Небо плачет, а сердцу отрадно —
Смыт грозою последний обман:
Над ажурной стеной виноградной
Свесил клочья озерный туман,
Вдоль дорожек упрямой протокой
Уплывают цветочные сны,
Друг на друга глядят с поволокой
Две открытые ветру сосны...
Почему мне так радостны эти
Хороводы рябин над ручьем?
Кувыркаются листья, как дети,
За тугим непослушным мячом.
Так под вечер среди разговора
Вдруг захочется дверь распахнуть
И с промокшего вдрызг косогора
За мятежной листвой упорхнуть.
Так зачем же мне эти оковы?
Я из воздуха весь, из зари,
Только маюсь в толпе бестолково,
С неуместным мерцаньем внутри.

Первые звуки, последние тайны
Судьбы и руки связали случайно —
Запахи, стоны, сердец притяжение,
Душ камертоны, взаимосближение...
Странные люди грозят разозленно
Этой причуде заблудших влюбленных...
Чтоб сохраниться в безжалостной вьюге,
Будем молиться и вторить друг другу:
— "Ты — моя сила", — "Ты — моя слабость,
И вдохновение ты, и усталость...",
— "Ты, как знаменье, ниспослана свыше,
Но, по-земному, желанней и ближе...",
— "Я растворяюсь в тебе, словно в песне,
В утреннем сне промелькнув бессловесно",
— "Ты, как мгновенье, легка, и как вечность,
Ты — мой приют на пути в бесконечность...",
— "Ты — мой корабль, что с волною повенчан,
Ты — моя память, ты — моя встреча..."
С болью, слезами, зубря повторяешь —
Сдашь ли экзамен, найдешь, потеряешь,
Не отвернешься на том перепутье
Или споткнешься и руки опустишь?
Цепи разъяты, проиграны битвы,
Смолкнут когда-то и эти молитвы,
Станут фатально предвестьем разлуки
Первые тайны, последние звуки...
Но даже в стужу, под ветры шальные
В танце закружатся судьбы иные,
Снова подхватят и сбудется вечно:
"Ты — моя память, ты — моя встреча..."

Мы прожили кусок черно-белой бессмысленной жизни,
Мы прожгли сгоряча этим пеплом ковер на стене,
Нам недолго нести, чуть горбатясь в немой укоризне,
Эти серые будни, прожитые в мрачной стране.
Для неброских гвоздик, для вина, для мороженных ягод
Нам достаточно красного, но остальное не тронь.
Отчего ж так настойчива в наших наследниках тяга
Нашу память смягчить и раздуть на экране огонь?
Вам, бродягам, как будто уснуть не дают наши лавры?
И за это вы брызжете пестрым на стены дворцов?
Под румяной листвой бирюзой отливают кентавры,
Девы робко синеют, смущая желтушных отцов...
Для чего вы рисуете красно-лиловое небо
И траву изумрудную? Словно вот-вот генерал
Даст приказ и заблещут лампасы нелепо,
Чернозем превращая в песчаник, а Каспий в Арал...
Фильмов много еще, есть куда развернуться таланту,
Да не в море по капле, а так, чтобы бить за версту:
В вас нуждается зритель — добавьте же красок Рембрандту,
Пририсуйте усы Моне Лизе и крылья Христу.
Лакировщикам спектра, мазилам излишне проворным
Мы нарушим покой и пусть помнят, кто вечность отверг:
В ваших липких кошмарах мы черное сделаем черным,
Чтобы белое снова над ним одержало свой верх.

Веселие от грусти отличить
Порой легко: вот кто-то первый грубо
Примерится порок разоблачить
И вдруг зевнет сквозь стиснутые зубы.
Нерв лицевой тотчас задев зевком,
Он судорогой сморщит вдохновенный
Рисунок губ и горестным кивком
Вернуть спохватится прищур надменный.
Но слабость проскользает мотыльком
В мучительной улыбке Квазимодо,
И те, кто не был раньше с ним знаком,
Решат исполнить роль громоотвода,
Чтоб разрядить условность тишины,
И громко засмеются. Сожаленья
В том смехе окружающим слышны,
Хоть сам пример достоин одобренья.
И как тут промолчать, когда альты
Щекочут слух почище циркулярки,
А там басов надрыв до хрипоты,
Рожок почтовый, смертный крик пулярки,
Вступает хор фальцетов. Каждый рад
Достигнуть в остинато совершенства,
Подняться длинной чередой преград
И взять барьер над пропастью блаженства.
Манерность жестов спишем на размах,
С которым маски воплощают роли:
Тут Пан в слезах и корчах, Телемах
И Олоферн с гримасой сладкой боли.
Там Себастьян, не знающий стыда,
Святая Анна с одичалым взором,
Варавва в ожидании суда,
В сединах, облюбованных позором.
А сам виновник торжества за связь
С грехом отмечен маской Попугая,
Что он и демонстрирует, давясь
И новые фонтаны извергая.
…У грусти ж очертания теплей,
Они не столь резки и безобразны.
Грусть украшает лики королей,
Их речи вески, позы куртуазны,
Особенно под вечер. Но и там
Не обошлось без нечисти: нагие,
В шерсти и мокрых листьях, по кустам,
Надсаживая животы тугие,
Буянят пересмешники. В конце
Их топчут кони грустного сатрапа,
И тонет хохот в камне и свинце,
Меж отголосков сумрачного храпа.

Что сон предутренний? Награда —
Мгновеньем пролетает век,
Посланец рая или ада,
Твой Ангел сокращает бег...
Когда ж с прощальным трубным стоном
Душа перелетает в явь,
Беззвучно я молю: Юнона,
От тщетных помыслов избавь,
До края дай мне насладиться
Любовным зельем как ключом,
И в муках заново родиться —
Зари мерцающим лучом,
(Пронзающей пространство птицей,
В плоть проникающим мечом),
Дай замереть в тисках дремоты,
Пока не началась Игра,
Покуда радостные ноты
Не возвестят: "Пора! Пора!"
И вот уже сквозь ноты эти
Я чую запах ветерка,
Он бусами из междометий
Украсил весла челнока
(И нам унылый день расцветил
Колоратурой мотылька) —
Что как не Музыка и Пенье,
В столь ранний проявляясь час,
В нас разовьют долготерпенье?
И, если не пускаться в пляс,
Мы доживем так до обеда,
А там нас ждут мольберт и кисть,
Прикажут мне: начни беседу,
Тебе — замри и не вертись!
(Яви нам лик влюбленной Леды,
Что словно просится на лист...)
Но кто велит нам? Три созданья,
Ворвавшись в скучный разговор,
Игра, вокал и рисованье —
Их alter ego с этих пор
(Religion, жребий и фавор!).
Будить, трепать, утихомирить
И вновь очаровать собой
Так просто в нашем хрупком мире,
Готовом к шалости любой.
Зовут вас как, девицы-сестры,
Три профиля хрустальных лун?
"Ты знаешь сам! Зови нас просто:
Мы — Morning, Noon и Afternoon".

Кальхус, разведчик,
Всю ночь не смыкает очей,
Ранец овечий
Да плещет во фляге ручей,
Низкую крону,
Как шапку, надвинул на лоб,
Славит корону,
Что давит окоп, а не гроб.
Торс в напряженьи,
Заряженный ствол у груди,
Звуки сражений
Остались давно позади,
Вдохи сквозь ветер,
А выдохи с шелестом трав,
Диск ярко светит,
Мешая проходу застав,
Чья-то деревня
Под сенью сиреневых гор —
Сохнут деревья,
Роняя поникший убор.
Через прилесок —
Окошки бунгало в огнях,
Этот отрезок
Отнимет примерно полдня.
Осень в Капстаде:
Саванна скрывает врагов,
Лань даже в стаде —
Добыча шакалов и львов.
Сдюжил, зарылся
Под корни, в бушвельд с головой,
Чуть приоткрылся —
Останешься вряд ли живой.
Згой-невидимкой
К огням пробивался стрелок,
Вдруг мягкой дымкой
Пред ним легкокрылый цветок —
Тень нимфалиды
Проникла в зияющий ствол,
Меч Немезиды
Бегонией нежной расцвел.
Спор с Красотою
Вести не дано никому,
Даже Герою
Не справиться, ни одному.
Память стирая
В затеянной Миром игре,
Души сгорают
На ржавом ее алтаре...
В этой деревне
Стрелка ожидала родня,
С матушкой древней
Провел он другие полдня.
Снова за славой
Пора отправляться назад —
У переправы
Его дожидался отряд.
Только до цели
Дойти ему случай не дал —
В тесном ущелье
Разведчик в засаду попал.
Кальхус, бедняга,
Коварным врагом окружен,
Сброшена фляга,
Прикладом злодей сокрушен,
Следом ватага
Трусливых вояк-англичан
Рвется к оврагу,
Срывая фузеи с плеча,
Быстро разведчик
Направил на них карабин:
Раз уж замечен,
Отведать вам бурских дробин!
Но вместо дроби
Из дула порхнул мотылек —
Солнцу подобен
Оранжево-красный цветок.
Тут же ответом
Убийственный залп прозвучал —
Кальхус с рассветом
Расстрелян толпой англичан.
Холм у дороги
Скрывает неведомый прах,
Чьи-то тревоги
Остались навечно в горах.
Раз, в день погожий
Над ним мотылек пролетел,
Холм будто ожил
И травами прошелестел.
Спор с Красотою
Вести не дано никому,
С этой мечтою
Не справиться даже холму.
Смерть попирая
В затеянной Миром игре,
Души сгорают
На вечном ее алтаре...

Ты позвонила ночью. Шум прибоя
Мне рассказал о том, как рвутся сети,
И вновь эфир, наполненный тобою,
Бессильно шепчет, торопясь ответить
Издалека, но раковины пленник
Играет роль без слов, и даже в гриме
Ему отказано. Свербит в коленях,
В затылке спазмы — экзекутор в Риме
Снимает сотый дубль, сквозь брешь в одежде
Гуляет ветерок и сушит слезы,
Натекшие за ворот, словно прежде
И не любил… Еще немного прозы:
Мы, как смола, — с колосников в камине
Слетает зольный прах и зябко тлеет
На грязном покрывале, что поныне
Зовется небом, рдеет и довлеет.
Под этим небом жить, храня в суставах
Его тепло, что сквозь ионосферу
В наш разговор, наигранно-усталый,
Приносится грозой, приняв на веру
Твой шепот, как завет цыганки старой,
Под грохот волн скулящей на Венеру.

Роняют капли света зеркала,
Разбрызгивая утреннюю синь,
И в лужах неостывшего тепла
Рябит дыханье ветреных богинь,
Незанавешен их прозрачный взгляд,
В нем бесконечность отражает дно,
И время, повернувшее назад,
Стучится в приоткрытое окно…
Замедли ход часов иль прекрати
Их бег совсем, заставь гончарный круг
Стать средоточьем трения светил
И понимать язык сплетенных рук…
Приникни лбом к холодному стеклу,
Вдохни мерцаний звездных пелену,
Аморфна ночь в непротивленьи злу,
Как описать словами глубину
Ее объятий, взмах ее крыла?
Не хватит красок, отступи, остынь…
Пускай уж лучше эти зеркала
Разбрызгивают утреннюю синь,
И пусть стремится к свету молодняк,
Кому наш сон по силам превозмочь,
Не властны мы сорвать рожденье дня,
Пока с ним делит трон царица Ночь.