Чужая жизнь разыграна по но-
там звуки осыпаются с панно,
поскольку выводились впопыхах
хитиновой механикой в жуках,
жирующих в коричневых плащах
на ветреных березах и хвощах.
Там, кажется, сражение — зер гут:
бумажные солдатики бегут.
Там музыка батальная слышна,
там речь исповедальная смешна,
там пешки предприимчивей ферзя,
тебе нельзя, тебе туда нельзя.
Чужая жизнь пестра, как синема,
чужая жизнь потемки колыма.
А ты, зажав соломинку во рту,
глядишь завороженно в пустоту.
извечно ни при ком и ни при чем —
скрипичным отмыкающим ключом.

Ты едва поверишь, что я жива.
У меня в кармане слова, слова,
У меня в кармане страна, страна:
Чуть левее Волга, правей Двина.
У меня в кармане земля, земля,
У меня под сердцем змея, змея.
Столько птиц натолкано в рукаве:
В каждой складке шелковой — соловей.
За подкладкой свежие козыря,
За калиткой нежные егеря,
Самодуры, бражники, игроки…
И душа намотана на колки,
Ведь, покуда тонко звенит струна,
Будут слева Волга, правей Двина.

Мы и тебя подучим
столбняк пережить осенний.
Своим словесам паучьим,
дремучим, как сок растений,

который течет в гортани,
горчит безо всякой скорби.
А если горчить не станет,
то просто — засохли корни.

Вот видишь, уже морочим,
играем со смыслом в прятки.
Сочится туман молочный,
из каждой небесной складки.

Мы и тебя подучим:
размякший, как воск в ладони,
пойдешь за звездой падучей,
да кто же ее уронит…

Внутри темно. Снаружи зябко.
Спешит сентябрь на тонких лапках.
Я не пойму, что он за птица,
В тумане войлочном гнездится.
Везде сует свой нос досужий,
Без остановки мерит лужи,
И, вопреки дождливой хмари,
Взахлеб свое болото хвалит...
Внутри темно, и тьма такая,
Как будто исподволь толкает,
Спешит сентябрь на тонких ножках,
Спешит к подъезду неотложка,
к соседке. В тонких лапках птичьих
Не трепыхается добыча.
Ей опротивело до рвоты
Его болото.

Заправлены пчелы неправильным медом:
декабрьскою стужей, полуночным бредом.
Во тьме притаились деревья-скелеты,
плечистые краны, бетонные соты.

Роятся, несутся земле параллельно,
понять мудрено ритуальные танцы,
мелькают в огнях запорошенных станций —
холодные жала зимы акварельной.

Неправильным звоном заправлены пчелки:
железною хваткой, нордическим зудом.
А пасечник вышел. Проказа? Простуда?
А пасечник умер. Похоже, надолго.