ВИКТОР КРИВУЛИН
(стихи Виктора Кривулина,
выбранные авторами lit(э)riЧЕ)
[от Евгения Мякишева]
* * *
* * *
Еще не рассвело. Еще светлеет.
И сердце замирает и слабеет,
Когда между стволов березняка
Дымится полусонная река.
Сойти к воде. Спуститься с косогора
Вдоль дачного зеленого забора,
Где все еще бесцветна и мертва
Подмятая туманами трава.
Сойти к воде. Почти не слышно плеска,
Лишь тонкая натянутая леска
Роняет капли. Не роняя слов,
Окаменел на камне рыболов.
Все замерло. Все держится на грани:
И корабельный колокол в тумане,
И капельная эта тишина,
И в воздухе блеснувшая блесна.
И сердце замирает и слабеет,
Когда между стволов березняка
Дымится полусонная река.
Сойти к воде. Спуститься с косогора
Вдоль дачного зеленого забора,
Где все еще бесцветна и мертва
Подмятая туманами трава.
Сойти к воде. Почти не слышно плеска,
Лишь тонкая натянутая леска
Роняет капли. Не роняя слов,
Окаменел на камне рыболов.
Все замерло. Все держится на грани:
И корабельный колокол в тумане,
И капельная эта тишина,
И в воздухе блеснувшая блесна.
середина 1960-х
[от Владимира Кривошеева]
* * *
* * *
Пекло. Для зренья воспалённого
словно расплавленный желток, –
у павильона станционного
дымилась надпись «Кипяток».
А тени даже не предвиделось.
Пекло, и маялись в пыли
два деревца, невольно выделяясь, –
их загородкой обнесли.
Грудные дети, как положено
тянули в небо голоса,
постарше – ныли настороженно,
просили пить, закрыв глаза.
Мешки пропахли кислым потом.
Все ждали поезда: вот-вот
он загремит за поворотом
и кто – то крикнет: вот он-вот он! –
и всё по-новому пойдёт.
Пекло. И никому не думалось,
что не минуты – месяца
и годы уже прошли.
Что этим детям время – юность,
а два усохших деревца,
произраставшие в пыли –
уже два дерева морщинистых –
и ветви их, подобно саду,
несут свободу и прохладу
и мы уже давно прижились тут,
и ехать никуда не надо…
Но всё равно все ждали поезда.
словно расплавленный желток, –
у павильона станционного
дымилась надпись «Кипяток».
А тени даже не предвиделось.
Пекло, и маялись в пыли
два деревца, невольно выделяясь, –
их загородкой обнесли.
Грудные дети, как положено
тянули в небо голоса,
постарше – ныли настороженно,
просили пить, закрыв глаза.
Мешки пропахли кислым потом.
Все ждали поезда: вот-вот
он загремит за поворотом
и кто – то крикнет: вот он-вот он! –
и всё по-новому пойдёт.
Пекло. И никому не думалось,
что не минуты – месяца
и годы уже прошли.
Что этим детям время – юность,
а два усохших деревца,
произраставшие в пыли –
уже два дерева морщинистых –
и ветви их, подобно саду,
несут свободу и прохладу
и мы уже давно прижились тут,
и ехать никуда не надо…
Но всё равно все ждали поезда.
июль 1966
[от Сергея Стратановского]
Обводный канал
Обводный канал
Сумерки. Дождик частит.
Тусклые вспышки на черном.
Тускло зрачок твой блестит,
влагой ли, злобой налит,
духом ли тронут тлетворным
свалок, каналов, обид.
Взглянешь – спешит, отходя
в тень запредельного дома,
с шумом смешаться дождя,
копотью стать невесомой –
пуганый путник, погромов
и революций дитя.
Или опустишь глаза –
вздрогнешь. Вертится в канаве
красного света фреза,
тьму и грызет, и буравит...
Тусклые вспышки на черном.
Тускло зрачок твой блестит,
влагой ли, злобой налит,
духом ли тронут тлетворным
свалок, каналов, обид.
Взглянешь – спешит, отходя
в тень запредельного дома,
с шумом смешаться дождя,
копотью стать невесомой –
пуганый путник, погромов
и революций дитя.
Или опустишь глаза –
вздрогнешь. Вертится в канаве
красного света фреза,
тьму и грызет, и буравит...
1971
[от Елены Пудовкиной]
Часы Никольской колокольни
Часы Никольской колокольни
Когда с Никольской колокольни
ударят тонкие часы,
забудешь, Господи, как больно
нас время бьет. Но так чисты
прикосновенья меди к ветру,
и звон, скользящий вдоль канала,
подобен верному ответу
на тьму невысказанных жалоб.
ударят тонкие часы,
забудешь, Господи, как больно
нас время бьет. Но так чисты
прикосновенья меди к ветру,
и звон, скользящий вдоль канала,
подобен верному ответу
на тьму невысказанных жалоб.
июль 1972
[от Бориса Рогинского]
Предвестник
Предвестник
Кто он? пыльных дворов недоносок?
или улиц довесок пустых?
вдоль забора мелькающих досок
прогремел и затих.
Потонул за углом в подворотне,
в ящик мусорный, может быть, слег...
Кто он – бомж или казни Господней
первый камень, залог?
или улиц довесок пустых?
вдоль забора мелькающих досок
прогремел и затих.
Потонул за углом в подворотне,
в ящик мусорный, может быть, слег...
Кто он – бомж или казни Господней
первый камень, залог?
сентябрь 1972
[от Валерия Шубинского]
На крыше
На крыше
Из брошенных кто-то, из бывших,
не избран и даже не зван,
живёт втихомолку на крышах
с любовью к высоким словам.
Невидим живёт и неслышим,
но как дуновенье одно...
Не им ли мы только и дышим,
когда растворяем окно?
Он воздух всегда безымянный,
бездомный всегда и пустой,
бумаги сырой и тумана
давно забродивший настой.
Как зябко. Не выпить ли? Бродит
по комнате. Листья скрипят.
Неужто же и на свободе
душе не живётся? назад,
назад её тянет, в людскую,
в холодного быта петлю...
Неужто я так затоскую,
что брошенный дом возлюблю
по выходе в небо? Кому-то
под крышей послышится хрип –
повешенная минута
раскачивается, растворив
багровый свой рот и огромный...
И стукаются башмаки
о краешек рамы оконной –
то смертного сердца толчки.
Впустите же блудного сына
хотя бы в сообщество крыс,
хотя бы в клочок паутины,
что над абажуром повис!
Хотя бы вся жизнь оказалась
судорогой одной
предсмертной – но только не хаос
вселенной, от нас остальной!
Но только не лунная мука
на площади, белой дотла,
где ни человека, ни звука,
ни даже намёка, что где-то
душа по-иному жила,
чем соринкой на скатерти света.
не избран и даже не зван,
живёт втихомолку на крышах
с любовью к высоким словам.
Невидим живёт и неслышим,
но как дуновенье одно...
Не им ли мы только и дышим,
когда растворяем окно?
Он воздух всегда безымянный,
бездомный всегда и пустой,
бумаги сырой и тумана
давно забродивший настой.
Как зябко. Не выпить ли? Бродит
по комнате. Листья скрипят.
Неужто же и на свободе
душе не живётся? назад,
назад её тянет, в людскую,
в холодного быта петлю...
Неужто я так затоскую,
что брошенный дом возлюблю
по выходе в небо? Кому-то
под крышей послышится хрип –
повешенная минута
раскачивается, растворив
багровый свой рот и огромный...
И стукаются башмаки
о краешек рамы оконной –
то смертного сердца толчки.
Впустите же блудного сына
хотя бы в сообщество крыс,
хотя бы в клочок паутины,
что над абажуром повис!
Хотя бы вся жизнь оказалась
судорогой одной
предсмертной – но только не хаос
вселенной, от нас остальной!
Но только не лунная мука
на площади, белой дотла,
где ни человека, ни звука,
ни даже намёка, что где-то
душа по-иному жила,
чем соринкой на скатерти света.
октябрь-ноябрь 1972
[от Максима Якубсона]
В память Леонида Аронзона
В память Леонида Аронзона
Я бы хотел умереть за чтеньем Писанья,
не отрывая глаз от возлюбленных братьев,
не обращая сознанье к тому, что казалось любимым,
от чего не могу отказаться.
Я бы хотел умереть, зная, что я умираю
смертью свободной, ничем не навязанной смертью.
Да не коснется дыханья металл, ни рука человека,
ни чревоточивая сила болезни.
Лучше всего, если утром (начало шестого)
поздней весною (сегодня двенадцатое мая) –
две несказанные вести сегодня со мною.
Одна из них – самоубийство.
Ветер, какого не знали давно в Ленинграде.
Ветер, когтящий портреты, и крыши, и стекла.
Я бы хотел умереть за чтеньем Писанья
утром, когда не погашена лампа.
не отрывая глаз от возлюбленных братьев,
не обращая сознанье к тому, что казалось любимым,
от чего не могу отказаться.
Я бы хотел умереть, зная, что я умираю
смертью свободной, ничем не навязанной смертью.
Да не коснется дыханья металл, ни рука человека,
ни чревоточивая сила болезни.
Лучше всего, если утром (начало шестого)
поздней весною (сегодня двенадцатое мая) –
две несказанные вести сегодня со мною.
Одна из них – самоубийство.
Ветер, какого не знали давно в Ленинграде.
Ветер, когтящий портреты, и крыши, и стекла.
Я бы хотел умереть за чтеньем Писанья
утром, когда не погашена лампа.
1978
[от Петра Казарновского]
Одилон редон. Ваза с цветами
Одилон редон. Ваза с цветами
букеты одилон редона
под электронною охраной
распространяя запах пьяный
персидского одеколона
висят букеты и глазурью
фаянсовой правдоподобной вазы
я поражен я в оба глаза
гляжу похожий на глазунью
гляжу как водка на стаканы
из глубины своей зеленой –
и вижу свет ненаселенный
пустующий обетованный
под электронною охраной
распространяя запах пьяный
персидского одеколона
висят букеты и глазурью
фаянсовой правдоподобной вазы
я поражен я в оба глаза
гляжу похожий на глазунью
гляжу как водка на стаканы
из глубины своей зеленой –
и вижу свет ненаселенный
пустующий обетованный
1988
[от Александра Скидана]
Сестра четвертая
Сестра четвертая
куда ни сунешься – везде журнальное вчера
чего мы ждали – жизнь перевернется
когда Четвертая, из чеховских, сестра
пройдя и лагеря, и старость, и юродство
таким заговорит кристальным языком
что и не повторить? но только нёбо ломят
студеные слова несомые тайком
весь век во рту – и век уже на склоне
почти что за бугром... а чтоб казались выше
соборы вдавленные в холм –
на них вернут кресты, им позолотят крыши
на них рабочие рассядутся верхом...
вы, муравьиные строительные птицы –
прибавишь резкости – отброшенные в даль
где мир микроскопически мельчится
и проясняется настолько что не жаль
ничуть мне прошлого
чего мы ждали – жизнь перевернется
когда Четвертая, из чеховских, сестра
пройдя и лагеря, и старость, и юродство
таким заговорит кристальным языком
что и не повторить? но только нёбо ломят
студеные слова несомые тайком
весь век во рту – и век уже на склоне
почти что за бугром... а чтоб казались выше
соборы вдавленные в холм –
на них вернут кресты, им позолотят крыши
на них рабочие рассядутся верхом...
вы, муравьиные строительные птицы –
прибавишь резкости – отброшенные в даль
где мир микроскопически мельчится
и проясняется настолько что не жаль
ничуть мне прошлого
1993
[от Всеволода Ражнятовского]
Калязин
Калязин
духовная орясина
торчит из моря-озера
что посреди калязина
такое вот сморозила
власть Молота и Разума
Серпа и Л.Б.Красина
а мы богобоязненно
глядим на дело рук ее –
с ней, с этой самой сукою
все лучшее ведь связано!
торчит из моря-озера
что посреди калязина
такое вот сморозила
власть Молота и Разума
Серпа и Л.Б.Красина
а мы богобоязненно
глядим на дело рук ее –
с ней, с этой самой сукою
все лучшее ведь связано!
1998
[от Марины Спивак]
мы здесь по-прежнему
мы здесь по-прежнему
пропади они пропадом говоришь
ну и что?
они и пропали
мы-то по-прежнему здесь
мытари и полудурки
сволочь Богоспасаемая
сволочь а до чего Ему жалко –
даже подумать стыдно
ну и что?
они и пропали
мы-то по-прежнему здесь
мытари и полудурки
сволочь Богоспасаемая
сволочь а до чего Ему жалко –
даже подумать стыдно
2000
[от Дмитрия Кузьмина]
Прометей раскованный
Прометей раскованный
на своем на языке собачьем
то ли радуемся то ли плачем –
кто нас, толерантных, разберет
разнесет по датам, по задачам
и по мэйлу пустит, прикрепив аттачем,
во всемирный оборот
зимний путь какой-то путин паутина
мухи высохшее тельце пародийно –
в сущности она и есть орел,
на курящуюся печень Прометея
спущенный с небес, – и от кровей пьянея
в горних видах откровение обрел
оттащите птицу от живого человека
пусть он полусъеденный пусть лает как собака –
нету у него иного языка!
летом сани а зимой телега
но всегда – ущельем да по дну оврага
с немцем шубертом заместо ямщика
путь кремнистый, путь во мрак из мрака
в далеко – издалека
то ли радуемся то ли плачем –
кто нас, толерантных, разберет
разнесет по датам, по задачам
и по мэйлу пустит, прикрепив аттачем,
во всемирный оборот
зимний путь какой-то путин паутина
мухи высохшее тельце пародийно –
в сущности она и есть орел,
на курящуюся печень Прометея
спущенный с небес, – и от кровей пьянея
в горних видах откровение обрел
оттащите птицу от живого человека
пусть он полусъеденный пусть лает как собака –
нету у него иного языка!
летом сани а зимой телега
но всегда – ущельем да по дну оврага
с немцем шубертом заместо ямщика
путь кремнистый, путь во мрак из мрака
в далеко – издалека
2000