***

Весь день стоит над лужей мрака,
Где в чешуе, как жар, горя,
Узнает каждая собака
Под целлофаном октября,
Кого уже совсем не видно,
Перевернувшись на живот,
Где растекается повидло
Мочой в огне её темнот.
Подъезд под выхлопом оконным
И заоконным там, где дым,
Теперь становится законом,
Составленным из середин,
Из влажных девственных серёдок
Заокеанским слоем рыб.
Внутри них каждый первогодок,
И второгодник как полип
Уже не чтению обучен,
А расписанью волглых рук,
Их продолжительных излучин,
По донцу скользкому подруг.


***

Он увидит сквозь дырку в заборе
Вечереющий сад и в саду
Механический сад, и всё горе
Сладкой взвесью осядет во рту.
Эта дырка — не память. На память
Только светлая дырка, и в ней
Пять минут собираются падать
Много листьев с ветвистых теней.
Он увидит сквозь дымку в просторе
Вечереющий глаз и в глазу
Электрический лес из историй,
Отвечающих звуком на звук.
Молоточек ударит, и эхо
Из коленки по локтю пойдёт,
Это связан скелет человека,
Точно сад и оставленный плод,
Или лес и грибы в перелеске,
И сухая рука грибника,
Прижимаясь к колючей железке,
Ничего не снимает пока.


***

Просто снять шелушащийся слой
И кровавую корочку снять,
Чтоб увидеть и землю, и плоть
Раскормившихся плоских щенят.
В оголившихся плотских щелях
Нагловатые нервы травы
Наглотаются лях, и поляг,
И Сусанин в предгорьях Москвы,
И Сусанна в предровьях молвы
Наглотается мух или блях.
Как надбровные дуги звенят
Колоколицами бровей —
Это лучше не знать, или знать
Это лучше, чем Ветхий Завет.
Это глаже ствола под рукой,
Легче ручки в замёрзшей руке
Западающих клавиш отбой
Добивается ритмом ракет
На экране сплошной синевы
Не небесной, а просто небес.
Угловатые нервы травы
Под землёй превращается в лес.


***

Засыпает Арктикой солёной
Все холодные и тёплые дома
А у каждого оставшегося дома
Лестница далёкая видна
Здесь в толчках и рытвинах но прежде
Сытая и гладкая как конь
Где-то проступает но не брезжит
Сквозь неё открытая ладонь.
Рассияньем северным согретый
Весь в сквозных и замкнутых огнях
Соберётся Нижний над пакетом
С верхней частью скорченной в синяк.
Вот и догадайся кто здесь гладок
А точнее что или кого
Извлекает холод из догадок
И прессует жёстко в существо.


***

(1)

Я простой деревенский пищальщик,
Делаю пищали и флейты.
Чем они отличаются — сам не понимаю,
Где пищаль пропищит — флейта заплачет,
Так и эдак — душа выходит.

(2)

Я огонь в бельме у полководца,
Пыльный свет под его повязкой,
И когда он снимет, то увидит,
Что шестые сутки станицы пылают,
На востоке снег не заходит
И в грудях трепещет и смеётся.
Но пока он дремлет под курганом,
У него там жёны и служанки,
А он так усох в углу лежанки,
Что пустое место остаётся
В воздухе заветренном и драном.
Он потом пойдёт по гулким странам,
Комсомольцы выйдут на присягу
Как один в глазу его карманном.

(3)

Я наколка на запястье урки.
Тоже, что ли, глаз с двумя зрачками,
Или что у них ещё бывает?
Я же сам себя не вижу и не знаю
Очерка тенёт моих чернильных.
Вижу быстрый нож и век свободы.
Вижу, пылкий лёд себя взрывает
Колкими лопатками с исподу,
Это, видно, двинулись евреи,
И вода им раздвигает ноги,
Как дорога между фонарями
В сапогах далёких самодельных.
У него вон тоже был подельник,
На того я только любовалась,
Женщина с хвостом и парусами
Или даже церковь с колокольней.
Он был тонконосый, недовольный,
Плоскоцветый, как у Пиросмани
Проступают грусть или усталость.
И когда в близнечестве сиамском
Я его терял или теряла,
Стылый город плавился Дамаском
Под широким ватным одеялом.


***

Поднимая голову, окинет
Комнату, и все её углы
Станут незаметными, другими,
Скрытыми животными из мглы.
И одно, неволк и некотёнок,
Свой ступенчатый вылизывая бок,
Тоже взглянет в сторону потёмок,
Тоже взглянет в сторону, потомок
Тех, кто был, но больше быть не мог.


***

Где ты увидишь картинку, летописец четырёхокий?
Живописец не видит картинки.
Рядом проплывает свет в осоке,
На лету сбрасывает ботинки.
Прорези, прорехи в кармане хрустком,
Как проливы в подвале хлипком,
Пропускают весть с леденцовым вкусом
Виновато хлюпающей ошибки.
А ошибка — что она? Известняк скелета,
Недоносок в кунсткамере ручек-ножек,
Извивается голосом вся в ответе
И сказать ничего не может.


***

Гнев покрывает Космос,
А изнутри зовут
Созвездия без трёх минут
И без пяти минут,
И некий даже не предмет,
А сгусток и шматок
Соединившихся планет
Плывёт сквозь кровоток.
Кроваток скользкие ряды,
Детдом или детсад
Выныривает из гряды,
И дети говорят:
— А почему дробится свет
На тот и этот глаз?
— Ты левым зреньем подгляди
И не увидишь нас.
— Меня пытали из груди,
И грудь цвела во рту,
И красно-белый цвет её
Терял в нём наготу,
А я как следует алкал
И находил свой срам
В стыдливом вое молока
С слюной напополам.

— Нет, не молочный это путь.
— Да, не молочный путь.
— А хочешь умереть во сне?
— Конечно же хочу,
Но, может, после как-нибудь,
Но можно и сейчас.

Качает ветер в полусне
Отрывки разных фраз.


***

И лист, от времени свернувшийся в клубок,
До времени вернувшийся, глубок
И гулок, точно коридоры,
Но день не задевает их клюкой,
И клюквенный закат, и никакой
Пакетный шорох здесь не потревожит
Его, поскольку он стреножен
И на отлёте скручен табаком.
Бесправно опускается по трубам,
По теплотрассам и ещё всему
Не бывший сфинкс, но будущий обрубок,
Как телеграмма, выдолблен в снегу.


***

Женщина по имени Забава
С лёгким холодком в одной груди
Из себя выходит, но не справа,
А, наверно, где-то впереди.
Ветки рубятся. Ещё остались ветки
Там, за школой, и один сучок
Изнутри хватается за веко,
Очень чёткий, как самоотчёт.
Глаз — окно, но дно глазное тоже
Над ногами и ведёт туда,
Где сосуды на дворец похожи,
Весь в квадрате тени или льда,
И на нём цветут такие лица,
Залипая медью и плотвой,
Что она готова веселиться
В этом доме с голой головой.