ЛЕОНИД КОЛГАНОВ (Израиль, Кирьят-Гат)(гость антологии МАГИ)
Поэт, прозаик. Родился в 1955 году в Москве. 1972 — окончил среднюю школу. 1974 — поступил в университет (ушел по собственному желанию). С 2О до 25 лет писал исключительно прозу, которая вызвала горячее одобрение Ю. В. Трифонова и Л. Б. Либединской. А с 1980 года стал писать стихи. 1989 — лауреат VI московского совещания молодых писателей, принят в Комитет литераторов Москвы. 1991 — рекомендован А. А. Вознесенским на стипендию Фонда культуры. 1992 — гражданин Израиля. 2005 — почетный гражданин Кирьят-Гата. Член "Союза русскоязычных писателей Израиля". Руководитель литературных объединений "Поэтический театр Кирьят-Гата" и "Негев". Стихи публиковались в "Московском комсомольце", "Литературной учебе", "Истоках", "Смене", альманахе "Поэзия", в "Дне Поэзии — 1989", "Собеседнике", а так же во Всероссийских "Дне поэзии–2006" и "Дне поэзии–2007" и в "Санкт-Петербургском Дне Поэзии–2007", " Теплом стане", в трех антологиях серии "Стихия": в журналах "Алеф", "22", "Юг", "Галилея", "У", "Роза Ветров"; в газетах "Вести", "Новости недели", "24-часа", в антологиях — "Антологии поэзии. Израиль 2005", "120 поэтов", "Русское Зарубежье", "Год поэзии".
Библиография:
Библиография:
- "Осеннее очищение", изд. "Московский рабочий, 1989
- "Бесснежные метели", изд. "Центр-Про", 1991
- "Пламя Суховея", изд. Елены Фельдман, Иерусалим "Слепой рукав", изд. "графика Зильберг", 1996
- "Средь белого ханства", изд. "ЭРА", 2001
- "Вьюга на песке", изд. "ЭРА", 2005
- "Легенда о Водяном столбе", изд. "ЭРА", 2005
ОТЗЫВЫ О ТВОРЧЕСТВЕ
Эвелина Ракитская, издатель:
Поэзия Леонида Колганова — явление уникальное. Ее даже условно нельзя отнести к какому-нибудь поэтическому направлению… полифонична, многоголоса. Поэтический голос Колганова — не одинокая скрипка, а звучание эфира…
Михаил Беркович:
Первое время трудно было слушать стихи Леонида Колганова в его собственном чтении. Он и читает, как пишет, своеобразно. Стоит, слегка наклоняясь вперед со сжатыми кулаками, слова произносит резко, будто выкрикивает, и от него идет экспрессия такого накала, словно от проводов высокого напряжения. Близко не подходи — сгоришь! Потом не только привык, но и подумал, что именно так и должно читать такие стихи.
…Читатель по стихам может проследить если не всю жизнь поэта, то основные ее вехи — наверняка. Перед нами открывается сложная, напряженная жизнь, полная переживаний, страданий, жизнь человека, угораздившегося в молодые годы пережить клиническую смерть, разлад в любви, смену страны проживания, терпеть неустроенность быта и прочее такое. Но меня могут спросить, где и когда ты читал стихи, написанные вечно счастливым человеком? И я отвечу: нигде и никогда. Потому что стихи, в основе своей, — крик души.
Поэзия Леонида Колганова — явление уникальное. Ее даже условно нельзя отнести к какому-нибудь поэтическому направлению… полифонична, многоголоса. Поэтический голос Колганова — не одинокая скрипка, а звучание эфира…
Михаил Беркович:
Первое время трудно было слушать стихи Леонида Колганова в его собственном чтении. Он и читает, как пишет, своеобразно. Стоит, слегка наклоняясь вперед со сжатыми кулаками, слова произносит резко, будто выкрикивает, и от него идет экспрессия такого накала, словно от проводов высокого напряжения. Близко не подходи — сгоришь! Потом не только привык, но и подумал, что именно так и должно читать такие стихи.
…Читатель по стихам может проследить если не всю жизнь поэта, то основные ее вехи — наверняка. Перед нами открывается сложная, напряженная жизнь, полная переживаний, страданий, жизнь человека, угораздившегося в молодые годы пережить клиническую смерть, разлад в любви, смену страны проживания, терпеть неустроенность быта и прочее такое. Но меня могут спросить, где и когда ты читал стихи, написанные вечно счастливым человеком? И я отвечу: нигде и никогда. Потому что стихи, в основе своей, — крик души.
1. Крещенская ночь
Колеблем крещенскою ночью,
Среди завывающих лип,
Набрел на тревожный комочек,
Земли, источающей всхлип!
Привстав средь снегов ошалело,
Как лось на озябших ногах,
Земного щемящего тела, —
С кислинкою едкой — впотьмах, —
Почувствовал привкус знакомый,
Кромешная дрогнула мгла:
Стояла в древесном проеме —
Она, и как будто звала!
Неброской мучительной плотью,
Полесская ведьма влекла,
Дразнилась в метельном излете,
Как вражья стрела, — стерегла!
И я, поперек этой ночи,
Упал, — как солдат на бегу,
И выл, словно волк-одиночка,
Над призрачным мясом, — в снегу!
Среди завывающих лип,
Набрел на тревожный комочек,
Земли, источающей всхлип!
Привстав средь снегов ошалело,
Как лось на озябших ногах,
Земного щемящего тела, —
С кислинкою едкой — впотьмах, —
Почувствовал привкус знакомый,
Кромешная дрогнула мгла:
Стояла в древесном проеме —
Она, и как будто звала!
Неброской мучительной плотью,
Полесская ведьма влекла,
Дразнилась в метельном излете,
Как вражья стрела, — стерегла!
И я, поперек этой ночи,
Упал, — как солдат на бегу,
И выл, словно волк-одиночка,
Над призрачным мясом, — в снегу!
2. Опаленная крушина
(Памяти Николая Рубцова)
Россия — Родина Рубцова,
Россия — Вологда Рубцова,
Россия — Дербина Рубцова!
Он с ней — навечно — окольцован,
Он ею — вусмерть — уцелован!
Она — манящая кончина,
Она — летящая крушина!
Крушина с черными плодами,
И опаленными крылами!
Калина красная цветет,
Крушина черная грядет!
Крещенье… Баня… Дымовина…
Россия… Родина… Крушина…
Россия… Родина… Крушенье…
И липкой ночи наважденье!
Который день, который год,
Чернеет банный дымоход.
И — не находит себе места —
Крушина, — черная невеста!
Россия — Вологда Рубцова,
Россия — Дербина Рубцова!
Он с ней — навечно — окольцован,
Он ею — вусмерть — уцелован!
Она — манящая кончина,
Она — летящая крушина!
Крушина с черными плодами,
И опаленными крылами!
Калина красная цветет,
Крушина черная грядет!
Крещенье… Баня… Дымовина…
Россия… Родина… Крушина…
Россия… Родина… Крушенье…
И липкой ночи наважденье!
Который день, который год,
Чернеет банный дымоход.
И — не находит себе места —
Крушина, — черная невеста!
3. Крушина на Иордане
Как будто тать на покаянье,
В кручине темной и тоске,
На мелководье в Иордане,
Я — черный куст узрел в реке!
Дождем подмытый куст крушины,
Размытый мерною волной,
О камни бился он чужбины,
Топляк, — таинственно-родной!
Крушина, — черная невеста,
О, не круши меня в бреду,
Нет для тебя живого места —
В моей души — немом аду!
О, нет, — круши все неустанно,
Кружа над всем, и все круша,
И — опускаясь покаянно,
Как окаянная душа!
Крушина, грешная крушина,
Мое крушенье на снегу,
Снегов российских — Магдалина —
На Иордана берегу!
Крушины нет на Иордане,
Как райской кущи на снегу,
И замираю я в рыданье —
На Освященном берегу!
В кручине темной и тоске,
На мелководье в Иордане,
Я — черный куст узрел в реке!
Дождем подмытый куст крушины,
Размытый мерною волной,
О камни бился он чужбины,
Топляк, — таинственно-родной!
Крушина, — черная невеста,
О, не круши меня в бреду,
Нет для тебя живого места —
В моей души — немом аду!
О, нет, — круши все неустанно,
Кружа над всем, и все круша,
И — опускаясь покаянно,
Как окаянная душа!
Крушина, грешная крушина,
Мое крушенье на снегу,
Снегов российских — Магдалина —
На Иордана берегу!
Крушины нет на Иордане,
Как райской кущи на снегу,
И замираю я в рыданье —
На Освященном берегу!
Бессмертная плоть
Жизнь — скоротечная чахотка,
Как все болезни, — в смерть уйдет,
И смерти четкая чечетка,
Свой стук костлявый отобьет!
Она — как старая стукачка,
Следит — с рождения — за мной,
Но жизни — белая горячка —
Вступает с ней в смертельный бой!
Смерть пригласит на белый танец —
Меня, — как черная вдова,
Но — весь чахоточный румянец,
Что Храм зарделый Покрова, —
Своей разверстою каверной —
Вдруг вспыхнет, как лесной пожар,
И плоть покажется бессмертной,
Как поздний Чехов и душа!
И я тогда, подставив шею,
Под ржавую косу´ зари,
Как взрыв застывший онемею,
Шепнув лишь: Боже, длань простри! —
И — после жизни скоротечной,
Поднявшись в небо, словно дым,
Пред Вечностью предстану млечной,
Как ранний Чехов, — молодым!
Как все болезни, — в смерть уйдет,
И смерти четкая чечетка,
Свой стук костлявый отобьет!
Она — как старая стукачка,
Следит — с рождения — за мной,
Но жизни — белая горячка —
Вступает с ней в смертельный бой!
Смерть пригласит на белый танец —
Меня, — как черная вдова,
Но — весь чахоточный румянец,
Что Храм зарделый Покрова, —
Своей разверстою каверной —
Вдруг вспыхнет, как лесной пожар,
И плоть покажется бессмертной,
Как поздний Чехов и душа!
И я тогда, подставив шею,
Под ржавую косу´ зари,
Как взрыв застывший онемею,
Шепнув лишь: Боже, длань простри! —
И — после жизни скоротечной,
Поднявшись в небо, словно дым,
Пред Вечностью предстану млечной,
Как ранний Чехов, — молодым!
Окончание цикла
"Женщина в сентябре "
"Женщина в сентябре "
Наша нежность, как кошка с хребтом перебитым,
В синих клочьях ночных чуть скребут коготки,
И ползет она, дымом холодным обвита,
Двух расхожих судeб все хрустят позвонки!
Закипанья твои, словно взбалмошный улей,
Я ведь сам же воззвал! Ты бесстыдно строга!
Бой окончен… И лишь одиночные пули
Временами смертельно ласкают врага, —
С двух сторон… И неясно, чье войско разбито…
Кто остатний огонь заслонит от дождя?
Спор окончен… Лишь кошка из ночи забытой —
Напоследок царапнет меня, не щадя!
Ты далеко — хоть рядом! Но где-то блуждает
Наш нелепый звереныш — двужильная боль,
Только утро разлучное дело свершает,
Ты опала… А я постою… Ты позволь! —
Как кочевник, вдыхающий степь пред разлукой,
Ты в изгибах родных! Ты свежа — как гроза!
Я пойду от тебя крестным счастьем и мукой,
Нашей нежности дым мне застелит глаза!
Ты в дремоте… Над нами судьбы многоточья…
Я стою над тобой, как над палой листвой,
Отлетают последние синие клочья,
Только нежности дым все дрожит, как живой!
В синих клочьях ночных чуть скребут коготки,
И ползет она, дымом холодным обвита,
Двух расхожих судeб все хрустят позвонки!
Закипанья твои, словно взбалмошный улей,
Я ведь сам же воззвал! Ты бесстыдно строга!
Бой окончен… И лишь одиночные пули
Временами смертельно ласкают врага, —
С двух сторон… И неясно, чье войско разбито…
Кто остатний огонь заслонит от дождя?
Спор окончен… Лишь кошка из ночи забытой —
Напоследок царапнет меня, не щадя!
Ты далеко — хоть рядом! Но где-то блуждает
Наш нелепый звереныш — двужильная боль,
Только утро разлучное дело свершает,
Ты опала… А я постою… Ты позволь! —
Как кочевник, вдыхающий степь пред разлукой,
Ты в изгибах родных! Ты свежа — как гроза!
Я пойду от тебя крестным счастьем и мукой,
Нашей нежности дым мне застелит глаза!
Ты в дремоте… Над нами судьбы многоточья…
Я стою над тобой, как над палой листвой,
Отлетают последние синие клочья,
Только нежности дым все дрожит, как живой!
Земные полеты
1. В реанимации
1. В реанимации
Бомбардируют височную вену,
В огне подсознанья взлетают миры.
Кто-то взимает последнюю цену —
За перегибы рисковой игры, —
Жизни со смертью…
Лишь красные вспышки —
В полузатухшем предсмертном чаду.
Может быть, приговоренные к "вышке",
Так же вот ловят миры на ходу!
И — на последнем земном переходе —
Души бездомные тихо бредут!
Смертник бессвязное что-то городит,
Стрелки часов конвоирских бегут…
В огне подсознанья взлетают миры.
Кто-то взимает последнюю цену —
За перегибы рисковой игры, —
Жизни со смертью…
Лишь красные вспышки —
В полузатухшем предсмертном чаду.
Может быть, приговоренные к "вышке",
Так же вот ловят миры на ходу!
И — на последнем земном переходе —
Души бездомные тихо бредут!
Смертник бессвязное что-то городит,
Стрелки часов конвоирских бегут…
2. Душа
Как —
Астральное тело —
Смотрело на тело,
От него отдалясь на семь вечных минут,
То качалась душа, что уйти захотела,
Оставляя в залог тишину и уют!
И —
Кидалась — покойная ныне собака —
На — уже не мою — отдышавшую грудь,
И — как женшина — к телу взывала из мрака,
Сгусток нежности и первобытная суть!
Но —
Ее и себя — вовсе не было жалко,
Я стоял в трех шагах — по ту сторону зла,
И добра, и любви…
Лишь сиротка-скиталка
Свой приют покидала, спаленный дотла!
Астральное тело —
Смотрело на тело,
От него отдалясь на семь вечных минут,
То качалась душа, что уйти захотела,
Оставляя в залог тишину и уют!
И —
Кидалась — покойная ныне собака —
На — уже не мою — отдышавшую грудь,
И — как женшина — к телу взывала из мрака,
Сгусток нежности и первобытная суть!
Но —
Ее и себя — вовсе не было жалко,
Я стоял в трех шагах — по ту сторону зла,
И добра, и любви…
Лишь сиротка-скиталка
Свой приют покидала, спаленный дотла!
3. Клиническая смерть
Я затих… Неподвластные смерти
Прорастали зачем-то усы,
И веселые белые черти
Жизнь бросали мою на весы!
А затем — в преисподнейшей койке —
Смутно слышал: то ль ангел поет,
То ль в морфушном бреду уголовник
Нам про милую мамку орет!
Стихли отзвуки дружьи и вражьи,
И все Веры, Надежды, Любви,
Распростерли объятья лебяжьи,
И спокойно сказали: Живи!
Прорастали зачем-то усы,
И веселые белые черти
Жизнь бросали мою на весы!
А затем — в преисподнейшей койке —
Смутно слышал: то ль ангел поет,
То ль в морфушном бреду уголовник
Нам про милую мамку орет!
Стихли отзвуки дружьи и вражьи,
И все Веры, Надежды, Любви,
Распростерли объятья лебяжьи,
И спокойно сказали: Живи!
4. Земные полеты
Старый оползень-дом наплывал, оплывая,
Утихая во мне пересвистом годов,
Но скреблася о память, как мышь полевая,
Потаенная нежность наших тихих прудов!
Пристяжной змей-ремень перехватывал горло,
И голимая степь приближалась, пыля,
И скорбели о нас смертным выпотом стекла,
Выносила нас — мертвая — жизни петля!
Выносила к иной — беспредельной — Отчизне,
Красным вспыхом планет озарялись глаза,
И вбегали, как дети, мелодии жизни,
И — на лике земли проступала живая слеза!
И катилась она по земле, как по старой иконе,
И манила заблудших среди мировых пустырей,
Я покой обрету на рассыпчатом глинистом лоне,
Но слизнет меня вал запредельных незримых морей…
Утихая во мне пересвистом годов,
Но скреблася о память, как мышь полевая,
Потаенная нежность наших тихих прудов!
Пристяжной змей-ремень перехватывал горло,
И голимая степь приближалась, пыля,
И скорбели о нас смертным выпотом стекла,
Выносила нас — мертвая — жизни петля!
Выносила к иной — беспредельной — Отчизне,
Красным вспыхом планет озарялись глаза,
И вбегали, как дети, мелодии жизни,
И — на лике земли проступала живая слеза!
И катилась она по земле, как по старой иконе,
И манила заблудших среди мировых пустырей,
Я покой обрету на рассыпчатом глинистом лоне,
Но слизнет меня вал запредельных незримых морей…