В кругу деревьев есть закон,
не отвечать на стук,
терпеть огонь горящих крон,
не расцепляя рук.

Ответ – последний птичий свист
в начале декабря
о том, что ни единый лист
не пропадет зазря.

Таков суровый стиль широт.
Tут знает каждый куст –
вкусив однажды от щедрот,
не позабудешь вкус.

Бьют по ногам, бьют по спине,
твой выбор невелик –
стоять от мира в стороне
и помнить свист, как крик.

Легко ль ступать канатоходцем
по проволоке, без шеста,
считая от нуля до ста,
над улицы сухим колодцем?
Мне видно в треснувший бинокль,
как выступает пот на лбу,
сквозь пальцы клен глядит на тополь
и шелестит через губу,
и ставит облаку подножку.
Канатoходец понарошку
качнулся, уронил платок.
Овация спугнула кошку.
Прошел по листьям холодок.

Наполовину стакан пуст.
В нем плавает окунь и отражается куст,
сгоревший наполовину.
На просвет стакан преломляет картину:
трехногий ослик, чуть-чуть стаффажа
охра, ультрамарин и сажа.
Вокруг стакана кружат монады,
на краю стакана следы помады.
Стакан впоминает с досадой, когда
его занимала пустая вода
и без подстаканника, гол он,
был наполовину ей полон.

Дай лапу, Джим –
По холке глажу Джима.
Он не дает, он нынче пёс режима.
Собака Павлова в углу пускает слюни.
Что жизнь? – Рефлекс. И тот сработал втуне.