Свидетельство о регистрации средства массовой информации Эл № ФС77-47356 выдано от 16 ноября 2011 г. Федеральной службой по надзору в сфере связи, информационных технологий и массовых коммуникаций (Роскомнадзор)

Читальный зал

национальный проект сбережения
русской литературы

Союз писателей XXI века
Издательство Евгения Степанова
«Вест-Консалтинг»

ЛЁТЧИЦА



Олег Сешко


Тесно собаке в комнате, в старом промозглом хосписе.
Голуби в лунном омуте песни поют о космосе,
Мухи влетают в форточку: "Хай" тебе от поклонников!"
Ангелы чешут мордочки, сидя на подоконниках.
Смотрит на всех растеряно, зависть во взгляде вышита.
Кажется – не растение, а не взлетишь повыше-то!
В ухе свербит высотами, хочется в небо коршуном.
Пчёлкой жужжать над сотами тоже ей не положено.
"Кто он великий выдумщик, "Главный над эскадрильями?"
В хоспис его бы вытащить, вдруг нарисует крылья мне.
Боль заберёт нечаянно (счастье когда-то было ведь).
Ноги вернёт хозяину, дело за малым – выловить!
Значит, прорваться к выходу, лапы в пути изнашивать.
Ангелы с жиру пыхают, вот бы хлебнули с нашего –
Толстыми стали, ленными! Эх, проморгали прошлое…
Нынче-то здесь, за стенами, служба им стоит дёшево.
Чёрт с вами, спите, толстые. Вам не поднять хозяина.
Помню, бежала вёрстами, в небо смеялась, лаяла…
Таял хозяин куполом, белой снежинкой ласковой;
В зиму летели кубарем, резали снег салазками,
Падали в реку буйную, шторм побеждали аховый,
Пели под шестиструнную, чай разбавляя сахаром.
Ангелам было весело, резвыми были, жаркими.
Двадцать второго вечером в пух разодрались ангелы,
Сгинули той же полночью. Не было двое суток их.
Скоро пять лет исполнится случаю с парашютами…
Спят, не летают год уже. Крылья примерить хочется.
В самую пору, то-то же! Станет собака лётчицей.
Тссс, погодите, что-то здесь… что-то не очень правильно…
Спите, не будьте жмотами. Ноги бы для хозяина".

Над перелеском, хатами, над одинокой хижиной
Выла стихи хвостатая, верная, тёмно-рыжая.
Жалась к больному, гордому, грела крылами пыльными.
Сказку слагал за городом "Главный над эскадрильями".


В САМЫЙ РАЗ


Для войны провожала Родина,
Вслед печально ключами звякала.
– То, что в жизни тобою пройдено,
Порастает пустыми злаками.
Мне из них – ни хлебов, ни шанежек!
Разобьётся о голод армия.
Для тебя придорожный камешек –
Полстакана да стойка барная.
В белом поле твои товарищи –
Верстовые столбы для памяти.
Где твоё родовое капище?
Где твои вековые наледи,
Языки под земными плахами,
Наднебесные взгляды-выстрелы?
Всё, что в жизни тобою вспахано,
Безответной любовью выспело.

Города, пересадки, станции,
От потерь до потерь – околицей.
– Можно быть черепахой в панцире,
Но под панцирем тоже колется.
Чёрт-те с кем, на забытой пристани,
Разбазаривал дни бездарно я,
Чтобы рифмами, снами, мыслями
Золотая питалась армия.
Там с такими, как я, скитальцами,
Разделяли мы жизнь по-честному:
Принимая, встречали танцами,
Провожая, крестили песнями.
Безответные стали верными,
Бесполезные стали звёздными
В тесноте, за тройными стенами,
За бесценными сердцу вёснами.
Где разлукой любовь воссоздана
До последнего стона, выплеска…

"Не такой ты, – кивнула Родина,-
В самый раз "не такой" для Витебска".


ЧЁРНО-БЕЛОЕ


Выцвели Покрова над берёзами,
Вылились облака в землю временем,
Что-то кричали мне, что-то пели мне
Чёрные соловьи в небе бронзовом.
Как же я не узнал, в чём их цель была?
Бедные соловьи к Пасхе вымерли.
Песни отдав свои псам без имени,
Чтобы росли они каждый в цербера,
Чтобы несли в зубах мудрость полночи,
Годы в себя вобрав, месяц к месяцу.
Не утонуть теперь, не повеситься,
Вечно бросать в окно сны невольничьи.
Годы в ручей вплетать меж погостами,
Надписи обновлять над потерями:
Это любовь твоя в светлом тереме,
Это судьба твоя – зимы с вёснами.
Это друзья твои – кто, не спрашивай.
Сколько их? К четвергу будет – семеро.
Ночью приснился мне запах клевера,
Я упаду в него нынче заживо.
Нужно вернуть себе счастья видимость,
Рифм отыскать пяток под оскоминой,
И на последний слог, сэкономленный,
Белого соловья в небе выдумать.


ВИЗАНТИЯ


Он готовит чертовски смачно,
Ароматами плавит ноздри,
Шутит он о хазарах остро,
Головой задевая мачты.
Пьёт горячий (покрепче) кофе,
Смотрит, будто стреляет в тире.
Он зовёт тебя Византией:
Утону мол в твоей "любофи".
Мол, сорвусь со стены и – мордой,
Красотой обожгусь вовеки.
"Раньше видел ты свет сквозь веки,
Свет, по нашему, третьесортный.
Да куда нам с эдемским садом?
(Отбивные вон, с пылу с жару)
Это, брат, тебе не хазары,
Сдохнешь заживо, ляжем рядом.
Жизнь ясна, если смерти густо,
Идеально чиста у гроба!
Не любил так и, слышь, не пробуй,
Есть мужские похлеще чувства.
Не за то мы судьбой платили,
День за днём проходя сквозь сито.
Жаль из дома тебя, паразита,
Отпускать к твоей Византии.
Не спасу, не осудишь строго
Апосля, как сойдёшь в граните?
От земного я, брат, хранитель,
Византия, она – от Бога.
Бог же вертит и так, и эдак,
Режиссирует, морда рыбья…"

Он плюёт, поправляя крылья,
Мой далёкий славянский предок.
Он взлетает, упёртый рогом,
Вечный бой для него – порядок,
И сверкают двенадцать радуг
Над ведущей к тебе дорогой.


УСТАЛОСТЬ


Усталость обварилась в кипятке,
От сердца отслоилась пузырями.
Взрываясь, матерясь и изнуряя,
Шёл новый день с молвой накоротке.
Хлестало солнце кожаным лучом,
Сбивая капли медные на паперть.
Финал не поздно было бы поправить,
Но зал ревел, сюжетом обольщён.
И я оставил так, как написал,
До запятой себя рассеял в зале.
А после по центральному сказали
О том, что богом проклят старый зал.
Что мой спектакль, не шествие картин,
А подлинная жизнь в четыре акта,
Где старость умирает от инфаркта,
Где молодость сгорает до седин.

Когда пришли за автором с утра,
Ты испугалась: "Господи, прости мя!"
Но с губ моих своё срывая имя,
Вдруг выдохнула гордая: "Пора!"


МОЛЧАНИЯ


Усталость брюзжала дождями осенними,
Плела из ночей гипостазы страдания,
Напротив, в окне, погибала Молчания –
Пустая страница без роду, без семени.
Кровили безбожные церкви молебнами,
Сгорали в секунду гнилыми колодами.
Давили самцы сапогами голодными
Котлетные мякиши, корочки хлебные,
Глушили спиртягой остаток сознания,
Блевали салатом из перца и гордости.
Гуляли в обнимку с печалями горести.
Крошила судьба возведённое ранее:

Когда прорастали бульвары каштанами,
Мечтами цвели городские окраины,
Где жизни писались задорно и правильно,
В семье появляясь детьми долгожданными.
Сорили сороки счастливыми песнями,
Купцы раздавали кошерные ценности:
Бульонный набор из надежды и верности,
Три грамма любви между судьбами пресными.
Отваги и чести ещё, не хотите ли?
Окрепшая вера – отменного качества.

Сменили родное предложенным, начисто,
Ненужными стали друзья и родители.
Пропали купцы с дорогими подарками,
Завяли мечты вслед за песнями звонкими,
Заполнили улицы шмары с подонками,
Воронами тучи над небом закаркали.
Смеялась война громогласная, гордая
Роняя  в песок ожидания, чаянья.
Напротив, в окне, погибала Молчания –
Забытая правда отдельного города.


ПЫЛЬНЫЕ СТЕНЫ


Пыльные стены комнат вокруг щелей,
Люди сошли под землю, с ума и в мат.
Крутит баранку жизни военкомат,
Хлеб возложи на рюмку – возьмёшь целей.
Спиртом сердечным ангелов не криви,
В нём твой земной могильник, источник бед.

Брат на горе (полковник и крововед)
Чертит тебе отличия на крови.
Слово стекает правдами, слово-желчь.
Пахнет былой семейностью из-под щей.
Пуля – набор косметики от прыщей,
К свадьбе поможет выдавить и прижечь.
Пуля – ярлык на царство и виза в ад,
Вырвет из веры верность за полчаса.
Брат разделяет землю на свет и за,
Он в поцелуях создан, в любви зачат.
Верен горе и небу, в молитвах – чёрт,
Может быть ветром, снегом, началом дней,
Нет никого под солнцем тебе родней,
Ты это знаешь точно, как то, что мёртв…


ТРОЕ


В начале света под старой вежей
Сидели трое, друг другу внемля.
Делили на три слова и земли,
Глотали воду и воздух свежий.
Поодаль копья точил Георгий,
Поил дракона вином плодовым.
Тащили бабы мужей в подолах –
Сгодятся после для месс и оргий.
Направо, к лесу, стекали жизни
Туда, где правда сильнее смерти.
Дрожало в небе отцово сердце,
На светлый подвиг толкая "слизней".
Под белым снегом пшеница прела,
Кричали дети, съезжая с горки.
Цвели кроваво кнуты для порки:
"Отдай нам, Маша, сыновье тело!"
Ревела Маша, роняя мирру,
Несла маслины святым пророкам…
Сидели трое к народу Богом.
Быть может, всуе явившись миру?


БЕСХОРДНОСТЬ


Шатёр Якуба пришёл в негодность,
Порвались крылья соседской дочки,
Альберт Михеев косил от срочки,
Являя миру свою бесхордность.
Коптило солнце кастрюлю с супом,
Любовь кармилась из рук разлуки…
Отняли крылья, пришили руки,
Пустив на нитки шатёр с Якубом.
Продав цыганам гнилые крылья,
Сосед запился и стал медведем,
В сердцах мочился на дверь соседям,
Кричал, что сказка сбежала с былью.
К зиме иссякнув, уснул в прихожей,
И в этой жизни не рыскал боле.
Альберт Михеев ушёл в подполье,
Вернулся Алей, служить негожей.
Над нами въехал апостол Фёдор,
Речами – тихий, глазами – жадный.
Соседской дочке зашили жабры,
А с ними душу промежду бёдер.
К восьмому марта пришли цыгане,
Играли в нервы, просили "штонить".
Апостол Фёдор раздал им совесть,
На всё истратив пять бурь в стакане.
Остаток рифмы разбавил грубо,
Где Алькин старший – в горячей точке.
И хвост поправил соседской дочке,
Соткавшей за ночь шатёр Якубу.


КОНЯЧЕЕ


На заборе человечество
Расписало кто есть кто.
На воротах конь повесился,
Сняв калоши и пальто.
Там, где ёлки держат лапами
Мир с залапанной луной,
Там, где в землю звёзды капают,
Будто слёзы, по одной,
Где не сеяно, не пахано,
Ни кобыл, ни жеребят,
Он висел, а люди ахали:
Здесь, мол, кони не висят.
Здесь, мол, место не конячее,
Шёл бы, вон, за огород,
А конина на горячее
Хороша в холодный год.
Под огурчик да под водочку,
Да под шумный разговор…
Кто смелее, полз на корточках
Под покойником во двор.
Собирал (обмыть покойного)
Дождевую воду с крыш.
"Хорошо бы в лёд зимой его,
Нынче вряд ли сохранишь".
День клонился да откланялся,
Следом выйдешь – не найдёшь,
Понесли коня на кладбище,
Без пальто и без калош.
Песни пели, кровью харкали,
Пили чай за упокой.
Кто есть кто писали ангелы
Красной тушью над рекой.


КАПИТАН


По слухам, он сразу родился военным,
Из пены морской проявился на суше,
Сражал наповал королев и простушек
Могучей фигурой, натурой степенной.
Посмотрит, бывало, и вышибет душу…
Визжали девицы, прошитые взглядом,
Теряли рассудок, текли виноградом.
Хотя он совсем не стремился на сушу.
Стихия сидела в его подреберье,
Ломала, крушила года о форштевень.
Шептались: "Фортуне он брат или деверь?
Красиво беду оставляет за дверью".
Роптали пираты обеих Америк:
"Отважная сволочь, везучий, зараза!"
Но старость пришла, высочайшим указом
Начальником штаба списала на берег.
Расставила стулья в раю кабинетном,
Углы затянула седой паутиной,
Посыпались будни овсянкой рутинной.
Скрывая глаза золочёным лорнетом,
Он как-то крепился. Дожив до заката,
Ночами разбрасывал пьяную пену…
Однажды его пригласили в геенну,
Где приняли в штат капитаном фрегата.