Свидетельство о регистрации средства массовой информации Эл № ФС77-47356 выдано от 16 ноября 2011 г. Федеральной службой по надзору в сфере связи, информационных технологий и массовых коммуникаций (Роскомнадзор)

Читальный зал

национальный проект сбережения
русской литературы

Союз писателей XXI века
Издательство Евгения Степанова
«Вест-Консалтинг»

НИКОЛАЙ КОКУХИН


КОКУХИН Николай Петрович родился в 1938 году в Красноярском крае. Закончил Литературный институт им. А. М. Горького. Член Союза писателей России. Автор многих книг на православные темы. Живет в Москве.


ЧАСОВОЙ МАСТЕР



ПАСХАЛЬНЫЙ РАССКАЗ


1

Часовая мастерская находилась на первом этаже трехэтажного дореволюционного дома — между магазином галантереи и фотоателье. Я вошёл внутрь — над дверью мелодично прозвенел колокольчик. Помещение было разделено невысокой стойкой на две неравные части: приёмную и собственно мастерскую, занимавшую гораздо большую площадь. Навстречу мне поднялся плотный мужчина среднего роста с улыбчивым добродушным лицом, его лоб пересекали глубокие морщины; на вид ему было не меньше шестидесяти.
— Слушаю вас, — обратился он ко мне так, как будто только меня и дожидался.
Я поставил на стойку будильник:
— Перестал звенеть.
— Это очень нехорошо с его стороны. — Мастер взял в руки будильник. — Это примерно то же самое, как если бы трамвай утром не вышел на линию. Счас глянем.
Он сел за стол, уставленный часами разных марок, запчастями к ним, крышками из-под монпансье и баночками из-под консервов, заполненными винтиками, колесиками, пружинками и прочей мелочью, без которой часовому мастеру никак не обойтись; вскрыл будильник, внимательно осмотрел механизм.
— Ага, понятно, — сказал он, копаясь в будильнике. — Это называется: ерунда на постном масле.
Через минуту он поднялся, завёл звонок, перевёл стрелки часов, и будильник зазвенел. Он держал его в руке и улыбался; он был доволен гораздо больше меня. Когда будильник умолк, мастер поставил его на стойку:
— Теперь вы никуда не опоздаете.
Я был очень рад, что мне повезло на мастера, что будильник снова в рабочем состоянии и что не нужно приходить в мастерскую второй раз. Я вытащил из кармана бумажник:
— Сколько с меня?
— Нисколько, — ответил мастер.
— Ну, как же так? Вы трудились, затратили время.
— Я затратил пару пустяков. Скажу вам по секрету: друзьям чиню бесплатно.
— Но я же не друг.
— Значит, будете им! — Он весело рассмеялся. Потирая руки, сказал: — Когда я сделаю людям что-то доброе, у меня весь день отличное настроение. И дела идут как по маслу.
Я от души поблагодарил мастера и попрощался.
Второй раз я встретился с Сергеем Михайловичем Лобовым (так звали моего нового знакомого) примерно через месяц — стали спешить ручные часы. Он отремонтировал их за считанные минуты и снова не взял денег, считая меня своим другом.
В мастерской никого не было. Лобов заварил две чашки чая, высыпал из пакета на тарелку полдюжины сушек-“челночков” — стойка служила нам столом. Мы вели себя, как давнишние друзья, — это случается тогда, когда собеседников объединяет взаимная симпатия. Поскольку разница в возрасте у нас была небольшая, то мы с взаимного согласия перешли на “ты”. Через несколько минут я перевёл разговор в нужное русло, сказав, что вчера был на престольном празднике в Бирюлёвском храме.
— А я живу рядом с этим храмом, — сказал мой собеседник, — окна аккурат смотрят на церковный двор.
— Повезло, — сказал я.
— Да я там ни разу не был! Хотя уже больше тридцати лет живу в этом доме...
— Почему?
— Дак я ж некрещёный.
— Как так?
— А вот так! Родители боялись крестить, а я сам, когда подрос, даже и не задумывался об этом.
— А сейчас?
— Счас уже поздно.
— Креститься никогда не поздно. Бывают случаи, когда человек крестится в самую последнюю минуту своей жизни.
— Для чего?
— Чтобы спастись.
— Лично мне никто не угрожает: ни милиция, ни соседи, ни клиенты. И дом не горит, значит, спасаться не надо.
— Я говорю о спасении души.
— Это для меня пустой звук. Тело я вижу — вот оно, а душу не вижу, стало быть, её нет.
— А ум ты видишь?
— Ну, это совсем другое дело: его не надо видеть, чтобы знать о нём...
— У тебя очень хорошая душа, она радуется, когда ты совершаешь добрые дела. Жаль, если она погибнет для блаженной Вечности.
— Ты говоришь о загробной жизни?
— Да.
— А по-моему, никакой загробной жизни нет. Вот, например, я скоро умру, моё тело отнесут на кладбище, зароют в могилу, и на этом всё кончится.
— С этого момента всё только и начнётся.
— Ну, это уже сказка.
Религиозная безграмотность Лобова не явилась для меня какой-то неожиданностью. Всех своих новых знакомых, и молодых, и пожилых, я при первом же удобном случае спрашивал о крещении. И каждый третий или четвёртый из них оказывался некрещёным. И если молодые люди, хотя и не все, соглашались рано или поздно принять Таинство Крещения, то пожилые, особенно мужчины, были твёрже камня: любое слово, если оно касалось Церкви, отскакивало от них быстрее, чем теннисный мяч.
Выйдя из мастерской, я горячо помолился о заблудшем Сергии, попросил Господа вразумить его, наставить на путь истинный и не дать погибнуть. Мне было очень жаль, что он всю жизнь прожил в полнейшей темноте, не зная Господа, не участвуя в церковных Таинствах. Я стал молиться о нём каждый день — утром, встав ото сна, в метро, пока ехал на работу, во время прогулок. “Человеколюбец Господь и не такие камни растоплял”, — думал я.

2

Через пару недель, возвращаясь с работы, я заглянул в часовую мастерскую. Там было несколько клиентов — одни сдавали часы в ремонт, другие получали отремонтированные. Я подождал, пока они ушли, поздоровался с Сергеем Михайловичем и продолжил прерванный в прошлый раз разговор. Прежде всего я сказал ему, что душа некрещёного человека без суда и следствия уходит в ад.
— Ну, и что особенного, везде жить можно, — легко и беззаботно сказал мой собеседник.
— Там не жизнь, — возразил я, — там жуткие муки.
— Ну, значит, это как раз для меня: я эти муки заслужил.
— Их можно легко избежать.
— Неужели? — Лобов сделал удивлённое лицо.
— Да.
— А как?
— Очень просто: окреститься.
— Дак я ж кумунист.
— Вот те раз! Компартии давно не существует, а он коммунист!
— Я кумунист настоящий, по убеждению, не как другие: партии не стало, и их не стало. А я свою шкуру не меняю каждую минуту, как хамелеон.
— Ты, небось, и партбилет носишь до сих пор в кармане?
— А как же! Какой я кумунист без партбилета? Вот он, могу показать. — Лобов полез во внутренний карман пиджака.
— Не надо, — остановил я его. — Над этими партбилетами куры смеются... Вот ты говоришь: коммунист. Я лично знал многих крещёных коммунистов. И среди членов правительства были такие.
— Это — хамелеоны. — Лобов пренебрежительно махнул рукой. — Они мне не пример.
— А кто пример?
Лобов встал, прошёлся взад-вперёд по мастерской, остановился.
— Ну, Сталин.
— Он, между прочим, учился в семинарии, — сказал я.
— Верно? — спросил Лобов, поняв, что попался в ловушку.
— Верней некуда.
Сергей Михайлович снова прошёлся по мастерской, соображая, как бы без больших потерь выбраться из ловушки. Он расстегнул пиджак, потом снова застегнул его, сказал простодушно:
— А я и не знал.
— Да и знать это необязательно, — сказал я, помогая старику побороть смущение. — У тебя скоро может быть другой пример для подражания. Без единого пятнышка.
— Это кто ж?
— Преподобный Сергий Радонежский.
— Я такого не знаю.
— Это великий святой Земли Русской. Если ты окрестишься, то он будет твоим небесным заступником и покровителем. Его мощи покоятся в Троице-Сергиевой лавре, совсем рядом. Туда можно часто ездить.
— Ты никак меня уже окрестил?
— Я молю Господа Бога, чтобы это случилось как можно быстрее!
— А зачем? Что за выгода для тебя?
— Выгода для тебя, а не для меня: ты окажешься не в аду, а в Раю.

3

Вскоре я уехал в командировку на Сахалин, где пробыл несколько месяцев. Вернувшись, долго работал над научным отчётом. Потом взял отпуск и уехал отдыхать. Прошло не меньше полугода, прежде чем я снова навестил часового мастера. Я его не узнал — он сильно похудел, осунулся, лицо покрывала печать бледности, в глазах не было прежней живости; мне показалось, что он стал ниже ростом.
— Три месяца отвалялся в больнице, — отвечая на мой немой вопрос, сказал Лобов. — Инфаркт. Чувствую себя не ахти.
— А что, если поехать в санаторий, набраться сил, а потом уж...
— Работа для меня — лучший санаторий. — Мастер улыбнулся, но улыбка получилась какая-то кислая. Он занимался старинными карманными часами, изредка поднимая голову и отвечая на мои краткие вопросы.
— Ну как, креститься будем? — спросил я, когда Лобов, ответив на телефонный звонок, о чём-то задумался.
— Работы накопилось невпроворот. — Он кивнул на полки, заставленные часами разного калибра так густо, что образовался “птичий базар”.
— Одно другому не мешает. А откладывать нельзя: никто из нас не знает, когда Господь возьмёт его душу: сегодня ночью или завтра утром.
— Ну, я-то ещё никуда не собираюсь...
— А там, — продолжал я, как бы не замечая внутреннего сопротивления собеседника, — там уже не крестятся — поздно!
— Я прожил всю жизнь некрещёным — и ничего, не жалуюсь. А насчёт инфарктов, так они у всех бывают — и у крещёных, и у некрещёных...
— У тебя первый инфаркт?
— Второй... Наверно, ты плохо обо мне молился. — Лобов с хитринкой посмотрел на меня: ему было интересно, как я восприму его шутку.
— Да, плохо, — согласился я, восприняв его слова не как шутку, а как серьёзный упрёк. — Второй инфаркт — это как удар грома! Третий ты можешь не выдержать!
— Чему быть, того не миновать...
— И всё же лучше уйти в иной мир подготовленным. Крещение займёт всего один час, — сказал я, не оставляя надежды на то, что мастер, в конце концов, согласится. Мне всё казалось, что он отказывается от крещения потому, что я не нашёл самого веского довода. — Можно креститься в храме, а можно и дома. А если хочешь — прямо тут, в мастерской, — я договорюсь со священником.
Старый мастер поднял брови, обдумывая мои слова, и морщины на его лбу стали ещё глубже.
— Я не готов, — сказал он, опустив брови. — С бухты-барахты это не делается...
Мне нечего было возразить старику.

4

На следующий день, в воскресенье, я поехал в храм Всех святых на Соколе — там, у входа на церковный двор, всегда собирается много нищих. И на этот раз они были на месте — вот публика, которая никогда не подведёт! Я раздал им, никого не пропустив, щедрую милостыню — во спасение души часового мастера. В этом храме служил священником мой друг, я попросил его помолиться о заблудшем Сергии.
Так я поступал несколько раз: слава Богу, нищих в Москве изобилие.
Заходить в часовую мастерскую я не торопился, так как в этом не было необходимости: что бы я ни говорил, какие бы доводы, самые веские и самые неотразимые, ни приводил, всё равно Лобов, как и раньше, остался бы при своём мнении.
И всё же я не вытерпел и зашёл к нему в последние дни масленицы. За рабочим столом, там, где обычно я видел Лобова, сидел худой вихрастый молодой человек.
— Можно увидеть Сергея Михайловича? — обратился я к нему.
Молодой человек поднял скуластое лицо, посмотрел на меня одну-две секунды:
— А его нет.
— Где же он, если не секрет?
— Нет, не секрет: он умер.
Я помедлил, переваривая сказанное.
— Давно?
— Да уж месяца полтора, наверно.
Я вышел из мастерской и медленно побрёл по улице. В том, что Лобов умер, ничего особенного не было — все рано или поздно умирают. Дело было в другом: в его загробной участи. Где его душа, в каких заочных палестинах? Страдает или радуется, терпит муки или нашла покой?
Прошёл Великий пост, наступили радостные Пасхальные дни, в моей душе не смолкали чудные Пасхальные песнопения — именно в это время я увидел сон. Мне приснился весенний луг, освещённый тёплыми сияющими лучами солнца. Он был покрыт изумрудной травой, но цветов на нём не было, — только два-три цветка едва виднелись из травы. И птиц не было.
Через несколько дней я снова увидел во сне этот же луг: цветов значительно прибавилось, они были выше и ярче; появились птицы, они порхали над лугом и весело щебетали.
Прошло ещё некоторое время, и я в третий раз увидел весенний луг. Он был буквально усыпан оранжевыми, жёлтыми, сиреневыми, голубыми цветами; от них исходил дивный аромат; птиц было очень много, их пение ласкало слух; посреди луга стояло красивое двухэтажное здание с колоннами, полное неземного сияния.
О чём были эти сны? Как их понять? Может быть, Господь образно показал мне загробную участь часового мастера — ведь молился о нём не только я, но и священник. Каждому человеку в последнюю секунду его земной жизни является Ангел Господень и спрашивает: “С кем ты? С Богом или нет?” И если человек не отречётся от Бога, то Ангел Господень относит его душу к вратам Рая... Вот и Сергей Михайлович, вполне возможно, не отрёкся от Бога; не мог же он забыть те немногие слова о загробной жизни, которые я говорил ему во время своих визитов в часовую мастерскую. Но суть, конечно, не в моих словах, а в безграничном милосердии Господа, Которому дорога каждая человеческая душа и Который хочет спасти самого последнего грешника.