Зарубежная поэзия
ПЕВИЦА ПОТЕРЯННОЙ РОДИНЫ
В марте 2019 года исполняется 140 лет со дня рождения выдающейся немецкой поэтессы Агнес Мигель (1879 – 1964). При жизни она достигла невиданных успехов: лауреат самых престижных литературных премий, почетный доктор философского факультета Альбертины, почетный гражданин Кенигсберга. Однако после смерти ее имя стало постепенно забываться. Между тем, творчество Агнес Мигель — прекрасный образец северогерманского неоромантизма минувшего ХХ столетия.
Агнес Мигель родилась 9 марта 1879 года в Кенигсберге в семье немецких колонистов. Отцовский дом стоял на острове Кнайпхоф, расположенном между двумя рукавами реки Прегель. Здесь, в тесных улочках старинного города, под сенью величественного Кафедрального собора, прошло детство Агнес. Здесь она начала писать первые стихи, посвящая их родному краю. А колокольный звон Кафедрального собора стал для нее колыбельной песней: "Ты всегда был в моей жизни, мой собор, как отец и мать; я доверялась голосу твоих колоколов, которые убаюкивали меня во сне".
Накануне ХХ столетия Агнес Мигель отправила свои первые поэтические опыты ведущему поэту немецкого модерна Бёррису фон Мюнхгаузену. Он сразу же признал величайший талант прусской поэтессы и опубликовал присланные стихи в "Геттингенском альманахе муз". При его содействии в 1901 году вышла первая книга Агнес Мигель, а спустя шесть лет свет увидели "Баллады и песни". Любимая Пруссия и ее старина стали основной темой творчества молодой поэтессы. Она отдала дань уважения и миру древнепрусского язычества, и мистике средневекового рыцарства, и тонкой природной лирике. Одной из самых известных стала баллада "Женщины Ниды": после гибели от чумы жителей прусской деревни Ниды оставшиеся в живых семеро женщин, возроптав на Бога, пришли к Белой Дюне и попросили ее занять Божие место, чтобы быть погребенными под ней.
Патриотическая поэзия Агнес Мигель нашла горячий отклик в сердцах немцев и была заслуженно отмечена престижными премиями Шиллера, Клейста, Гердера, Гёте. Весной 1924 года кафедра философии Кенигсбергского университета, отмечая 200‑летие со дня рождения великого немецкого философа Иммануила Канта, торжественно вручила Агнес Мигель почетную докторскую степень философского факультета Альбертины. Ее имя присвоили местной школе. А в дни празднования 60‑летнего юбилея поэтессу выбрали почетным гражданином города. "Дочь Кенигсберга", — так с любовью называли ее горожане.
С началом второй мировой войны Агнес Мигель осталась в родном городе и не собиралась покидать его, даже когда он стал прифронтовым. Ночь на 30 августа 1944 года стала для нее незабываемой. Британская воздушная армада, эскадрилья за эскадрильей, наносила удары по старинным дворцам и зданиям. Исторический центр города, включая ее родной остров Кнайпхоф, был стерт с лица земли. Полностью сгорели удивительный Кафедральный собор и складской квартал Шпайхерфиртель. Никакой военной необходимости в бомбежке не было. Это была акция устрашения, от которой горожане пришли в ужас.
Агнес Мигель находилась тогда на окраине Кенигсберга, возле Хуфенского ручья. Она воочию наблюдала тот огненный шквал, который захлестнул любимый город: "Когда я выбежала из подвала в неожиданную тишину, то увидела лишь красное, отраженное дымом и облаками, пламя, в котором погибал наш город. А затем над шумом и треском рушившихся стен услыхала похоронный псалом, которым колокола умирающих церквей, раскачивающихся от огненного урагана, отпевали этот город. И я слышала в хоре расплавленных, обреченных на смерть твоих колоколов, твой зов, мой собор". Эти апокалипсические видения навсегда запечатлелись в ее памяти.
В феврале 1945 года поэтесса была вынуждена покинуть осажденный Кенигсберг. Несчастную беженку приютил в своем родовом замке Бёррис фон Мюнхгаузен. Здесь она прочитала старому другу последнее стихотворение "Прощание с Кенигсбергом". Увы, оно оказалось трагически злободневным, ибо англо-американская армада только что разбомбила расположенный неподалеку город Дрезден. Убитые горем погорельцы также нашли приют в гостеприимном замке Мюнхгаузена.
После двухлетнего пребывания в американском фильтрационном лагере в Дании Агнес Мигель в 1948 году поселилась в нижнесаксонском городке Бад Ненндорфе. Здесь она продолжила работу над своими сочинениями, подготовив к изданию шесть томов. Как верно подметил один из литературоведов, "после войны Мигель не раскаялась, оставшись в своем творчестве в мифопоэтическом хронотопе потерянной навеки родины и будучи до конца преданной своему погибшему городу". Ее стихи и личные воспоминания, освященные мудростью и жизнеутверждающей правдой, принесли ей заслуженную награду Баварской академии изящных искусств.
Агнес Мигель, получившая в конце жизни звание "Мать — Восточная Пруссия", скончалась 26 октября 1964 года. Ее похоронили на городском кладбище — на том месте, которое она указала сама. Над могилой воздвигли камень, похожий на маленькую дюну, тем самым напомнив многочисленным почитателям о знаменитой балладе "Женщины Ниды". Это было справедливо: поэтесса всегда оставалась верной родной прусской земле.
Агнес Мигель родилась 9 марта 1879 года в Кенигсберге в семье немецких колонистов. Отцовский дом стоял на острове Кнайпхоф, расположенном между двумя рукавами реки Прегель. Здесь, в тесных улочках старинного города, под сенью величественного Кафедрального собора, прошло детство Агнес. Здесь она начала писать первые стихи, посвящая их родному краю. А колокольный звон Кафедрального собора стал для нее колыбельной песней: "Ты всегда был в моей жизни, мой собор, как отец и мать; я доверялась голосу твоих колоколов, которые убаюкивали меня во сне".
Накануне ХХ столетия Агнес Мигель отправила свои первые поэтические опыты ведущему поэту немецкого модерна Бёррису фон Мюнхгаузену. Он сразу же признал величайший талант прусской поэтессы и опубликовал присланные стихи в "Геттингенском альманахе муз". При его содействии в 1901 году вышла первая книга Агнес Мигель, а спустя шесть лет свет увидели "Баллады и песни". Любимая Пруссия и ее старина стали основной темой творчества молодой поэтессы. Она отдала дань уважения и миру древнепрусского язычества, и мистике средневекового рыцарства, и тонкой природной лирике. Одной из самых известных стала баллада "Женщины Ниды": после гибели от чумы жителей прусской деревни Ниды оставшиеся в живых семеро женщин, возроптав на Бога, пришли к Белой Дюне и попросили ее занять Божие место, чтобы быть погребенными под ней.
Патриотическая поэзия Агнес Мигель нашла горячий отклик в сердцах немцев и была заслуженно отмечена престижными премиями Шиллера, Клейста, Гердера, Гёте. Весной 1924 года кафедра философии Кенигсбергского университета, отмечая 200‑летие со дня рождения великого немецкого философа Иммануила Канта, торжественно вручила Агнес Мигель почетную докторскую степень философского факультета Альбертины. Ее имя присвоили местной школе. А в дни празднования 60‑летнего юбилея поэтессу выбрали почетным гражданином города. "Дочь Кенигсберга", — так с любовью называли ее горожане.
С началом второй мировой войны Агнес Мигель осталась в родном городе и не собиралась покидать его, даже когда он стал прифронтовым. Ночь на 30 августа 1944 года стала для нее незабываемой. Британская воздушная армада, эскадрилья за эскадрильей, наносила удары по старинным дворцам и зданиям. Исторический центр города, включая ее родной остров Кнайпхоф, был стерт с лица земли. Полностью сгорели удивительный Кафедральный собор и складской квартал Шпайхерфиртель. Никакой военной необходимости в бомбежке не было. Это была акция устрашения, от которой горожане пришли в ужас.
Агнес Мигель находилась тогда на окраине Кенигсберга, возле Хуфенского ручья. Она воочию наблюдала тот огненный шквал, который захлестнул любимый город: "Когда я выбежала из подвала в неожиданную тишину, то увидела лишь красное, отраженное дымом и облаками, пламя, в котором погибал наш город. А затем над шумом и треском рушившихся стен услыхала похоронный псалом, которым колокола умирающих церквей, раскачивающихся от огненного урагана, отпевали этот город. И я слышала в хоре расплавленных, обреченных на смерть твоих колоколов, твой зов, мой собор". Эти апокалипсические видения навсегда запечатлелись в ее памяти.
В феврале 1945 года поэтесса была вынуждена покинуть осажденный Кенигсберг. Несчастную беженку приютил в своем родовом замке Бёррис фон Мюнхгаузен. Здесь она прочитала старому другу последнее стихотворение "Прощание с Кенигсбергом". Увы, оно оказалось трагически злободневным, ибо англо-американская армада только что разбомбила расположенный неподалеку город Дрезден. Убитые горем погорельцы также нашли приют в гостеприимном замке Мюнхгаузена.
После двухлетнего пребывания в американском фильтрационном лагере в Дании Агнес Мигель в 1948 году поселилась в нижнесаксонском городке Бад Ненндорфе. Здесь она продолжила работу над своими сочинениями, подготовив к изданию шесть томов. Как верно подметил один из литературоведов, "после войны Мигель не раскаялась, оставшись в своем творчестве в мифопоэтическом хронотопе потерянной навеки родины и будучи до конца преданной своему погибшему городу". Ее стихи и личные воспоминания, освященные мудростью и жизнеутверждающей правдой, принесли ей заслуженную награду Баварской академии изящных искусств.
Агнес Мигель, получившая в конце жизни звание "Мать — Восточная Пруссия", скончалась 26 октября 1964 года. Ее похоронили на городском кладбище — на том месте, которое она указала сама. Над могилой воздвигли камень, похожий на маленькую дюну, тем самым напомнив многочисленным почитателям о знаменитой балладе "Женщины Ниды". Это было справедливо: поэтесса всегда оставалась верной родной прусской земле.
Евгений ЛУКИН
Агнес МИГЕЛЬ
СРЕДИ НОЧИ
КОСА
Собачий лай раздался среди ночи.
Проснувшийся от лая за окном,
Открыл барчук испуганные очи
И локона коснулся над челом.
Он приподнял гардины, полусонный,
На позднего прохожего взглянуть,
Но пуст был сад, луною осененный,
И лунным блеском серебрился путь.
Собаки лаяли, гремя цепями.
Вдоль изгороди тихо смерть кралась,
Пригнувшись над холодными снегами,
Чтоб не пугать дитя в неровный час.
Из рукава овчины оснеженной
Ее коса сверкнула второпях…
И мальчик прошептал завороженный:
"Хочу я месяц, что блестит в снегах!"
Проснувшийся от лая за окном,
Открыл барчук испуганные очи
И локона коснулся над челом.
Он приподнял гардины, полусонный,
На позднего прохожего взглянуть,
Но пуст был сад, луною осененный,
И лунным блеском серебрился путь.
Собаки лаяли, гремя цепями.
Вдоль изгороди тихо смерть кралась,
Пригнувшись над холодными снегами,
Чтоб не пугать дитя в неровный час.
Из рукава овчины оснеженной
Ее коса сверкнула второпях…
И мальчик прошептал завороженный:
"Хочу я месяц, что блестит в снегах!"
НЕВЕСТА МЕЛЬНИКА
Звон колокольный вознесся до звезд.
Свадебный поезд вошел на погост.
В шелковом платье невеста была.
Под руку медленно с мельником шла.
Лишь миновала ограды витье,
Три малыша обступили ее.
Три малыша стали плакать и выть,
Стали за платье ее теребить.
Первый промолвил: "О, мама моя!
Скинь голубую вуаль для меня!
И с головы венок миртовый скинь.
Тлеет на камне твой маленький сын.
Здесь, на погосте, в глухой стороне
Вырой могилку, пожалуйста, мне.
В поле на камне лежу день-деньской —
Рядом серпом жнут и косят косой.
В поле родился я, полем дышал,
Как же за плугом ходить я мечтал!
Если бы жизнь продолжалась моя,
Не было б пахаря лучше меня!"
Крошка вторая заплакала тут:
"Мама, приди на заброшенный пруд!
Мелкую сеть ты с собой захвати,
В мутную заводь ее опусти.
Только раскинется сеть в глубине,
Юную дочь ты увидишь на дне.
В лунную ночь ты меня родила
И, как котенка, на пруд отнесла.
О, будь жива я, то солнечный свет
Выбелил сеть бы мою на просвет.
Стала бы нить моя чистой волной,
Не было б лучше на свете иной.
Если бы жизнь продолжалась моя,
Лучшей прядильщицей стала бы я!"
Третий промолвил: "О, мама моя,
Ты посади на колени меня!
В чреве твоем я лежал, угнетен,
И откликался на каждый твой стон.
Страх и позор, и бесчестье, и пыл
С кровью твоею горячей я пил.
Тайно в хлеву ты меня родила —
Стала печальнее ты, чем была.
Жизни жестокой боялся и я,
И на соломе дрожал я, скуля.
Глотку мою ты зажала рукой —
Сладостным сделала вечный покой!
Мама, прижми меня к сердцу сейчас
И поцелуй крепко тысячу раз!"
Младший малыш только это сказал,
Как к материнским коленям припал.
Тихо она свой венок совлекла,
Первому сыну его отдала.
Следом вуаль она скинула с плеч
С тем, чтобы бледную дочку облечь.
Дочка и сын вдруг исчезли вдали,
Две алых розы взамен расцвели.
С мамой остался последний сынок.
Вот поцелуй его ротик обжег.
Как голубок, он расправил крыла,
В небо взлетел, а она умерла.
Свадебный поезд вошел на погост.
В шелковом платье невеста была.
Под руку медленно с мельником шла.
Лишь миновала ограды витье,
Три малыша обступили ее.
Три малыша стали плакать и выть,
Стали за платье ее теребить.
Первый промолвил: "О, мама моя!
Скинь голубую вуаль для меня!
И с головы венок миртовый скинь.
Тлеет на камне твой маленький сын.
Здесь, на погосте, в глухой стороне
Вырой могилку, пожалуйста, мне.
В поле на камне лежу день-деньской —
Рядом серпом жнут и косят косой.
В поле родился я, полем дышал,
Как же за плугом ходить я мечтал!
Если бы жизнь продолжалась моя,
Не было б пахаря лучше меня!"
Крошка вторая заплакала тут:
"Мама, приди на заброшенный пруд!
Мелкую сеть ты с собой захвати,
В мутную заводь ее опусти.
Только раскинется сеть в глубине,
Юную дочь ты увидишь на дне.
В лунную ночь ты меня родила
И, как котенка, на пруд отнесла.
О, будь жива я, то солнечный свет
Выбелил сеть бы мою на просвет.
Стала бы нить моя чистой волной,
Не было б лучше на свете иной.
Если бы жизнь продолжалась моя,
Лучшей прядильщицей стала бы я!"
Третий промолвил: "О, мама моя,
Ты посади на колени меня!
В чреве твоем я лежал, угнетен,
И откликался на каждый твой стон.
Страх и позор, и бесчестье, и пыл
С кровью твоею горячей я пил.
Тайно в хлеву ты меня родила —
Стала печальнее ты, чем была.
Жизни жестокой боялся и я,
И на соломе дрожал я, скуля.
Глотку мою ты зажала рукой —
Сладостным сделала вечный покой!
Мама, прижми меня к сердцу сейчас
И поцелуй крепко тысячу раз!"
Младший малыш только это сказал,
Как к материнским коленям припал.
Тихо она свой венок совлекла,
Первому сыну его отдала.
Следом вуаль она скинула с плеч
С тем, чтобы бледную дочку облечь.
Дочка и сын вдруг исчезли вдали,
Две алых розы взамен расцвели.
С мамой остался последний сынок.
Вот поцелуй его ротик обжег.
Как голубок, он расправил крыла,
В небо взлетел, а она умерла.
ЖЕНЩИНЫ НИДЫ
Женщины Ниды на пляже морском
Вглядывались в голубой окоем:
К берегу лодка неслась меж зыбей,
Черный флажок развевался над ней.
Лодка уткнулась в высокий причал.
"Всюду чума! — вестовой прокричал. —
От Хайдекруга и до Шаакен
Царствует смерть, и разруха, и тлен!"
Молвили женщины: "Что ж, не беда —
Смерть поджидает за дверью всегда.
Мы каждый день, вспоминая Творца,
Бьемся за милую жизнь без конца.
Дюна за дюной блуждают кругом,
Только от Господа милости ждем…"
Все же чума как-то ночью пришла,
Вместе с сохатым залив проплыла.
На колокольне печальная медь
Стала теперь непрестанно звенеть;
Через три ночи закончился бой,
И воцарился покой гробовой.
Как миновала четвертая ночь,
Женщины Ниды отправились прочь.
Шли босиком по тропинке лесной
В траурных платьях с узорной каймой.
Выйдя на берег, надели чулки
И деревянные башмаки.
Заголосили в песках ветровых:
"Семеро нас лишь осталось в живых!
Нет больше плотника — гроб смастерить,
Нет больше внуков — могилу отрыть,
Нет больше пастора — слово сказать,
Нет и служанки — чашу подать.
Белая Дюна, послушай теперь:
Перед тобой настежь всякая дверь,
В наши дома ты свободно ступай,
Печи и лавки песком засыпай.
Бог нас оставил одних умирать.
Значит, тебе Его дом занимать.
Вот тебе Книга и крест — пошалить.
Только приди ты нас похоронить.
Наше проклятье и наша любовь,
Ты заверни нас в последний покров.
Вот уже голос наш робок и тих…"
Дюна пришла и засыпала их.
Вглядывались в голубой окоем:
К берегу лодка неслась меж зыбей,
Черный флажок развевался над ней.
Лодка уткнулась в высокий причал.
"Всюду чума! — вестовой прокричал. —
От Хайдекруга и до Шаакен
Царствует смерть, и разруха, и тлен!"
Молвили женщины: "Что ж, не беда —
Смерть поджидает за дверью всегда.
Мы каждый день, вспоминая Творца,
Бьемся за милую жизнь без конца.
Дюна за дюной блуждают кругом,
Только от Господа милости ждем…"
Все же чума как-то ночью пришла,
Вместе с сохатым залив проплыла.
На колокольне печальная медь
Стала теперь непрестанно звенеть;
Через три ночи закончился бой,
И воцарился покой гробовой.
Как миновала четвертая ночь,
Женщины Ниды отправились прочь.
Шли босиком по тропинке лесной
В траурных платьях с узорной каймой.
Выйдя на берег, надели чулки
И деревянные башмаки.
Заголосили в песках ветровых:
"Семеро нас лишь осталось в живых!
Нет больше плотника — гроб смастерить,
Нет больше внуков — могилу отрыть,
Нет больше пастора — слово сказать,
Нет и служанки — чашу подать.
Белая Дюна, послушай теперь:
Перед тобой настежь всякая дверь,
В наши дома ты свободно ступай,
Печи и лавки песком засыпай.
Бог нас оставил одних умирать.
Значит, тебе Его дом занимать.
Вот тебе Книга и крест — пошалить.
Только приди ты нас похоронить.
Наше проклятье и наша любовь,
Ты заверни нас в последний покров.
Вот уже голос наш робок и тих…"
Дюна пришла и засыпала их.
ПРОЩАНИЕ С КЕНИГСБЕРГОМ
Тебя, мой город, пригласила смерть
На огненную пляску среди тьмы.
На твой горящий плащ глядели мы
И слышали, как с церкви кафедральной
Тебя печальной песней погребальной
Расплавленная отпевала медь.
И было тяжело смотреть,
Как мимо свай, обугленных чудовищ,
Струился Прегель к огненной купели,
Где жертвенным огнем склады горели —
Могильники утраченных сокровищ.
Мы видели, как из небытия
Явилась смерть без маски и без грима,
И вниз пустилась через клубы дыма
Ее зловеще черная ладья.
Таким ты был. Весь пепельным снежком
Запорошен, обломками завален,
Дотла сожжен, разрушен до развалин,
Казался ты угрюмым чужаком.
Ты ненависти пламенной внимал,
Ты траурной одежды не снимал —
Мечта врага, всесильного мечом!
Ты, с побледневшим предстоя лицом,
Лихую смерть достойно принимал.
Мы прочь от пепелища уходили,
Но, уходя, без устали твердили:
Пускай сюда мы больше не вернемся,
Но детям рассказать клянемся,
Где наша кровь и где наш отчий кров,
Что наш источник жизни не померк,
Что ты вовек бессмертен, Кенигсберг!
На огненную пляску среди тьмы.
На твой горящий плащ глядели мы
И слышали, как с церкви кафедральной
Тебя печальной песней погребальной
Расплавленная отпевала медь.
И было тяжело смотреть,
Как мимо свай, обугленных чудовищ,
Струился Прегель к огненной купели,
Где жертвенным огнем склады горели —
Могильники утраченных сокровищ.
Мы видели, как из небытия
Явилась смерть без маски и без грима,
И вниз пустилась через клубы дыма
Ее зловеще черная ладья.
Таким ты был. Весь пепельным снежком
Запорошен, обломками завален,
Дотла сожжен, разрушен до развалин,
Казался ты угрюмым чужаком.
Ты ненависти пламенной внимал,
Ты траурной одежды не снимал —
Мечта врага, всесильного мечом!
Ты, с побледневшим предстоя лицом,
Лихую смерть достойно принимал.
Мы прочь от пепелища уходили,
Но, уходя, без устали твердили:
Пускай сюда мы больше не вернемся,
Но детям рассказать клянемся,
Где наша кровь и где наш отчий кров,
Что наш источник жизни не померк,
Что ты вовек бессмертен, Кенигсберг!
ПРИЗНАНИЕ
О, мой народ, я из тебя восстала, как росток.
Тебе, как матери родной, я поклонилась в срок.
Мой воскресили дух твое дыханье и любовь.
Ты сотворил меня — от плоти плоть, от крови кровь.
Как медоносная пчела, тебе служила я,
И с нищими делилась этим счастьем бытия.
Как мне хотелось, чтобы ты стряхнул стальные звенья,
И чтобы на груди моей нашел отдохновенье!
Знать, от тебя вдали мне угасать в тиши мертвецкой —
О, дай мне, Господи, приют в родной земле немецкой!
Пусть песнь моя навеки в нашей юности продлится,
А бренный прах мой пусть к тебе, народ мой, возвратится.
Тебе, как матери родной, я поклонилась в срок.
Мой воскресили дух твое дыханье и любовь.
Ты сотворил меня — от плоти плоть, от крови кровь.
Как медоносная пчела, тебе служила я,
И с нищими делилась этим счастьем бытия.
Как мне хотелось, чтобы ты стряхнул стальные звенья,
И чтобы на груди моей нашел отдохновенье!
Знать, от тебя вдали мне угасать в тиши мертвецкой —
О, дай мне, Господи, приют в родной земле немецкой!
Пусть песнь моя навеки в нашей юности продлится,
А бренный прах мой пусть к тебе, народ мой, возвратится.
Перевел с немецкого Евгений Лукин