Мне счастливая выпала карта,
Что спасала не раз в беде:
Я родился Двадцатого марта,
В равноденствия светлый день.
Я пришёл в этот мир суровый,
У распутья холодных рек,
На Васильевском, у Большого,
Где на улицах таял снег.
У эпохи крутых обочин,
Белой выстеленных пыльцой,
Я рождён на исходе ночи,
Между Рыбою и Овцой.
Под балтийскими облаками
Лето, спорящее с зимой.
Далеко ещё до блокады,
Год не близко Тридцать седьмой.
Мне мальчишеского азарта
И до смерти не превозмочь:
Я родился Двадцатого марта,
Когда день обгоняет ночь.
Пусть родительский скуден завтрак,
Обстановка в дому проста, —
День длиннее, чем ночь, назавтра, —
Это, видимо, неспроста!
Много лет, далеко отсюда,
В неуюте других квартир,
Вспоминать я нередко буду
Перевёрнутый этот мир.
Там горит в поднебесье чистом
День полуденной синевой,
В подоконник капель стучится,
Чайки кружатся над Невой.

Весеннее биение сердец
В канун зимы не возвратить обратно.
Конец шестидесятникам, конец, —
Последние уходят невозвратно.
Перелистаю старую тетрадь,
Припомнив наши юные тусовки,
И «Современник» вспомню я опять,
Что был ещё тогда на Маяковке.
В неразберихе миновавших лет,
Старинные перебирая даты,
Я вспомню неожиданно куплет
Из песни, посвящённой мне когда-то.
Уходит поколение. За ним
Идём и мы, забыв былые споры,
И наши роли раздадут другим
Безвестные пока что режиссёры.
Всё явственнее видятся вдали
Те берега, сокрытые в тумане,
Куда подруги первыми ушли,
И за собою нас с улыбкой манят.
Уйдя в потусторонние леса,
Мы растворимся в залетейских странах,
Оставив на баббинах голоса,
И наши лица на киноэкранах.
Нам не дано узнать в конце пути
О том, для нас недостижимом цикле,
Когда существованье во плоти
Продляется существованьем в цифре.
На поединок вызывая зло,
Мы победить надеялись едва ли,
И всё-таки нам в жизни повезло,
Что мы когда-то песенки писали.
Поскольку нам забвенье суждено,
От долголетья не прибудет толка.
Забудутся театры и кино,
А песенка запомнится надолго.

От утешений мало прока.
С друзьями ненадёжна связь.
«Фейс-бук» откроешь ненароком,
И сразу окунёшься в грязь.
Перечитаешь — станет страшно
За жизнь несчастную свою.
Своих поклонников вчерашних
Сегодня я не узнаю.
Они, потупив очи долу,
Сидят вблизи и вдалеке,
Ища старательно крамолу
В любой написанной строке.
Поистине свихнуться можно,
Услышав дружный этот свист:
И клерикал я, и безбожник,
Антисемит, и сионист.
Я русский шовинист имперский,
Которого по морде бей,
И я же — враг России мерзкий,
Поскольку всё-таки еврей.
Конец несбыточной надежде,
Не помириться нам теперь.
Ты похвалам их верил прежде, —
Теперь анафеме их верь.
Терплю обиды вновь и вновь я,
Но на прощание скажу:
Народной дорожу любовью,
А вашей, нет, не дорожу.
Осенние мерцают лужи
На склоне уходящих дней.
Друзья мои, копайте глубже, —
Ищите, что кому нужней.

От завтрашней зимы приносят метку
Беременные солнцем облака.
Синица, прилетевшая на ветку,
На нас в окошко смотрит свысока.
Поглядывая на неё за чаем,
Припоминая летнее тепло,
С тобою вдруг внезапно замечаем,
Что время незаметное ушло.
Ноябрьский ветер лист багряный крутит,
Крутые обещая холода.
Ты помнишь, как сажали этот прутик,
Когда с тобою въехали сюда?
Ушли стихи. Приходит время прозы.
Друзья вокруг сменились на врагов.
Не эту ли я вспоминал берёзу,
Штормуя у канадских берегов?
Состарились на снимках наши лица.
Закатная всё багровее мгла.
Не ты ли, желтогрудая синица,
Когда-то это море подожгла,
Где у последней линии причальной
Стучится лист в оконное стекло,
И смотрим мы с улыбкою печальной
На деревце, что нас переросло?

Вспоминаю в холодной осенней поре,
Что вопрос о евреях не прост.
Не такою ли ночью в сыром ноябре
Начинался тогда Холокост?
На асфальте опять будут свечи стоять,
У табличек, где их имена.
И пылает свеча, словно кровь горяча,
А земля в ноябре холодна.

Одинокий горит над свечой огонёк,
Погляди на него и молчи.
Снова видится мне, как на этом огне
Синагоги пылают в ночи.
Вновь сегодня, и вновь за еврейскую кровь
Будет каяться эта страна.
И пылает свеча, словно кровь горяча,
А чужая земля холодна.

Вспоминая о зле, убиенным во мгле
Поминальную песню спою,
Что погибли когда-то на этой земле,
Принимая её за свою.
С ними вновь говорим, превращёнными в дым,
Вспоминая про те времена.
И пылает свеча, словно кровь горяча,
А чужая земля холодна.

Ты ночною порою постой над огнём
Вспоминая Хрустальную ночь,
Что, возможно, с тобою случится потом,
Понапрасну, дружок, не пророчь.
Завтра в школу с утра побежит детвора, –
Не нужна ей чужая вина.
И пылает свеча, словно кровь горяча,
А чужая земля холодна.

Нет прока в интернетовских дебатах
Приехавшим на эмигрантский хлеб.
В Израиле, Германии и Штатах
Их пыл патриотический нелеп.
Они об этом помнят ежечасно,
Когда, друг друга окуная в грязь,
Восстановить пытаются напрасно
С Отчизною утраченную связь.
Сюда они приехали затем ли,
Чтобы, обжив заморское жильё,
Оплакивать покинутую землю
И мысленно сражаться за неё?
И с криком, что беспомощен и жалок,
Подобно птице биться в соцсети,
Как будто листик отлетевший ржавый
Обратно к ветке может прирасти,
Там, где язык свой забывают детки,
И не вернётся прежнее клише,
И ностальгии раковые клетки
Лишают сна и множатся в душе.

В ожиданье финала близкого
Мы живём в этом мире странном.
Возле берега Стикса низкого
Пахнет сыростью и туманом.
Ощущая беду заранее,
Неожиданно вспомнив Бога,
К твоему ночному дыханию
Я прислушиваюсь с тревогой.
Отправляться нам скоро за реку,
Где душа покидает тело.
Я во сне держу тебя за руку,
Чтобы раньше не улетела.

Последние защитники свободы
Из ставших легендарными времён.
Три года взять не мог её, три года,
Победоносный римский легион.
Они в бою не ведали испуга,
Но с жёнами своими и детьми
Решили после перебить друг друга,
Чтоб умереть свободными людьми.
Уносит годы медленная Лета.
Наш путь домой был долог и не прост:
Нас убивали и морили в гетто,
Травил смертельным ядом Холокост.
В былых эпохах трудно разобраться,
Но регулярно, в нынешние дни,
Сюда привозят юных новобранцев,
Чтоб воинами сделались они.
Из них любой, не удержав улыбку,
Спокойствию и миру был бы рад.
Им в руки взять бы скальпель или скрипку,
А не тяжёлый этот автомат.
Но снова враг безжалостный не дремлет,
И на покой надежды нету впредь.
Мы для того ль свою вернули землю,
Чтоб за неё достойно умереть?
И снова в мире не добиться мира,
И к прошлому протягивая нить,
Призывникам вещают командиры
О том, как надо Родину любить.

Безжалостна беда сей горестной утраты.
К минувшим временам назад дороги нет.
Он первым был тогда, в пору шестидесятых,
Когда забрезжил нам в окне неяркий свет.
Тот век теперь далёк. Припомним годы оны, —
Мир песен и бесед тех юношеских лет,
Когда от звонких строк гудели стадионы,
И на Руси поэт был больше, чем поэт.
Кружится лист, скользя над плитами надгробий.
Оборвана стезя, и всё пошло не в лад.
Ушли его друзья: Андрей, Василий, Роберт.
Ушли его друзья, — и Белла, и Булат.
Умолкли в век иной тех песен отголоски.
Всё в Лете утечёт сегодняшней порой.
Покажется смешной и перепалка с Бродским,
И гамбургский расчёт на первый и второй.
В круговороте дел, подумав хорошенько,
На свой вопрос ответ отыщешь без труда:
Той славы, что имел Евгений Евтушенко,
Не знал другой поэт нигде и никогда.
Тускнеет неба шёлк. Неумолимы будни.
С минувшим рвётся нить. Вращается Земля.
Последним он ушёл, как капитан на судне,
Что должен уходить последним с корабля.
Далёкие года. Забывшиеся сплетни.
Июльского дождя на перепутьях след.
Он первым был тогда, — теперь он стал последним.
Последним уходя, он в доме гасит свет.