкой были самыми очаровательными.
Особенно тесно она подружилась с мадам Мускат, которая повидала жизнь, схоронила нескольких мужей, знала мужчин и считала, что женщины должны держаться вместе, поддерживая друг друга. Она всегда была союзником Муш, с советом или поговоркой, какой-нибудь сплетней о том, что происходит внизу, под сценой, в этой таинственной обители кукол.
Но если бы Муш пришлось выбрать самого любимого, то им бы оказался мистер Рейнардо, который особенно трогал её. Он был хитрым, коварным, жуликоватым, но знал это и искренне хотел и пытался, не очень, правда, старательно, стать лучше. И ещё он забавлял её. Насмешничал и дразнил, иногда, вместе с остальными куклами, строил против неё мелкие интриги. Но казалось, что он больше других любил её и нуждался в её привязанности. Его болтовня большей частью была сплошной бравадой, и когда время от времени цинизм давал трещину, сквозь которую проглядывал маленький ребёнок, жаждущий прощения и любви, Муш бывала непереносимо, до боли тронута и счастлива.
К мосье Никола, кукольному мастеру, хотя он и был её другом и советчиком, Муш относилась с трепетом и благоговением. Он был справедлив, но добр. Его взгляд сквозь квадратные очки всегда, казалось, проникал до её самых сокровенных мыслей.
Голо, на примитивный манер тёмной культуры своей расы, тоже был как ребёнок. Он был истинным рабом кукол, а теперь, когда Муш как бы стала одной из них, и её тоже. Осведомлённость в механике кукольного шоу нисколько не влияла на его восприятие. Он мог находиться позади будки, помогая Капитану Коку переодевать или подвешивать куклу таким образом, чтобы Кок мог быстро вдеть в неё руки для молниеносных появлений и исчезновений персонажей, а уже в следующий момент стоять перед сценой рядом с Муш и смотреть на куклу как на живое создание.
Вера в независимое существование этого маленького народца была ещё более полной в Муш. Ей это было необходимо, стало убежищем от реальной жизни, с которой не сумела совладать. В принципе она, конечно, не могла не понимать, что куклы – это по сути Кок, который и вселял в них жизнь. Но ей удавалось от этого осознания отвлечься. Да и можно ли было отождествлять этого человека с его созданиями?
И, кроме того, она редко видела Капитана Кока входящим или покидающим будку, его пребывание или отсутствие в ней было загадочно и диктовалось только настроением. Иногда он мог сидеть внутри целый час ранним утром или даже поздним вечером, ничем не выдавая своего присутствия, прежде чем одна или две его куклы вдруг возникали на сцене. Все приказы передавались и все дела осуществлялись через Кэррот Топа, все репетиции проводились, новые песни разучивались, сценарий и житейские дела обсуждались только с куклами. Постепенно общение с ними стало второй натурой Муш, и увязать это странное семейство столь различных индивидуальностей с бледным, жёстким человеком, который был их создателем, было для неё почти невозможным.
Когда ярмарочная неделя в Реймсе кончилась, они три дня добирались в Седан, а оттуда в Монмеди и Мец. Капитан Кок хотел проехаться по северо-восточной Франции и Эльзасу до холодов, которые вынудят их повернуть на юг. Однажды вечером Капитан Кок вышел из бара маленькой гостиницы на окраине города, где они остановились. Он был пьян и настроен поразвлечься. Было поздно, уличные красотки давно нашли себе клиентов. Тут он вдруг вспомнил о своей собственности, худенькой девушке, спавшей наверху в тесной каморке под крышей. Пора эту простофилю приобщить к жизни, решил он. К тому же было бы выгоднее и удобнее занимать одну комнату – если, конечно, она не окажется холодным бревном.
Но был и ещё один тёмный помысел, заставивший его красться по лестнице, ведущей к мансарде: мягкость и чистота девушки невыносимо раздражали его с момента, когда он впервые увидел её. Это было как вызов и упрёк, изводило его и потому нуждалось в истреблении: он должен был опустить её до своего уровня.
На цыпочках он подошел к её двери, наклонился и мгновение прислушался, затем, быстро повернув ручку, скользнул внутрь с поразительной проворностью своих кукол, и закрыл за собой дверь.
Когда на следующее утро Муш проснулась, солнце вливалось сквозь слуховое окно, как будто бы с намерением затопить тот ночной кошмар, который она пережила. Она думала, что не сможет заснуть в эту ночь, и вообще когда-нибудь. И всё же как-то забытьё охватила её, и вот уже утро. Она встала с постели и подошла к окну, которое выходило на задний двор гостиницы, где развалилась собака, лежала в грязи свинья, цыплята клевали что-то на земле, утки и гуси переваливались среди луж грязной воды. Всё это напомнило ей её детство и фермерские дворы в Бретани, и было странно, что вот она стоит и спокойно смотрит на картину, привычную с детства, от которого так далеко и так безвозвратно ушла.
Муш не протестовала и не сопротивлялась Капитану Коку. Из темноты он возник, в темноте овладел ею и в темноту вернулся, оставив её в синяках, осквернённой и униженной. Проснувшись, испуганная чьим-то присутствием, она узнала его, когда блик луны осветил бледное лицо с искривленным носом, преобразив рыжий цвет волос в багровый. На какое-то мгновение сердце её дрогнуло при мысли, что, может быть, он любит её и ей не следует его отталкивать. Но не было любви ни в глазах его, ни в сердце, ни одного слова не сорвалось шёпотом с губ, и слишком поздно она поняла, что происходит. Прежде чем она успела сделать движение, он был уже здесь, вторгнувшись в её комнату, в её сознание, в её постель, в её “я”. Кричать было бессмысленно. Да и куда она могла бежать, раздетая, одинокая, без единого друга и единого пенни в чужой гостинице?
Грубость его страсти вызвала у неё самой почти оргазм, порождённый, по-видимому, унизительной беспомощностью, страданием и болью, и в какой-то момент она жалобно выдохнула его имя “Мишель!”. Ей казалось, что она сейчас же умрёт.
Потом он, наконец, ушёл, оставив её рыдающей от стыда и боли, от омерзительного презрения и небрежности, с которыми он овладел ею. У него не нашлось для неё ни единого слова или доброго взгляда, ни поцелуя, ласки или тепла. Он не оставил ни одного проблеска надежды, которая могла бы рассеять отчаяние, охватившее её, надежды, что в его сильном, замкнутом в себе, похотливом теле бьётся человеческое сердце. И ещё мучительнее было от интуитивного осознания, что безоговорочность, с которой она подчинилась его грубому натиску, сделала её принадлежащей ему навсегда.
Мрачными были воспоминания, мысли и страхи, когда она умывала и одевало своё тело, которое больше не принадлежало только ей, готовясь встретиться с тем, что принесёт ей день.
Но чудо свершилось вновь. В этот день было всё как всегда, только вот куклы были ещё добрее и внимательнее к ней.
Когда она подошла к будке, Кэррот Топ приветствовал её радостным воплем:
-«Эй, Муш! Где ты была? А у нас сегодня сосиски на завтрак. Голо! Дай Муш сосиску».
Когда сенегалец появился из-за будки с острой деревенской сосиской и свежим хлебом на картонной тарелке, мистер Рейнардо выскочил снизу с большим куском с челюстях и сунул ей его, говоря:
- «Я оставил тебе кусок своей. А ведь ты знаешь, как я люблю сосиски ...»
- «Рей, неужели? Как это мило с твоей стороны».
Снизу послышался протестующий грохот и вместо исчезнувшего Кэррот Топа появился Алифанфарон:
- «Эй, кто украл кусок сосиски, который я оставил для Муш?»
Шокированная таким нахальством, Муш воскликнула:
-«Рей, не может быть, что бы ты...», - но виноватое выражение лица лиса изобличило его.
Собственные переживания как-то сразу отодвинулись в сторону.
- «Рей, сейчас же верни сосиску Али», - строго сказала - Вот так. А теперь, Али, ты можешь дать её мне».
Гигант протянул ей сосиску:
- «Это все потому, что я такой глупый. Рей сказал, что хочет сравнить, какая из них больше, и взял ее у меня»
Муш взяла у него сосиску, наклонилась и поцеловала в щёку.
- «Бедный дорогой Али, не огорчайся. Лучше быть слишком доверчивым, чем таким нахалом, как некоторые».
Рейнардо, по-собачьи распластавшись на мостках в углу будки и изображая смущение, чистосердечно признался:
- «Я хотел оставить тебе кусок своей, правда, Муш. Но он как-то съелся».
Девушка грустно смотрела на него: “Ох, Рей”, - вздохнула она с ласковым упрёком в голосе. И как это могло случиться, что нестерпимая тяжесть, сдавливавшая сердце и, казалось, пригибавшая её к земле, вдруг так быстро отпустила её. Шоу продолжалось.
Рейнардо, при первом признаке того, что она смягчается, как молния метнулся через сцену и с виноватым видом уткнулся головой в ложбинку между плечом и шеей. На короткое мгновение в дальнем углу будки появилась мадам Мускат с перьевой щёткой в руках и яростно протерла пыль на авансцене:
- « Я ведь тебя предупреждала, ему нельзя доверять ни на минуту,- проворчала она, при этом не уточняя, кому именно. – Вот если бы ты похоронила так много мужей, как я ... - начала было она, но исчезла, не продолжив. Опять появился Кэррот Топ, сжимая в руках бледно-голубую тысячефранковую банкноту.
- «Это тебе, Муш. Зарплата за прошлую неделю»,- сказал он.
- «Кэррот Топ, неужели? Но разве ты должен... То есть я никогда ...»
- «Всё в порядке, это общее решение – прервал её эльф. - Сегодня утром мы провели собрание, на котором голосовали по поводу твоей доли. Доктор Дюкло председательствовал. Его речь с трибуны длилась сорок семь минут».
При виде девушки, серьёзно беседующей с куклой, перед будкой начала собираться толпа. Работа началась.
Всё то лето и начало осени они медленно, от города к городу, продвигались через восточную Францию и Эльзас, направляясь на юг, время от времени присоединяясь к уличной ярмарке или карнавалу, иногда просто поставив будку на базаре или деревенской площади без разрешения полиции или местных властей. Когда представители местной управы приходили, требуя объяснения, то они в замешательстве обнаруживали, что разговор приходится вести с Кэррот Топом, м-ром Рейнардо, мадам Мускат или д-ром Дюкло, а Муш только иногда помогала разъяснениями. И как правило куклы одерживали верх, а смущённые и очарованные стражи порядка удалялись, оставляя балаган в покое.
Благодаря Муш чёрные дни у труппы кончились, теперь у них всегда была постель в дешёвом отеле или комната, снятая на ночь у фермеров, а иногда такая роскошь как ванна в конце дня, проведённого на жарком солнце. Капитан Кок больше не тратился на две комнаты, а делил одну, и кровать в ней, с Муш. Так что теперь Муш, не полностью отдавая себе в этом отчёт, принадлежала ему и днём, и ночью.
Днём она забывалась в чарующем общении с куклами, ночью возвращалась в безысходное отчаяние, одаривал ли он её своим безжалостным вниманием или молча отворачивался и погружался в тяжёлый сон. Иногда после долгих часов, проведённых в баре, он вваливался в комнату в пьяном оцепенении, едва держась на ногах. Тогда Муш ухаживала за ним, раздевала, укладывала в постель, и если ночью он метался, стонал или ругался, то поднималась, чтобы дать ему воды или положить на лоб влажное полотенце.
А Капитан Кок теперь пил больше, чем обычно, потому что столкнулся с непонятной ситуацией, выхода из которой, разве что напиться до полного бесчувствия, он найти не мог.
С одной стороны, он получил от Муш всё, что хотел. Она стала не только ценным приобретением для шоу, и его доходы всё больше росли, но и послушной рабыней, не требующей с него никаких обязательств. Однако униженная физически, она непостижимым образом сохранила нетронутыми невинность и чистоту, и это бесило его. Он жаждал полной аннигиляции, в то же время сознавая, что именно в этом загадка её обаяния, которая так притягивала зрителей. В бессильном бешенстве он развращал её ночью, и волей-неволей восстанавливал днём через любовь семи кукол. И как птица Феникс, она каждое утро воссоздавалась такой же мягкой и нежноглазой, такой же чистой и доверчивой, какой была в ночь, когда он впервые увидел её на окраине Парижа.
И чем более жестоко он с ней обращался ночью, тем добрее и приветливее были куклы на следующее утро. Казалось, они совсем вышли из-под его контроля. Что касается Муш, то она жила в неразберихе сменяющих друг друга отчаяния и чарующей радости.
Однажды ночью, в Безансоне, в страшной, отчаянной попытке сломать её, Кок появился в их комнате с девицей, которую подобрал в кабаке. Оба были пьяны.
Он включил свет и, глядя на неё, в растерянности поднявшей голову с подушки, скомандовал:
- «Вставай и проваливай»
Ничего не понимая, она продолжала сидеть, бессмысленно глядя на него.
- «Убирайся, кому говорят. Ты мне обрыдла»
Она всё ещё не понимала, что он хочет.
- «Но Мишель ... Куда я пойду?...»
- «К чёртовой матери, давай, вали отсюда. Нам нужна постель.»
Одеваясь под насмешливым взглядом проститутки, Муш в ту ночь постигла новые глубины стыда и унижения. Она вышла из комнаты, оставив их там вдвоём. Какое-то время она полуосознанно бродила по улицам, не зная, куда идёт. Опять подумала о смерти, но была в таком смятении, что и сообразить не могла, что надо сделать, чтобы умереть.
Потом вдруг наткнулась на ситроен. Голо сидел за рулем и курил сигарету, его белая повязка на глазу резко выделялась в свете уличного фонаря. Казалось, он ждал её. Выйдя из машины, он взял её за руку:
- «Идёмте, отдохните, мисс Муш».
Голо видел, как Капитан Кок с женщиной вошёл в гостиницу, и как потом оттуда вышла Муш, и поехал за ней. Он открыл заднюю дверь, и Муш в полной отрешённости забралась в машину. Колокола музыкальных часов Безансона пробили три часа. Муш разрыдалась.
Голо потянулся назад и взял тонкую руку девушки в свою мозолистую, цвета красного дерева лапу с жёсткими и шершавыми от стальных струн гитары пальцами. Но пожатие его руки было бесконечно нежным и ещё более нежным голос, когда он произнёс:
” Ne pleurez pas, ma petite. Ca vous fait mal aux jolis yeux.” – Неплачь, малышка, слёзыиспортяттвоикрасивыеглазки
Но Муш продолжала судорожно рыдать, не в силах остановиться. Тогда Голо вышел на минуту из машины, потом вернулся и ласково позвал:
«Мисс Муш, посмотрите-ка сюда. Пожалуйста, мисс Муш, взгляните ...»
Настойчивость мягкой просьбы пробилась сквозь рыданья, Муш убрала руки от лица и застыла, не веря своим глазам. Поверх спинки переднего сиденья на неё глядели Кэррот Топ и мистер Рейнардо .
- «Кэррот Топ! Рей! Мои дорогие ...» - Муш опять заплакала. Куклы молча тупо смотрели на неё. Между ними сияло лицо Голо, похожее на маску вырезанного из чёрного дерева древнего африканского божества. Но вполне сострадательную и полную сочувствия маску.
- «Они не говорят для меня, мисс Муш, - печально сказал он. - Но они вас любят, потому я и принес их сюда, чтобы вы помнили об этом. Они всегда вас любят».
Муш протянула руку, взяла у него кукол, как грудных детей прижала к себе эти пустые оболочки, и они утешили её. Настолько, что в вырвавшемся из самой глубины её безропотной души возмущении она прокричала:
- «Но он-то почему так ненавидит меня, Голо?! Почему он такой злой?»
Сенегалец задумался, прежде, чем ответить:
- «Он околдован. Чужой дух вселился в него».
Голо видел такую магию много лет назад в Тоуба в Сенегале, когда был мальчиком.
Муш тоже это было понятно, ибо и она была родом из страны, где в повседневной жизни реальность и магия существовали в полном согласии. Она спросила:
- «Значит, ты не ненавидишь его, Голо?»
Сенегалец достал ещё одну сигарету, зажег её и спичка осветила кремовые белки его глаз.
- «Чёрному человеку не положено ненавидеть».
Муш резко вдохнула воздух:
- «А я ненавижу его! Боже, как я его ненавижу!»
Сигарета Голо вспыхнула, и он вздохнул. Шумы города и празднества стихли, только грязный и голодный лев, запертый в клетке в дальнем углу ярмарки, издавал одинокие протестующие рыки.
- «Иногда, если ненавидишь, песня прогоняет ненависть». – проговорил Голо и наиграв бретонскую колыбельную, тихо напел её.
Бог знает, где он подхватил её в течение долгих, жестоких лет своей постоянной ссылки из земли предков, в каком лагере, тюрьме или стране он слышал, как её пел другой изгнанник со скалистых, омытых морями берегов Бретани?
Он припомнил слова:

Мой малыш, мой соловей
Спи, мой сладкий, в люльке своей
Море качает отца твоего
Море швыряет лодку его
Дай бог тебе сладкий сон,
Даст бог, и вернётся он.

Когда он наиграл мелодию ещё раз, Муш подхватила её, и, будучи ещё не вполне в себе, стала подпевать ему, покачивая как ребёнка кукол на руках.

Голо был прав - музыка сотворила чудо, и ненависть как будто проходила. На смену ей постепенно возвращалась жалость, которую она так часто испытывала к Мишелю, жалость несмотря на злобу этого человеку, жалость, которую она никогда не могла понять.
Голо, его глаза прикрыты, пел, слегка раскачиваясь:

Ветры в море завывают
Бог те ветры направляет
Лодку он по волнам несёт,
Бог даст, и вернётся он.

Так они и пели вместе, тихо, умиротворенно, а потом даже и счастливо. Голо кончил играть. Когда последние звуки струн смолкли, Муш уснула, головы Каррот Тора и м-ра Рейнардо по-прежнему прижаты к груди. Сигарета вспыхивала ещё некоторое время и, наконец, погасла. Ситроен, вместе со своими странно подобравшимися обитателями, погрузился в темноту и тишину.
Невыносима была ненависть Капитана Кока к девице, которую он притащил в свою постель, и вскоре, выставив её из комнаты, он лежал, беспомощно ругаясь, не зная, на кого или почему, разве что на Муш, её простоту, её мягкость, её цельность и невозможность опустить до уровня женщины, которую он только что вышвырнул из своей постели.
А на следующий день вновь ожили и Кэррот Топ, и м-р Рейнардо, и все остальные. Муш опять стояла перед подмостками, приглядывая и содействуя куклам, поясняя происходящее зрителям, большим и маленьким, малышам и взрослым, которые пришли смотреть и слушать забавное семейство Капитана Кока.
Турне продолжалось, но с некоторыми изменениями. Теперь Капитан Кок, когда они останавливались переночевать, брал для Муш отдельную комнату и избегал общения с ней, насколько это было возможно.
Было и ещё одно отличие, но оно развивалось постепенно по мере их продвижения через Аннеси и Гренобль на юг Франции, куда их гнала погода, становившаяся жёстче и прохладнее.
Изменился характер представления. От привычного сюжета представления постепенно отказались, и теперь сценарий импровизировался на ходу, создаваемый интригами м-ра Рейнардо, поэтической склонностью Кэррот Топа и уникальной способностью Муш мгновенно подхватывать их выдумки.
Если они задерживались в каком-нибудь городе на неделю, то всё это время могли разыгрывать историю о путешествии на Луну, организованном Кэррот Топом с доктором Дюкло в качестве научного руководителя. Заинтригованные, зрители приходили опять и опять, чтобы узнать, как развиваются события, удалось ли Жижи и мадам Мускат добиться, чтобы их взяли с собой, и как разберётся Муш с мистером Рейнардо, который задумал бесчестную распродажу кусочков Луны в качестве сувениров.
Когда они выступали в маленьких селениях, труппа приобретала особую интимную привлекательность, благодаря тому, что местные сплетни непостижимым образом концентрировались в окрестности будки и обыгрывались её обитателями. Например, Кэррот Топ заговорщически подзывал: “ Тсс, Муш, Рейнардо, идите сюда. Но не говорите девочкам. Я знаю один секрет ...” Муш подходила ближе, её милое личико загоралось непритворным любопытством: “ Секрет! Я так люблю секреты. Ой, Кэррот Топ, говори скорее, я никому не расскажу.” Рейнардо, со своей притворной улыбочкой, обычно поддразнивал: “Что-нибудь интересное? Кэррот, не валяй дурака, расскажи мне, может быть я смогу это продать”. Кэррот протестовал: “ Нет, Рей, это совсем не такой секрет. Он не может всегда оставаться секретом. И вообще, он недолго проживет. Я так понял, что Рене Дюваль, жена плотника Дюваля, ждёт прибавления.” Рейнардо рявкал: “Что? Да они ведь только что поженились. Подожди ... дай-ка сосчитать”, и подняв лапу, он начинал отсчитывать месяцы: сентябрь, октябрь, ноябрь ... и т.д., пока Муш с укором не останавливала его: “ Рейнардо, так нехорошо, это не наше дело.” Потом в течение нескольких минут, под хохот зрителей, они обсуждали пол ожидаемого новорожденного. Д-р Дюкло с учёным и напыщенным видом рассуждал о биологических законах, мадам Мускат сыпала советами, Али предлагал себя в качестве няньки. Благодаря магическому дару Муш жители городка вовлекались в эти необычные сценки и становились их участниками.
Муш особенно удавалось выделить среди зрителей какого-нибудь малыша с широко раскрытыми от восхищения глазёнками, подозвать его и познакомить с артистами труппы, предложить пожать руку Али и убедиться в его безобидности, погладить Рейнардо и побеседовать с Кэррот Топом.
Они были уникальны, и вскоре та часть Франции, по которой они продвигались, уже была наслышана о разговаривающих куклах и живой девушке, стоящей перед будкой и беседующей с ними. Слухи стали опережать кукольный балаган, и когда они достигли Ниццы на Лазурном берегу, их слава вызвала к жизни события, имевшие для всех большие последствия.

Двигаясь на юг, “Капитан Кок и его семья” задержались на десять дней в Лионе из-за большой Октябрьской ярмарки, продвинулись к Марселю и Тулону, а потом рискнули обойти весь Лазурный берег, эту блиставшую богатством и знатью полосу вдоль Средиземноморья, и в Ницце присоединились к большой цирковой труппе, дававшей представления на пустыре недалеко от пляжа. Они установили будку на Мидуэй и выступали в интермедии. Выходя из роскошных отелей, отдыхающие приостанавливались у будки на минуту, но так и оставались до конца шоу, не в силах оторваться.
Утром в день последнего выступления цирка, который теперь направлялся в Монте-Карло, толстый, неопрятно одетый пожилой господин, с носом, испещрённым расширенными венами, холодным расчётливым взглядом поросячьих глазок, в котелке и с тростью с золотым набалдашником торопливо подошёл к Голо и потребовал встречи с хозяином. Семья проводила свое утреннее заседание за завтраком, которое было чем-то вроде разминки перед началом представления, в течение которой обсуждались планы на день.
Пожилого господина немедленно приветствовал пронзительный голос Кэррот Топа: “Вы записаны на приём?” и лающий смешок Рейнардо: “Запиши-ка его сначала в очередь на запись на приём. Я здесь всем распоряжаюсь. Кто вы такой, вообще?” Вынырнула Жижи и презрительно фыркнула: “Фу, я думала, вдруг кто-нибудь симпатичный”. Мадам Мускат, в свою очередь упрекнула её: “Не будь дурочкой, Жижи. Он наверняка богат. Взгляни, какой жирный. С дырой в кармане столько жира не нарастишь”.
Было ясно, что господин не произвел хорошего впечатления на труппу, и Муш извинилась за них:
- «Они сегодня не в духе. Вы уж извините их. Может быть, я могу вам помочь?
Оказалось, что это был агент, звали его Боске, он ангажировал спектакли для Театра Водевилей в Ницце, и хотел бы заключить контракт с труппой на несколько представлений.
Эта новость привела всех в состояние неистового возбуждения, радости, волнений. Посыпались советы и контрсоветы, планы, вопросы.
Мистер Рейнардо, истерически тявкая, метался взад-вперед по сцене, выкрикивая: “Я буду актёром! Наконец-то меня оценили! Ха-ха, а ведь это я подал тебе эту идею, не правда ли, Боске, старина? Муш, ты слышала? Мы выходим на сцену. Я хочу играть Сирано. У меня как раз подходящий нос ...”
Мсье Боске пребывал в полном ошеломлении: ему пришлось показывать свои документы д-ру Дюкло, отвечать на допрос мадам Мускат о моральной атмосфере в театре, вести переговоры с Мосье Никола и Кэррот Топом. В конце концов он настолько запутался, что и не заметил, как согласился заплатить больше, чем намеревался.
Капитана Кока ему увидеть так и не удалось. Когда контракт был уже составлен, Кэррот Топ унёс его вниз и вернулся с подписанным документом. Тогда мсье Боске попытался восполнить этот пробел, пригласив Муш пообедать с ним - её худенькая, угловатая фигурка, большой рот и прекрасные глаза, сияющие из-под чёрных волос, неожиданно тронули его.
Однако его предложение вызвало неожиданную реакцию. Появился м-р Рейнардо и, подперев голову рукой и презрительно разглядывая его, проскрипел:
- «Ты, грязный старикашка. И не стыдно увиваться за ребёнком? В твоём-то возрасте, со всеми этими волосами, торчащими из ушей? Я-то знаю, что тебе на самом деле нужно!»
На другом конце сцены мадам Мускат, руки в боки, фыркала: “Я сразу тебя раскусила! Так и сказала д-ру Дюкло. И что же ты готов дать ей, если она пойдёт с тобой, бриллианты, меха, может быть, машину, а? Только не ты, старая скряга. Не слушай его, моя дорогая. Я знаю таких.”
И мсье Боске поспешно ретировался под гогот Рейнардо.
Три недели, в течение которых они готовили свой спектакль для варьете, репетиции, как обычно, проводили Кэррот Топ и д-р Дюкло. Однако то время не было счастливым для Муш. Внезапный взлёт в судьбе труппы, казалось, сделал Капитана Кока ещё более раздражительным и вспыльчивым. Он понимал, что этим контрактом они обязаны только присутствию Муш, и то, что достаток и положение, которых он не знал раньше, получены исключительно благодаря ей, злило его. Теперь он опять придирался к Муш, когда они оставались одни после спектакля - к её речи, внешности, крестьянскому происхождению, критиковал её походку, одежду, голос, постоянно повторяя : “Я подобрал тебя в канаве. Когда ты, наконец, чему-нибудь научишься?”
Почему-то он решил отказаться от принесшей им успех формы представлений и вернуться к пьеске, которую они показывали в ранние дни. Однако даже куклы казались безжизненными и механическими в сценках, к которым давно потеряли интерес. Временами казалось, что Капитан Кок делал всё, чтобы провалить их дебют. Но если так, то он забыл о странной независимости семи кукол и магнетическом притяжении между ними и девушкой.
Первое выступление Капитана Кока и его семьи на настоящей сцене открылось субботним вечером под бурные аплодисменты битком набитого зала. Декорации на сцене изображали деревенскую площадь. Голо наигрывал на гитаре, как бы созывая зрителей.
С появлением Кэррот Топа на сцене, возбужденно и восторженно призывавшего Муш выйти и посмотреть на зрительный зал, заготовленный сценарий был отброшен, и с этого момента куклы, каждая в отдельности и все вместе, включая Муш, действовали как им заблагорассудится. В течение первых двадцати минут они развлекали зрителей, то вызывая оглушительный хохот, когда м-р Рейнардо пытался изобразить Сирано, то приводя в умиление, когда Алифанфарон в припадке сценобоязни застыл в полном стопоре.
Кок заранее приготовил пошловатый костюм для Муш, но она вышла в обычной юбке и крестьянской блузке, простая и естественная, её тёмные волосы и глаза сияли в свете прожекторов, освещавших будку.
Куклы буквально наэлектризовали зал своим возбуждением – мол, смотрите, смотрите все, мы на настоящей сцене! Они заставили выйти на сцену смущённых рабочих и электриков, которым Муш быстро помогла почувствовать себя непринужденно; декламировали ужасающе искажённые отрывки из французской классики; упросили Муш описать им оркестрантов, которых им не было видно; требовали разноцветных прожекторов - они нарушили все традиции всеми возможными способами.
И как всегда, Муш забыла, где она и даже кто она, мгновенно превратившись в трогательную и очаровательную подружку кукол, прелесть которых донесла до самого сердца зрителей.
Спектакль проходил под непрерывный хохот зрителей, но кульминацией, наверное, был момент, когда Алифанфарон, при виде огромного зрительного зала, опять застыл в немом приступе сценобоязни, и даже Муш не могла вывести его из этого состояния. Тогда Голо вышел из-за кулис, перебирая струны. Он усмехнулся и проговорил на своем мягком, звучном африканском французском:
“Иногда, если страшно, песня может прогнать страх.”
Его пальцы сотворили мелодию, которую он однажды ночью в далёком Безансоне играл для Муш. Девушка мгновенно подхватила игру. Она подошла к большому, глупому гиганту, дрожащему и съёжившемуся от страха, обняла его и, тихонько покачивая, запела с Голо:

Мой малыш, мой соловей
Спи, мой сладкий, в люльке своей,
Море качает отца твоего...

Подошёл Кэррот Топ и присоединился к песне, и в конце концов гигант поднял свою косматую голову, оглядел весь зрительный зал и изрёк невыразимо трогательно: “Я больше не боюсь”. Кэррот Топ подскочил, потрепал Голо по щеке и поцеловал Муш. В зале стояла тишина как в церкви. У многих зрителей на глазах были слёзы.
Но в следующий момент Муш и Рейнардо уже бодро распевали свою собственную версию Va t’en, вместе с вечной кокеткой Жижи, и потом присоединившимися к ним мадам Мускат и д-ром Дюкло.
В течение всего представления за кулисами стоял молодой человек в голубом трико с золотыми блёстками и наброшенном на плечи пальто. Он не сводил своих красивых карих глаз с лица и фигуры девушки у кукольной будки. Это был Балотт, акробат цирковой труппы, ожидавший своего выступления на подкупольной трапеции после кукольного номера. Другие артисты тоже столпились здесь посмотреть новый номер, и были так же заворожены, как и зрители.
А Балотт, который был обычным неплохим парнем, хотя и несколько ограниченным и чересчур тщеславным, впервые в жизни почувствовал интерес к кому-то кроме себя. Глядя на сцену, на эту мягкую, весёлую, непосредственную девушку, он чувствовал, что его сердце сжимается как никогда в жизни. Но возбуждение его было не только романтического, но и вполне профессионального толка - он тотчас понял, как была бы полезна ему девушка, которая может заставить зрителей вот так сидеть и следить за сценой. Он давно задумал выступать самостоятельно и подыскивал себе партнершу, которая бросала бы ему платок и стояла рядом во время его трюков.
Представление подошло к концу под оглушительные аплодисменты. Волна за волной они обрушивались на Муш. Она вывела каждую куклу на поклоны. Когда занавес опустился в последний раз, она стояла спиной к будке, Кэррот Топ, обняв её за шею, прижался своей щекой к её лицу с одной стороны, м-р Рейнардо с другой. Её глаза сияли. Она была так счастлива.
Когда девушка вошла за кулисы, Балотт подошел к ней: “Привет, малышка. У тебя совсем неплохо получилось, можешь мне поверить, я повидал немало представлений. А теперь задержись и посмотри на меня. Потом я хочу кое-что сказать тебе.”
И Муш, из вежливости, осталась за кулисами и смотрела вверх на красивого юношу, на то, как он раскачивался, прыгал, крутился и кувыркался со своими партнерами, и изредка бросал ей взгляд, сидя на трапеции высоко под потолком и самодовольно поглаживая усы.
Мимо проходил Капитан Кок, одетый в чёрные вельветовые брюки и чёрный, с высоким воротом свитер, подчеркивавший его бледность, рыжие волосы и холодный блеск глаз. Примечательно, что, кроме управляющего сценой, едва ли кто-нибудь здесь знал, кто он такой. Он задержался на минуту и проследил вверх за взглядом Муш. “Мартышки,” - усмехнувшись, произнёс он унизительное прозвище акробатов в среде балаганщиков, и сплюнул. Затем, не взглянув больше на Муш, пошел дальше. Он назначил свидание с девушкой из оркестра, которая играла на флейте. Теперь, когда к нему пришел успех, пора было, думал он, попробовать кого-нибудь классом повыше.
А Балотт, соскользнув по канату, подошел к Муш, довольный, но нисколько не удивлённый тем, что она послушно осталась посмотреть на него:
- «Ну как? Понравился я тебе, малышка?»
- «Ещё как! Вы были великолепны», - Муш была искренне восхищена.
- «Ну, это ерунда. Подожди, вот увидишь новую программу, которую я сейчас готовлю. Нечто действительно сенсационное».
- «Но это же жутко опасно? - спросила Муш, - без сетки или чего-нибудь такого».
Балотт весь подобрался:
- «Ну, конечно. Но именно это и любит публика. Слушай, как насчёт того, чтобы сходить со мной куда-нибудь перекусить и выпить по кружке пива?»
Он был поражён выражением паники, промелькнувшим на лице Муш:
- «Я...Я не знаю, можно ли. Я никогда раньше...»
Балотт без промедления задал вопрос по существу:
- «Этот парень, который называет себя Капитаном Коком, он что, твой муж?»
Муш поспешно покачала головой: «Нет, нет. Он не муж».
Балотт был достаточно умён, чтобы не углубляться дальше:
- «Тогда в чём дело, давай переоденемся, и я встречу тебя у выхода.»
Муш потребовалось немало минут, чтобы убедить себя, что она свободна принять приглашение. Оковы, в которых держал её Капитан Кок, стали почти привычкой, она принадлежала только ему и семи куклам.
Потом она заторопилась, чтобы не опоздать на свидание. Однако её не покидало ощущение, что нужно спросить разрешения у Кэррот Топа, и ещё ей хотелось бы обсудить с мадам Мускат, прилично ли выходить с молодым человеком, с которым познакомилась всего пять минут назад.
Балотт пришел быстро, волосы прилизаны, на шее под пиджаком неизбежный у акробатов белый шёлковый шарф, лёгкий запах пота и мази для растирания.
Он был доволен своим успехом, и сверкнул на неё великолепной белозубой улыбкой. А также весьма заботливо взял под руку и повёл нежно и осторожно. Муш так давно не испытывала внимания мужчины к себе, что на сердце у нее потеплело. Она вдруг ощутила себя привлекательной девушкой, счастливо смеялась и, опираясь на крепкую руку молодого человека, спросила: “Куда мы идём?” Они отправились в портовое кафе в дальнем конце Quai du Midi. Там, сидя под звёздами, они поужинали густой рыбной похлебкой, требовавшей сопровождения пивом в большом количестве, что в свою очередь слегка вскружило им головы и развеселило.
Они танцевали, близость этой странной девушки волновала Балотта, и он крепко и нежно обнимал её. Нежность юноши вызывала ответную реакцию у Муш. Молодость тянулась к молодости. Впервые за все время, что она могла припомнить, Муш развлекалась естественным образом.
Она никак не могла насытиться этой волшебной ночью и невинным развлечением, и всё не хотела идти домой. Балотт, уверенный, что только его обаяние, захватывающие рассказы о собственных триумфах в цирке и проекты будущих успехов делают её такой счастливой и веселой, слегка подшучивал над ней, тоже наслаждаясь вечером. Когда, в четыре часа утра кафе, наконец, закрылось, они были последними посетителями.
Балотт, хоть и был самовлюбленным юношей, вышел из хорошей цирковой семьи и поэтому, чувствуя себя увлеченным Муш, оставался почтительным и благородным в знаках внимания, оказываемых коллеге по ремеслу.
Он проводил её домой на трамвае и оставил у двери гостиницы, ограничившись нежным пожатием руки и влюблённым взглядом тёмных, влажных глаз.
Когда Муш вошла в гостиницу, в холле её ожидал Капитан Кок. Он сидел развалившись на стуле в тускло освещённом, зловонном зале, с сигаретой, прилипшей к губе, но абсолютно трезвый.
Флейтистка оказалась вялой, унылой, полной раскаяния девицей, и утопила его в слезах. В результате он пребывал в ещё более отвратительном настроении, чем обычно, и сорвал его на Муш.
- «Подойди сюда. Где ты была? Ты получаешь регулярную зарплату, и теперь тебе нечего шляться на улице».
От пронзительной ненависти, исходившей от этого человека, ей стало чуть ли не дурно. Однако маленький глоток свободы, который она хлебнула, и отзвуки вечера, проведённого в невинной радости, придали ей сил взглянуть ему прямо в лицо.
- «Я гуляла с Балоттом. Он пригласил меня поужинать».
Кок грубо рассмеялся: «До четырёх утра? Знаем мы эти ужины...»
- «Это неправда! – вспыхнула Муш, - Мы танцевали. Разве мне нельзя потанцевать с ним? Он такой добрый».
Капитан Кок поднялся со стула, руки его тряслись и лицо исказилось от ярости. Стиснув зубы, он схватил её за запястье с такой силой, что она вскрикнула от боли.
- «Вот так-то, и будет ещё больнее, - рявкнул он, продолжая сжимать её руку - если я ещё раз поймаю тебя с этой ходячей потовой железой, я переломаю кости и тебе, и ему. А теперь двигай в свою комнату».
На представлении на следующий день не кто-нибудь, а сам д-р Дюкло вышел с подарком для Муш. Выяснилось, что он ходил за покупками и, проходя парфюмерную лавку, настолько потерял осмотрительность, что решился вложить деньги в приобретение маленького флакончика духов. Как ни странно, это были первые духи в жизни Муш. Куклы заставили её открыть пузырек и подушиться, Жижи с завистью опробовала их, мадам Мускат презрительно потянула носом, а Али попытался попить, потому что если они так хорошо пахнут, то на вкус должны быть еще лучше. В течение двадцати минут они обыгрывали эту изящную тему к полной зачарованности зрителей и закончили сцену с м-ром Рейнардо в объятиях Муш, совершенно обессиленной и на грани обморока.
Когда Муш спустилась со сцены, Балотт, ожидающий своего выхода, прошептал: - «Вечером встретимся?»
Муш в тревоге оглянулась: - «Я боюсь. Он пригрозил изувечить тебя».
Балотт фыркнул: - «Ха! Со мной тебе нечего бояться. Тут есть одно местечко, где музыка ещё лучше. Будь опять у выхода в то же время, малышка, да?»
Муш колебалась
- «Я право не знаю».
Но она была там во-время, надеясь, что Кок не окажется поблизости. Ей так хотелось опять веселья и приятной непринуждённости в обществе человека, который был так мил с ней.
Ждать ей не пришлось. Балотт был уже там. И из темноты вышел Капитан Кок.
- «Ну что ж, коль сами напрашиваетесь, так получайте! - Он хлестнул тыльной стороной своей жесткой пятерни по лицу Муш, отбросив её к стене: - «Шлюха!»
Балотт сделал угрожающее движение. Кок повернулся к нему:
- «Что касается тебя, попрыгунчик, ты только и умеешь, что висеть на хвосте, как мартышка, но и пальцем не пошевелишь ради неё или кого-нибудь. Я научу тебя держаться от неё подальше».
Но Капитан Кок ошибался. Балотт не был трусом, и к тому же имел стальное тело, железные кулаки и неплохую выучку.
Схватка была короткой и яростной, оба мужчины, обхватив друг друга, наносили удары в молчании, тишина нарушалась только их свистящим дыханием, шлепками и покряхтыванием. Потом всё было кончено. Не в силах двинуться, Капитан Кок лежал на полу окровавленным мешком, истерзанной, неопрятной грудой подобно раздавленному насекомому. Из носа, рта и раны на щеке текла кровь, один глаз затёк.
Рыжеволосый, с бледным лицом и в чёрном одеянии, он выглядел олицетворением низвергнутого дьявола, зла, гротескным злодеем, получившим, наконец, по заслугам, в то время как молодой акробат стоял над ним, тяжело дыша, но без единого следа драки. Муш стояла у стены, рука прижата к рассечённой губе, и смотрела на него. Как она молилась, чтобы увидеть его побитым, усмирённым, поверженным! А теперь чувствовала только необъяснимую печаль и комок в горле, который возникал у неё перед кукольной будкой всякий раз когда один из её обитателей бывал особенно трогательным. Она ещё не знала, что осуществлённое желание часто оборачивается пустотой, а победа над ненавистным существом может вызвать лишь сожаление…
Балотт приблизился к нему, готовый, если потребуется, продолжить: - «Ну что, ещё добавить?»
Остекленевшие глаза Капитана Кока вспыхнули яростью, но он покачал головой, бормоча что-то нечленораздельное, и не делая попытки встать.
- «Тогда пойдём, Муш. Этот тип больше не доставит тебе неприятностей».
Они вышли, рука в руке, и Муш даже не оглянулась на бесформенную груду на полу, ибо сделай она это - и не смогла бы уйти.
На этот раз они не танцевали, как бы по обоюдному согласию решив, что момент неподходящий, а сидели в углу ресторанчика, ели и рассказывали каждый о себе. И под влиянием молодости и знаков внимания Балотта горечь, наполнявшая Муш, исчезла. Возвращаясь домой, они постояли некоторое время на набережной, глядя на бухту, на огни Ниццы, ожерельем окаймлявшие её, на звёзды, каскадами спускавшиеся на чёрную, мрачную стену гор за городом. Балотт поцеловал Муш и, благодарная, она отвечала на его поцелуи.
На следующем представлении Капитана Кока и его семьи Кэррот Топ появился с синяком вокруг глаза. Его хрипло приветствовал Рейнардо и остальные, требуя объяснить, что случилось. Кэррот Топ упорно утверждал, что он в темноте наткнулся на дверь. Они посвятили своё выступление обсуждению достоверности этого объяснения, и наиболее эффективных методов лечения. В конце концов мадам Мускат появилась с маленьким кусочком повязки, которую Муш заботливо наложила на глаз. В течение всего представления она по необъяснимым причинам была на грани слёз. И всё же была рада пожатию руки Балотта, когда проходила мимо него, и шёпотом сказанным словам “Малышка Муш, сегодня вечером мы будем танцевать.”
В этот вечер хозяин театра, стоя в дверях, насчитал более двухсот посетителей, которые уже были здесь на прошлой неделе и пришли опять, чтобы посмотреть какие ещё интриги затевает семья Капитана Кока. По мере того, как второй месяц контракта подходил к концу, и было очевидно, что кукольные представления оставались столь же популярными, как и в начале, и самым успешным номером, хозяин решил оставить их, но изменить остальную программу. Это означало, что среди прочих, группа воздушных акробатов, к которой принадлежал Балотт, должна была уехать.
И поэтому однажды вечером, чуть больше, чем за неделю до предстоявшего отъезда акробатов, когда Балотт и Муш сидели на своей излюбленной скамейке на берегу моря и любовались луной, Балотт предложил ей выйти за него замуж, и она согласилась.
- «Увидишь, - сказал он, - что в качестве ассистента в моём новом номере ты сделаешь меня знаменитым. И себя тоже. Мы объедем вместе весь мир».
Но ещё он сказал, что любит её, и Муш отозвалась на его искренность и теплоту. Она была счастлива те три недели, которые они провели вместе. По сравнению с естественностью и теплотой их общения, совместными прогулками, пикниками в горах, отношения с Капитаном Коком представлялись ночным кошмаром, и Муш понимала, что этому должен быть положен конец. Она была уверена, что любит Балотта, потому как не было причины, почему бы ей его не любить: он был красив, добр, внимателен.
То была особенно тяжёлая неделя для Муш, потому что после драки Кок не делал попыток помешать её встречам с Балоттом, но был язвителен и насмешлив, особенно когда устраивал ей нагоняй в присутствии рабочих сцены или актёров. Временами она по несколько дней могла не видеть его, а потом вдруг он всё время оказывался рядом, неизменно насмешливый и  оскорбительный.
Поведение его становилось всё более таинственным. Говорили, что он многие часы молча просиживал в кукольной судке, а однажды ночной сторож, делавший обход в театре между полуночью и восемью часами утра, когда приходила уборщица, поклялся, что слышал голоса кукол, доносившиеся из будки, словно спорившие о чем-то, но к моменту, когда он спустился с балкона на сцену, там вроде бы никого не было, и он обнаружил только пустые перчатки Рейнардо и Жижи, валявшиеся на подмостках.
Капитан Кок принял сообщение о предстоящем замужестве Муш и её уходе из труппы удивительно спокойно. Возможно, он ожидал этого. Они явились к нему вместе, так как у Муш не хватило смелости предстать перед ним одной. Она объявила о своём намерении остаться в труппе до конца месяца, когда истечёт контракт с театром. Потом они с Балоттом поженятся, и уедут.
Он выслушал её со странным выражением на своём циничном лице, потом просто пожал плечами, отвернулся и исчез в направлении своей гримёрной, которая находилась на противоположной от гримёрной Муш стороне сцены. И в течение оставшегося периода контракта Муш больше его не видела.
Но если Кок, казалось, принял решение Муш выйти замуж и уйти из труппы спокойно, то семь маленьких созданьиц, с которыми Муш дважды в день встречалась в свете рампы, освещавшей обшарпанную будку на сцене, очень взволновались и бесконечно обсуждали эту тему. Каждая из кукол отнеслась к роману и помолвке Муш в соответствии со своей натурой, а попытки мадам Мускат выяснить, знает ли Муш некоторые жизненные факты, и её советы по поводу первой брачной ночи, обеспечили наиболее весёлые вечера, которые когда-либо знал старый театр.
День за днём Муш проходила через своего рода допрос относительно её планов на будущее. Куда она поедет, где будет жить, где состоится бракосочетание? Жижи интересовалась приданым, доктор Дюкло прочитал высокопарную лекцию по генетике и объяснил, почему её дети скорее всего будут акробатами. М-р Рейнардо попытался наняться поставщиком провизии для свадьбы, а Алифанфарон предложил себя в качестве няньки.
Однако наблюдавшим за этими сценами было очевидно что, несмотря на, казалось бы, легкомысленную болтовню, приближающийся уход Муш из труппы навис над куклами трагическим ощущением детей, которые теряют привычное присутствие любящего и любимого существа.
В каждом представлении звучала нота страха перед надвигающимся событием, обречённость, беспомощность и немая мольба, сжимавшие сердце Муш. Ощущая неминуемость своего отъезда, она не представляла себе, как сможет оставить этот маленький народец, который в течение прошедшего года стал неотъемлемой частью её самой, единственными друзьями, спутниками и партнёрами, каких она когда-либо знала в жизни.
Часто, в то время как Муш беседовала с одной из кукол, снизу появлялась другая, удалялась в уголок будки, молча и тоскливо смотрела на неё оттуда, издавала тяжёлый вздох и опять исчезала. Напряжение, давившее на Муш, становилось невыносимым, и порой она не была уверена, что сможет дотянуть до последнего вечера, не сорвавшись.
Балотт помочь ей не мог. Он был доволен рекламой, создавшейся вокруг его имени, и аплодисментами, которыми встречали его появление на сцене теперь, когда он был женихом из романтической истории, о которой напечатали в газетах. Он и представления не имел о том, что происходило с Муш.
Заключительное представление Капитана Кока и его семьи, которое давалось в театре Водевиля в субботу вечером 15 декабря, было событием, которое Муш не забудет до конца жизни.
Билеты в старый театр с его красным бархатным занавесом, золотом резных лож и мерцающими канделябрами были распроданы раньше, чем за неделю. Слухи распространились по всему Лазурному берегу, и в театре собрались зрители из Канн, Сан-Тропеза, Антиба и Монако. Половину присутствующих составляли постоянные посетители, которые в течение прошедших недель полюбили Муш и семь кукол, и которые за дополнительную плату приобрели в театре постоянные места. Первые ряды сверкали бриллиантами, декольте и белыми воротничками. Прожигатели жизни Золотого берега имели тонкое чутье на необычное, пикантное, горько-сладкое развлечение, на драму за кулисами драмы, на разбитое сердце, пульсирующее на сцене на всеобщее обозрение.
Слух облетал коктейльные круги: “Дорогая, это ужасно забавно. Она разговаривает со всеми этими маленькими куклами, а за ними, говорят, стоит совершенно фантастический мужчина. Никто никогда его не видел. Говорят, он страстно влюблен в неё. Филипп взял четыре билета. Мы все поедем на машине, и перед представлением поужинаем в казино.”
Спектакль начался, как обычно, с мелодии Va t’en, va t’en, замершей в оркестровой яме, вслед за чем поднявшийся занавес открыл угол деревенской площади с кукольной будкой, и перед ней Голо с повязкой, белевшей на пустой глазнице. Он наигрывал на гитаре простую песенку, зазывающую жителей деревни на представление.
Лампы, освещающие Голо, меркнут, пятна света около будки сужаются. В освещённой полоске с поразительной внезапностью появляется одна из кукол и приковывает к себе всеобщее внимание. Муш никогда не бывает на сцене в момент, когда поднимается занавес.
В этот вечер представление началось с м-ра Рейнардо, который, крадучись, возник на подмостках будки, внимательно оглядываясь по сторонам. Затем он позвал: “П-сс, Голо!”, и когда Голо появился из-за будки:
- «Где Муш?»
- «Я не знаю, м-р Рейнардо. Вы хотите, чтобы я позвал её?»
- «Одну минуту. У меня тут есть кое-что для неё, - он нырнул вниз и появился с красивым шарфом из рыжей лисы, с пушистым хвостом на одном его конце и маленькой мордочкой на другом. Он разложил его вдоль мостков и обнюхал по всей длине.
- «Это для неё», - сказал он Голо.
- «Dieu! - воскликнул Голо. - Так это же роскошь! Пойду приведу Муш»
Когда Голо ушёл за кулисы, м-р Рейнардо внимательно оглядел шарф
-«Фи, - проговорил он с лёгким отвращением, - что-то очень знакомое. Похоже, я её припоминаю. Она была симпатичной девчонкой...» - Он передвинулся к голове шарфа и запечатлел нежный поцелуй на носу лисьей морды.
- «Упокой твою душу, девочка, и хорошенько согревай Муш».
Муш вышла на сцену под гром аплодисментов, длившихся несколько минут, и вызвавших у неё комок в горле. Проявления симпатии или просто доброты всегда вызывали у неё слёзы. Наконец, она смогла заговорить:
- «Голо сказал, что ты ищешь меня, Рей».
- «У-гу. Я рад, что ты пришла сюда раньше других. Э-э...», - лис замялся, как будто чувствовал себя не совсем в своей тарелке. Он наклонился и, захватив шарф челюстями, протянул его девушке.
- «Это тебе. Свадеб..., - как будто споткнувшись на слове, он поправился, - прощальный подарок»
Муш прижала руку к сердцу:
- «О, Рей! Какая прелесть. Но ты не должен был... Ты не должен был тратить такие деньги...»
На её лице внезапно появилась понимающее, с лёгким упрёком “мама знает что ты натворил” выражение, так хорошо знакомое зрителям.
- «Рей! Подойди ко мне сейчас же и расскажи, где ты достал этот прекрасный и дорогой шарф».
Лис слегка изогнулся.
- «Это обязательно, Муш?»
- «Рейнардо! Ты знаешь, что я всегда говорила тебе о честности». Поворотом головы кукле удалось изобразить выражение оскорблённой невинности.
- «Ну, если ты настаиваешь, то я купил его в рассрочку».
- «Вот как. И что же будет, если ты не сможешь расплатиться? О Рей! Я думаю, они придут ко мне и конфискуют шарф».
Лис медленно покачал головой.
- «Вот и нет. Видишь ли, я заключил сделку».
Как всегда, целиком включившись в игру, Муш сразу же посерьёзнела, в ожидании очередной выходки, к которым он был склонен.
- «Умоляю, какую сделку, м-р Рейнардо?»
- «Ну-у... Если я не смогу выплатить долги, продавец получит кое-что взамен. Я подписал бумагу. Всё документально оформлено».
Муш попалась в ловушку.
- «Вот как? И что же он должен получить взамен этого прелестного меха?»
Лис как-будто бы сглотнул, потом скромно отвернул голову в сторону, прежде чем смиренно ответить:
- «Меня».
Поражённая в самое сердце, Муш воскликнула:
- «Боже мой! Ты хочешь сказать, что ты заложил себя... О Рей! Я не знаю, что сказать...»
На мгновение Муш повернулась против огней рампы, и лампы с балкона подхватили две сверкавшие как бриллианты капли, катившиеся по её щекам.
Как молния лис переметнулся через подмостки будки и уткнул свою рыжую, пушистую голову с чёрной мордой и длинным носом в ямочку плеча Муш и уютно пристроился там с удовлетворенным вздохом напроказившего ребёнка, незамедлительно воспользовавшегося малейшим смягчением.
Знакомый жест этого хитрого, испорченного существа в который раз тронул Муш,  интуитивно понимавшей, что его озорство и нахальные выходки проистекали из самой сути его натуры, что он просто не мог быть иным, но изо всех сил старался вести себя по её правилам.
Потом одна за другой стали появляться остальные куклы, радуя и мучая её одновременно своими прощальными подарками и наспех составленными неуклюжими, искренними речами.
Д-р Дюкло преподнес ей энциклопедию.
- «Всё, что я знаю, есть в этой книге, - важно произнес пингвин, облачённый по такому случаю в торжественный костюм, - я подумал, что теперь, когда меня больше не будет рядом, она может тебе понадобиться….»
Жижи подарила ей гарнитур из пеньюара и ночной сорочки и неохотный поцелуй, а мадам Мускат протянула скалку и яйцерезку:
- «С помощью этих вещей можно сохранить брак, моя дорогая. И помни, все мужчины животные. Хотя и необходимые».
От Алифанфарона она получила его собственную фотографию, а мосье Никола протянул причудливо перекрученную, без определенной формы деревяшку.
- «Для твоего первенца. - сказал он.- Это не одна игрушка, а сразу множество,  любая, какая только родится в его воображении. Я сделал её специально для него».
Вперёд выступил Голо. В руке у него был маленький африканский рожок-амулет, который он вырезал ей из куска эбенового дерева.
Как и столб света, падающий сверху, эмоции и напряжение всех присутствовавших в зале, казалось, сконцентрировались на единственном освещенном пятне – старой маленькой будке, негре с белеющей повязкой на глазе, который без смущения плакал, и девушке, изо всех сил пытавшейся держать себя в руках.
Оттуда, где она стояла, ей были видны собравшиеся за кулисами девушки из варьете, певцы, танцовщицы, акробаты, рабочие сцены, которые следили за разворачивающимся действом с той же самозабвенностью, что и все зрители. Она видела и Балотта, его прекрасная гордая фигура сияла синими блестками.
На сцене в одиночестве появился Кэррот Топ, выглядевший ещё более несчастным и озабоченным, чем обычно. В руках у него ничего не было. Посвистывая, он пытался выглядеть безразличным, но маска быстро исчезла, так как то и дело кривившиеся губы, похоже, не могли удерживаться в позиции, необходимой для свиста. Наконец, он сдался, сказав:
- «Ах, какой смысл. Всё равно не обманешь. Я пришёл попрощаться с тобой, Муш».
- «До свидания, дорогой Кэррот Топ», - сказала Муш
- «Ты будешь скучать по мне?»
- «О да, Кэррот Топ. Я буду ужасно скучать по тебе».
- «У тебя будут свои дети, Муш?»
- «Я надеюсь...Я очень надеюсь».
Кэррот Топ помолчал, потом сказал:
- «Я ничего не принёс тебе. Не смог. Единственное, что у меня есть для тебя - моя любовь. Возьми её, Муш».
У неё опять перехватило горло.
- «Ты правда любишь меня, Кэррот Топ?» - За всё время, что они были вместе он ни разу не говорил ей этого.
Кукла кивнула.
- «Да. Я всегда тебя любил. Только ты этого не замечала. Ничего не поделаешь, теперь слишком поздно. Муш, а не подаришь ли и ты мне кое-что на прощанье?»
- «Конечно, Кэррот. Всё, что у меня есть».
- «Спой со мной»
- «Конечно, Кэррот. Что будем петь?»
- «Голо знает», - проговорила маленькая кукла
С гитарой появился сенегалец и наиграл мотив бретонской колыбельной. Муш не была уверена, что у неё хватит сил пройти сквозь это.
Кэррот Топ протянул ей руку, и она взяла её в обе свои. Они запели:

Мой малыш, мой соловей
Спи, мой сладкий, в люльке своей

В море ветры завывают
Бог те ветры направляет...

Когда они кончили, Голо скрылся за кулисами, а Кэррот Топ потянулся и поцеловал Муш в щёку.
- «Не забывай нас, когда у тебя будут свои дети, Муш»,- и исчез под подмостками.
Другие куклы появлялись попарно, восклицая “Не забывай нас, Муш”, - и забросали её клевками поцелуев.
Муш, со слезами на глазах, развела руки и прокричала,  как будто вокруг не было ни зала, ни зрителей, только она и они:
- «Нет, нет! Я никогда не смогу забыть вас. Вы навсегда останетесь мне родными как дети!»
Последний аккорд оркестра и тяжёлый шорох опускающегося занавеса, который отрезал их от бурных аплодисментов и приветственных криков зрителей, Муш уже почти не восприняла. Последнее, что она видела и слышала - это м-р Рейнардо с поднятой к небу мордой, воющий как койот, и Алифанфарон, уткнувший голову в боковые шторы кукольной будки.
Потом она убежала в свою гримерную, заперлась и дала волю слезам. Ни криком, ни стуком её так и не смогли уговорить открыть дверь и выйти на поклоны. Слёзы лились и лились, и казалось, что уже никогда не остановятся. Она не открыла даже Балотту, когда он пришел за ней, и упросила его уйти, пообещав встретиться с ним утром в отеле. В конце концов, ушёл и он, а она ещё долго оставалась одна в своей гримёрной…
На каждой сцене во всех театрах мира ночью, когда спектакль давно закончился, висит одна-единственная голая электрическая лампочка. Ничто не кажется таким ослепительно ярким, как освещаемый ею круг, и никакие тени не кажутся столь длинными, глубокими и зловещими, как те, что сгущаются за пределами этого круга, рассеянные по задникам и реквизиту.
У задней кирпичной стены сцены, почти у самого края её освещенной части, стояла опустевшая кукольная будка, её белая клеёнчатая вывеска “Капитан Кок и его семья” была едва различима.
Невидимый в тени, сидя на корточках в одиночестве и темноте, Голо предавался скорби на манер своего народа. Было почти четыре часа утра, и театр был пуст.
Муш выскользнула из гримёрной – чтобы покинуть ее навсегда. Она несла небольшую сумку, в которую упаковала свои немногочисленные личные вещи. Всё остальное оставила, так же как оставила здесь и часть самой себя, Муш, какой она была и какой больше никогда не будет.
Чтобы дойти до двери, ей нужно было пересечь тёмную, пещерообразную сцену. Миновав проход, она ступила за кулисы, за пределы света, который освещал ей дорогу. И из темноты вдруг протянулась рука и схватила её за запястье, а другая закрыла ей рот, прежде чем она смогла закричать от страха, от которого на момент остановилось сердце.
Будь то бледное, жёсткое лицо и рыжие волосы Капитана Кока, которые бы она увидела в тусклом свете, сердце Муш могло бы так и не забиться вновь.
Но грубые мозоли на пальцах, зажавших ей рот, говорили сами за себя, а отблеск белков глаз завершил картину. Голо прошептал ей на ухо: “Бога ради, ни одного звука.”
Так же тихо, с бьющимся сердцем Муш прошептала:
- «Что случилось, Голо?»
- «Я не знаю. Что-то происходит. Останьтесь со мной здесь, мисс Муш, только тихо. Голо очень напуган».
Он мягко потянул её вниз, она опустилась на колени рядом с ним и почувствовала, что он дрожит.
- «Но Голо...»
- «Шш-ш-ш, мисс Муш. Молчите. Слышите?»
Сначала не было слышно ни звука, кроме их собственного тихого дыхания. Потом послышался слабый шорох и царапанье. Казалось, что они доносились откуда-то с середины сцены. На помощь напряжённому слуху пришло зрение, и Голо крепко сжал руку Муш, когда над подмостками кукольной будки медленно поднялась голова Кэррота.
Кукла настороженно осмотрелась, вглядываясь сначала вправо и влево от будки, потом невероятно естественным движением, так характерным для неё, перегнулась через край будки и заглянула за неё.
Было что-то жутковатое в том, что зрителей и не предполагалось, что представление происходило для пустого театра. И ещё больше в том, что это и не было представлением...
Голо прошептал:
- «Он ушёл рано, а они вернулись. Я знал, что они здесь, я чувствовал».
Теперь уже Муш остановила его, слегка сжав ему руку: “Шш-ш-ш”.
Убедившись, что вокруг никого нет, Кэррот Топ удалился в дальний угол подмостков и, обхватив лицо руками, оставался так одну-две минуты.
Затем тишину нарушил скрежещущий, скрипучий шепот:
- «Это ты здесь, Кэррот?»
Рыжая кукла медленно отняла руки от лица и, не поднимая головы, проговорила:
- «Я».
- «Всё спокойно?»
- «Да. Здесь никого нет».
- «А где сторож?»
- «Спит в бойлерной».
Снизу возникла острая голова лиса. Он тоже осмотрелся, затем, удовлетворённый, устроился на противоположном от Кэррота конце подмостков. Безжизненным и унылым голосом эльф проговорил:
- «Ну, и что же мы теперь будем делать?»
Рейнардо вздохнул, потом ответил:
- «Если и ты не знаешь, что же меня спрашивать? Ты ведь руководил шоу, Кэррот Топ. И развалил всё дело, не находишь, старик?»
Кэррот Топ задумался.
- «Ты считаешь? Может, и так. Но я и предположить не мог, что она бросит нас из-за этого пустышки. Она же никогда не будет с ним счастлива».
- «Так что же ты ей не намекнул?»
- «Мадам Мускат пыталась, но бесполезно. Она слишком молода, чтобы понять, что этот мартышка ни о ком кроме как о себе думать не способен».
- «Она действительно выходит замуж, Кэррот Топ?»
- « Да, конечно. Всё решено».
- Merde, - сплюнул лис.
Кэррот Топ упрекнул его:
- «Брось, Рейнардо, руганью не поможешь. К тому же ты знаешь, как она не любит сквернословие. Перейдём-ка лучше к делу. Мы должны решить, как нам быть дальше. Есть ли смысл продолжать шоу?»
Ответ последовал незамедлительно:
- «Что касается меня, то нет. Она была единственным, что меня здесь удерживало. Я готов завязать».
- «Я тоже. Думаю, что мы должны поставить этот вопрос на голосование».
- «У-гу. Будешь председателем. Я проведу регистрацию. Али?»
Снизу донеся голос гиганта:
- «Я вроде бы здесь».
- «Доктор Дюкло?»
- «На месте».
- «Жижи?»
- «Да».
- Мадам Мускат?
- «Разумеется».
- Мосье Никола?
- «Я здесь».
М-р Рейнардо сказал:
-«Все зарегистрированы», - и сложил руки.
Не слишком твёрдым голосом Кэррот Топ произнёс короткую речь.
- «Леди и джентльмены нашей труппы. Поскольку наша любимая сестра Муш навсегда покинула нас в связи с выходом замуж, я собрал это совещание, чтобы решить, что нам делать дальше. Вопрос, который выносится на обсуждение перед собранием: следует ли пытаться продолжать без неё?»
Д-р Дюкло заметил:
- «А какой смысл, если никто больше не будет приходить смотреть на нас, м-р председатель?»
Рейнардо немного подкорректировал:
- «А какой смысл, если мы больше не будем видеть её?»
Жижи возразила:
- «Но мы можем взять кого-нибудь другого вместо неё».
Послышалось грохотанье Алифанфарона:
- «Вот так так! Я хоть и глупый, и то понимаю, что таких как она больше нет. Никто её не заменит».
Мадам Мускат внесла свое слово:
- «Но выступали же мы со своим представлением до того, как она появилась!»
Снизу прозвучал звучный голос мосье Никола:
- «И вы хотите вернуться к прежнему? И опять спать в сене? Никогда нельзя вернуться назад...»
Девичий дискант Жижи обеспокоено вопросил:
- «Ну, а если впереди ничего нет?»
- В таком случае,- ответил мосье Никола,- самое лучшее никуда не двигаться».
- «Как это?» - воскликнул Кэррот Топ.
- «Просто прекратить дальнейшее существование».
Кэррот Топ опять издал какое-то восклицание, Рейнардо проскрипел: “Ха-ха, мне это подходит”, а д-р Дюкло важно кивнул головой: “Звучит логично, должен признать, какой бы неприятной ни казалась эта перспектива”. Али жалобно проговорил:
- «Я не понимаю, о чём вы говорите, только знаю, что если я не могу быть с Муш , то я хочу умереть».
М-р Рейнардо хохотнул:
- «Такова основная идея, Али, старина. Ты попал в самое яблочко, в кои-то веки. Давай, выноси на голосование, господин председатель».
Наступила минутная тишина. Затем Кэррот Топ решительно проговорил:
- «Все, кто за прекращение существования, скажите “да”.
Последовал нестройный хор “да”, и только одно писклявое “нет” Жижи.
Рейнардо прорычал:
- «Предложение принято. Продолжай, господин председатель».
- «Итак? - спросил Кэррот Топ. Возражений не было. Он продолжал, - Следующий вопрос - каким способом?»
Д-р Дюкло задумчиво произнес:
- «Лично меня всегда интриговало самосожжение. Индийский ритуал сати, когда вдова бросается в погребальный костёр умершего супруга...»
- «Не вижу связи, но сама по себе идея неплохая. Огонь чист», - одобрил предложение Рейнардо.
Кэррот Топ перешел к конкретике:
- «Позади театра есть пустырь».
- «Но я не хочу умирать...», - вдруг заныла Жижи
Рейнардо быстро нырнул под подмостки и появился с Жижи - безжизненной, с пустыми глазами куклой, зажатой в его челюсти. Затем он деловито перебросил её через край подмостков на сцену. Она упала с лёгким стуком, отозвавшимся внезапным эхом в пустом театре.
- «Ну так живи, златовласая свинюшка!»
Муш судорожно вздохнула и прошептала:
- «Бедная, бедная малышка Жижи...»
М-р Рейнардо перегнулся через край будки, глядя на бесформенный комочек, лежавший на полу сцены, и спросил:
- «Кто-нибудь ещё хочет на попятный?»
Мадам Мускат произнесла эпитафию Жижи:
- «В конце концов, она всегда была никчемной куклой».
- «Но такой хорошенькой...»,- с сожалением проговорил Алифанфарон
Кэррот Топ коротко вздохнул:
- «Одна из величайших мировых иллюзий - златовласая сказочная принцесса».
- «Которая в конце концов оказывается никчемной пустышкой,- заключил Рейнардо, всегда не слишком жаловавший Жижи.
Из-под подмостков раздался голос Мосье Никола:
- «Друзья, будем добрее. Бог создал её такой, какая она есть. Также как и всех нас».
- «Да-а, а что станет с Богом, когда нас всех не будет?» - неожиданно заинтересовался Алифанфарон
После некоторого раздумья голос мосье Никола ответил:
- «Думаю, что, если в самом деле верно, что Бог создал нас по своему образу и подобию, то, наверное, он должен уничтожить и себя тоже...»
- «Почему?» – не понял Кэррот Топ
- «Потому что он не сможет вынести созерцания столь печального провала своих замыслов».
М-р Рейнардо вытянул шею и заглянул вниз, под подмостки.
- «Умно. Я как-то об этом не задумывался».
- «Глубокая мысль,- поддержал его д-р Дюкло,- не говоря уж, что очень праглатична».
- «Прагматична, - машинально поправил Кэррот Топ и, вздохнув, добавил: ну что ж, значит, прощай Капитан Кок и его семья».
Голо повернул ошарашенное лицо к Муш:
- «Они собираются умереть. Не позволяйте им, мисс Муш».
М-р Рейнардо подошел к Кэррот Топу и протянул лапу.
- «Пока, старик. Мы неплохо пожили , а?»
Кэррот Топ, серьёзно пожимая ему лапу, ответил:
- «Прощай, Рей. Ты всегда был другом. Я спущусь и все приготовлю».
Муш поднялась. Колени онемели, сердце лихорадочно стучало, горло пересохло. Взяв свой маленький чемоданчик, она пошла через сцену, её каблуки гулко стучали по дощатому полу. Единственный фонарь подхватил изящную тень и, как бы предвестницей приближающейся девушки, рассек ею будку и скрытого в ней её единственного обитателя.
Сцена поразительно повторяла ту давнюю ночь в Париже, когда Муш впервые наткнулась на кукол Капитана Кока. Всё было так же: темнота с единственным фонарем, отбрасывающим тени, таинственная будка, маячащая во мраке, одинокая кукла на подмостках и изящная фигурка девушки, проходящей мимо с чемоданчиком в руке.
Сходство было полным - кроме того, что роли изменились. Теперь Муш сама приостановилась в круге жёлтого света перед кукольной будкой и окликнула маленькую фигурку, распластавшуюся на подмостках.
- «Хэлло, бэби!»
М-р Рейнардо, сдержанный, циничный и уверенный в себе м-р Рейнардо, был ошарашен. Вся его фигурка содрогнулась, он вскочил, с трудом вглядываясь против света в темноту. Несколько раз беззвучно пошевелив челюстями, он наконец сумел выдавить:
- «Муш! Где ты была? Ты здесь давно?»
Муш остановилась у будки и поставила чемоданчик на пол. Она задумчиво разглядывала возбуждённого, обескураженного лиса, в замешательстве судорожно двигавшегося взад-вперед. Наконец она сказала:
- «Это неважно, где я была. Важно, что я знаю, куда вы собираетесь. В огне ничего не сыскать, кроме пепла сожаления. Мне стыдно за вас».
Лис прекратил дергаться и долго и пристально её разглядывал.
- «Мы не знали, что ты была здесь». - И помолчав, добавил, -Мы проголосовали».
- «И это было честное голосование?»
Лис сглотнул.
- «Ну, может быть, Кэррот Топ и я немножко и поднажали. Но всё это было только из-за тебя - потому что ты уходишь и бросаешь нас».
- «А Жижи?» - Муш нагнулась и подняла пустую куклу.
Лис прижался головой к подмосткам, отчего казалось, что он виновато поводит глазами, и смущённо проговорил;
- «Мы выбросили её из гнезда. Отлучили».
- «Мы?»
- «Ну, я. Знаешь, она не любила тебя...»
- «Это было дурно, Рей».
Он опустил голову.
- «Я знаю. Не бросай нас, Муш».
- «Рей - ты опять меня шантажируешь, как всегда. Шантажируешь любовью к вам».
Была ли перед ними нарядная, изысканная публика предыдущего вечера, сброд ли из трущоб, притянувшийся к будке с уличного празднества, ребятишки ли и их родители, обступившие будку на деревенской площади, или просто зияющие пустотой немые кресла, как сейчас – это ничего не меняло. Всякий раз, оказываясь около будки, Муш напрочь теряла контакт с окружающим миром, оставались только они, её куклы и она, и то, что происходило между ними.
Хриплый голос лиса опять перешел на громкий шёпот:
- «На этот раз не шантаж, Муш. Если ты должна уйти, то возьми с собой меня».
- «А других оставить? Рей, и ты можешь их теперь бросить?»
Напряжённая фигурка лиса пошевелилась. Он незаметно подвинулся ближе к месту, где стояла Муш.
- «Да, могу. Мне нет дела ни до кого и ни до чего. Позволь мне уйти с тобой, Муш. Я лишился дома. К тому же ты знаешь меня, я так нежен с детьми».
Старые привычки трудно побороть. Муш уже забыла о себе, и о том, что она уже рассталась со всем этим, что уже начиналось утро дня, который увидит её замужем за Балоттом, в новой и нормальной жизни.
Она подошла к будке и, наклонившись над куклой, в своей ласковой и заботливой манере, упрекнула его:
- «Но разве ты не понимаешь, Рей, это же предательство»
М-р Рейнардо, казалось, некоторое время обдумывал это. Потом придвинулся поближе, и слегка прижал кончик морды к тыльной стороне руки Муш. Тяжело вздохнул и сказал:
- «Я знаю. Но какая разница? Все же знают, что я обманщик, и ждут этого от меня. Знаешь, сказать по правде, это большое облегчение, стать снова самим собой.  Я честно старался быть хорошим парнем, но что делать – без тебя и твоей поддержки ничего не получается».
Муш не устояла и ласково положила руку на жёсткую рыжую голову.
- «Мой бедный Рей...»
Лис мгновенно уткнулся мордой в ямочку между её шеей и плечом, шепча:
- «Муш, позаботься обо мне...»
Как всегда его прикосновение отозвалось острым нежным состраданием.
С пугающей внезапностью снизу выскочил Алифанфарон.
- «Ой, извините. Я помешал? Боже, это Муш. Ты опять вернулась, Муш? Если ты вернулась, то я уже не хочу умирать».
Лис раздражённо проскрежетал:
- «Проклятье. И надо было тебе появиться именно сейчас. Я почти уговорил её», - он исчез.
- «Но Али, дорогой, я не могу остаться, я собираюсь замуж. Но и не хочу, чтобы ты умирал. Что мне делать?»
- «Возьми меня с собой. Ты не представляешь себе, что это такое - терять друга, когда ты такой большой и глупый». Все они обладали убийственной логикой нелогичности, присущей только детям.
Муш слышала себя, говорящую “Я собираюсь замуж...”, но звучало это как будто кто-то говорил о ком-то другом. Куда опять подевался тот реальный мир, полный здравомыслия и нормальных вещей, в который она было устремилась? Сейчас она только и помнила, что Алифанфарона нужно обязательно поддержать.
- «Нет, Али,- воскликнула она, - ты вовсе не глупый. Всё дело в том, что ты родился слишком большим в мире, населённым маленькими существами».
- «А-га! Ура! Точно, моя дорогая. Очень тонкое замечание. Весьма мудрое», - это был д-р Дюкло, пингвин, как всегда по-деловому одетый и в пенсне на чёрной ленточке, примостившемся на кончике клюва. Он внимательно вглядывался в неё мгновение, затем сказал:
- «Бесконечно рад, что вы вернулись, нам всем вас очень не доставало»,- и исчез.
Появился Кэррот Топ, насвистывающий куплет Va t’en, va t’en. Он как бы с удивлением обнаружил девушку, стоящую на её обычном месте слегка правее от центра будки, и  сказал:
- «Привет, Муш. Ты ещё здесь?»
- «Я как раз уходила. Кэррот Топ, подойди сюда...»
Он неуверенно подвинулся немного поближе, но был настороже.
- «Я всё слышала. Вынуждено. Тебе не стыдно?»
Маленький рыжеволосый мальчик, с носом картошкой, остренькими ушками и тоскливым, печальным личиком, задумчиво ответил:
- «Без тебя будет странно. Да, очень странно. Сначала я решил, что снова смогу начать бродяжничать. Ведь это ты меня здесь удерживала, знаешь ли…»
- «Но Кэррот, дорогой Кэрроти, я вовсе не хотела…»
Кэррот Топ задумался.
- «Не знаю. Ты всегда указывала мне на мой долг перед Жижи, например. А ведь за этим хорошеньким личиком никогда ничего не было. Сначала, когда ты ушла, я подумал, что, может быть, теперь, я смог бы...»
- «Да, да, я знаю – улететь», - закончила за него Муш. Внезапные слёзы прихлынули к её глазам, в какой-то момент она не видела ни будки, ни Кэррот Топа, - так лети же, Кэрроти, никто теперь тебя не будет удерживать. Лети к самым звёздам, и ты поймаешь их».
- «Но я не хочу лететь, правда! – вдруг закричала кукла - Я не хочу звёзд. Я только хочу быть с тобой навсегда, Муш. Возьми меня с собой,- он проскользнул через подмостки и приткнулся головой к груди Муш, и под прижавшейся к ней маленькой фигуркой она ощущала лихорадочное биение своего сердца.
- «Кэрроти, дорогой Кэрроти... Я всегда тебя любила».
Кукла повернула голову и взглянула ей прямо в лицо.
- «Любила? Но ты вовсе не любишь нас, Муш. Не по-настоящему. Иначе как ты можешь бросить нас и уехать?»
Уже почти плача она говорила:
- «Нет, нет, я люблю вас. Всех. Это только его я ненавижу!» Стоя там в темноте, затерянная в центре обширной вселенной пустой сцены, она смогла высказать кукле ту правду, которую не открыла бы ни одной живой душе, которую до той минуты не осознавала даже сама.
- «А ведь я любила его - с первого же момента, как увидела. Я любила его, и ни в чём бы ему не отказала. Но он всё сжёг, оставив только горечь и зло взамен того, что я могла бы дать ему. И моя любовь обернулась ненавистью, такой, что теперь не осталось места ни для чего, даже и для любви. Но чем больше я ненавидела его, тем больше любила вас. Кэрроти... Как долго могут сосуществовать любовь и ненависть, прежде чем не сойти с ума? Кэрроти, я больше не могу так .. отпусти меня...».
Она подняла руки и прижала к себе голову Кэррот Топа. Но вдруг м-р Рейнардо тоже оказался здесь, и от прикосновения двух маленьких существ ей хотелось плакать бесконечно и безнадёжно. Она закрыла глаза.
И вдруг вздрогнула от пронзительного голоса Кэррот Топа:
- «А кто такие мы, Муш?»
- «Да, кто мы такие, Муш ?- подхватил М-р Рейнардо. Она открыла глаза, но обе куклы исчезли, а вместо них сквозь стёкла своих квадратных очков на неё молча смотрел мосье Никола.
Маленькая серьёзная фигурка  тотчас же подействовала на неё успокаивающе.  Прежние привычки были всё ещё сильны: вот её надёжный друг, философ и советчик, который неизбежно появлялся, когда события готовы были вырваться из-под контроля - мастер сломанных игрушек и разбитых сердец.
Однако он повторил тот же вопрос, и поверг её в панику:
- «Кто такие мы все, моя дорогая? Кэррот Топ и м-р Рейнардо, Алифанфарон и Жижи, доктор Дюкло и Мускат, и даже я сам?»
Муш начала дрожать, и вцепилась в край будки, чтобы не упасть. Миры распадались; защитные стены, за которыми она думала жить в безопасности и слепоте, рушились.
Кто такие они действительно?
И в чём состояла магия, отделявшая их, этих семерых кукол, таких разных, и всё же объединенных в любви и доброте, от того, кто был так чудовищен?
Мосье Никола заговорил опять.
- «Подумай, Муш. Чья это рука, которую ты только что с такой любовью прижимала к себе, когда она была Кэррот Топом, или м-ром Рейнардо, или Алифанфароном, держала её у своей груди и проливала на неё слёзы сочувствия?»
- «Та рука, что ударила меня по лицу...», - она резко вдохнула, её руки вскинулись к губам, как будто бы в память о той боли.
- «И всё же ты любила её, Муш. И эти руки любили и ласкали тебя».
Муш почувствовала, что все ощущения поплыли. Теперь спросила она:
- «Но кто вы тогда, мосье Никола? Кто вы все?»
Казалось, мосье Никола стал выше ростом, заполнил всю будку своим голосом и присутствием, когда он ответил:
- «Человек - это множество миров, Муш. Он может, как Кэррот Топ, стремиться к звёздам, и в то же время оставаться земным, простым и глупым переростком, как Алифанфарон. В нём есть зачатки ревности, зависти и тяги к восхищению и удовольствиям, как у надменной Жижи, с её куриными мозгами. Он может быть одновременно напыщенным занудой как доктор Дюкло, и, как мадам Мускат, сплетницей, трудягой, болтуньей. И там же, где есть философ, затаился и хитрец, ханжа и лицемер, ворюга и негодяй, как мистер Рейнардо».
И мосье Никола продолжал:
- «Натура человека - вечная тайна, Муш. Вот они мы, семеро, которых ты полюбила. Каждый из нас отдал тебе самое дорогое…Мне кажется, я даже слышал, что коварный Рейнардо предложил тебе свою жизнь - или шкуру. Он пытался донести до тебя послание от него, который создал нас всех...».
- «Нет, нет... Хватит! - умоляла Муш.- Прекратите! Я не могу этого вынести...»
- «Зло не может жить без добра...- сказал мосье Никола вдруг совсем не своим голосом. - Все мы предпочитаем умереть, чем жить дальше без тебя».
- «Кто это? Кто это говорит? - закричала Муш. И затем, в резком порыве, едва сознавая, что делает, она протянула руку через будку к односторонне-прозрачной шторе, сквозь которую она всегда была так хорошо видна, и одним движением сдернула покров, который отделял её от одинокого мужчины, так долго скрывавшегося за ней.
Он сидел там неподвижно как изваяние - человек в чёрном с рыжими волосами, на чьём бледном осунувшемся лице только глаза ещё и жили. Высоко поднятая правая рука была вдета в перчатку куклы мосье Никола, в левой был скомкан обмякший м-р Рейнардо. Он являл собой как бы балансирующие весы между добром и злом, ненавистью и любовью, отчаянием и надеждой. Мужчина был красив в этот момент страшной и странной красотой - как молния, сверкающая за штормовыми тучами.
Сатана перед низвержением?
И Муш, которая в этот момент переступила последний порог, отделяющий ребенка от женщины, вдруг с ослепительной ясностью увидела и поняла мужчину, который жил злом, и в насмешку над Богом и Человеком разыграл чудовищную шутку, создав своих кукол по образу и подобию своему. Но помимо воли наделил их любовью и добротой.
И за эту дерзость он получил наказание: быть развращенным добротой своих собственных созданий. Семь кукол его истинной натуры стали его хозяином, а он - их жертвой. Жизнь стала возможна только через них за шторой  будки.
В одно интуитивное мгновение Муш поняла, что только она может спасти его, что сам он никогда не станет просить её любви. В памяти сверкнула сказка о красавице и чудовище, которая всегда так странно трогала её ребёнком.
Однако не жалость, а любовь толкнула Муш протянуть руки к нему через подмостки кукольной будки, где изо дня в день на протяжении прошедшего года проходила их дуэль и позвать его:
- «Мишель?»
В одно мгновение он оказался вне будки, и они отчаянно прильнули друг к другу.
Она крепко держала его рыжую голову, такую же жёсткую и колючую, как у м-ра Рейнардо, уткнувшуюся в ложбинку её шеи и плеча, где так часто, неосознанной, лежала его рука. И отчаяние, с которым он льнул к ней, становилось всё большим, по мере того, как он повторял её имя опять и опять “Муш...Муш...Муш...” и прятал от неё лицо.
- «Мишель... Я люблю тебя. Я никогда не оставлю тебя».
И наконец Муш почувствовала струйки чего-то тёплого на своей руке, прижимавшей к себе уродливую и прекрасную голову. Она знала, что это были слёзы мужчины, который никогда не знал их раньше. Мишель Пьеро, он же Капитан Кок, сдался чистоте и любви, которые всю жизнь были так ненавистны ему, и к чему он втайне от самого себя всю жизнь стремился.
Долго они оставались так на тёмной пустой сцене. Не шелохнулись они и тогда, когда старый негр с белой повязкой на глазе прошаркал  к будке и, глядя вниз под подмостки в темноту таинственных пространств в глубине, издал радостный смешок:
- «Эй, Маленький Хозяин! Мистер Рейнардо! Доктор Дюкло, Али, Мадам Мускат! Где вы все? Поднимитесь-ка лучше сюда и узнайте новости. Мисс Муш не собирается бросать нас. Она остаётся с нами навсегда!»