Свидетельство о регистрации средства массовой информации Эл № ФС77-47356 выдано от 16 ноября 2011 г. Федеральной службой по надзору в сфере связи, информационных технологий и массовых коммуникаций (Роскомнадзор)

Читальный зал

национальный проект сбережения
русской литературы

Союз писателей XXI века
Издательство Евгения Степанова
«Вест-Консалтинг»

АЛЕКСАНДР ВИН


Александр Вин — моряк, штурман дальнего плавания. Родился в 1958 году в Рыбинске, на Волге. Учился в Калининградском мореходном училище.
После окончания мореходки ходил в море, участвовал во многих рыболовных экспедициях в Атлантике. Был капитаном океанской гоночной яхты, разнорабочим, политиком, путешествовал. Сейчас — редактор провинциальной газеты.
Серия приключенческих книг была издана в Минске в 2013 году, в 2014–2017 годах рассказы печатались в электронных и бумажных журналах в США, Германии, Израиле.
Живет в Калининграде.


Чужая жизнь


Вечерний рассказ

Дни ее жизни уже давно получались одинаково серыми и холодными. Да и как могло быть иначе — ведь на прошлой неделе тоже шли дожди.
Когда-то она научилась, а потом даже привыкла правильно выполнять многие неприятные и скучные обязанности, именно поэтому уходила теперь вечерами из общего кабинета канцелярии последней.
Основного освещения просторных каменных лестниц к тому времени обычно уже не бывало, вниз по широким ступеням она не спешила, вынужденная точно звучать в сумраке тонкими каблуками.
В вестибюле административного здания, как и всегда поздней осенью, пахло плохим недокуренным табаком и мокрыми тряпками, на высоких стенах вдоль лестниц редко блестела узорная бронза рам, огромные полотнища скучных картин устало обмякли, взбугрились настоящими волнами на ненастоящих штормах.
Фабричный автобус уже ушел.
По вечерней площади в разных направлениях летал сильный прямой дождь, часто возникали пузыри на лужах; порывы ветра, которые иногда шумели из переулка, от канала, на какие-то мгновения сдували в сторону все капли, летящие вниз, и вода луж, только что шершавая от их мелких ударов, ровно замирала.
Прошел навстречу слепой. Палка с металлическим наконечником мягче стучала по асфальту и звонко — по камням парапета. Узнав, что опоздал, старик со зла дунул вслед автобусу густым папиросным дымом.
По другой стороне улицы согнутая женщина протащила скрипучую тележку. В проколотой множеством дождевых струй темноте было трудно рассмотреть поклажу: то ли осенние кочаны капусты, то ли охапки белых хризантем в ведрах.
Совсем рядом, на краю тротуара, под одинаково безнадежными летними зонтиками смеялись женщина и девочка в красном дождевике. Напрасные взмахи маленьких фонариков в их руках никак не могли остановить ни одну из шелестящих по лужам попутных машин.
Тихо возник откуда-то из темноты высокий черный силуэт. И еще один. Человек наклонился, словно хотел сплюнуть в сторону тягучую слюну, и что-то сказал напарнику.
Она знала, что до конечной станции подземки дойдет примерно за девять минут.
Лучшим был свет.
Пол холодного вагона темнел каплями стряхнутой с зонтов дождевой воды. Немногие взгляды, несколько пустых скамеек. Яркие светильники.
Пожилой пассажир в клеенчатом плаще вошел в вагон вместе с ней, аккуратно сел напротив. Поставил на колени пакет с покупками, разжал кулак и очень бережно положил в футляр очков, в соседство с какой-то квитанцией, пригашенную еще на перроне сигарету.
Грохотали внизу стыки рельсов, молниями оставались за окнами тоннельные огни. Сквозь дальние стекла другого, пустого вагона ей хорошо были видны жесты и беззвучный смех случайной поздней компании: тесно расположившись на одной скамье, все в форменных фуражках, там что-то обсуждали контролер, сменный поездной машинист, два молодых полицейских и серьезный солдат.
Она немного поскучала, пробуя смотреть в бессмысленное окно, потом пододвинула по полу, ближе к ногам, свой раскрытый зонт. Рассеянно заметила на соседней скамье, под серой, забытой кем-то газетой, плотный цветной журнал. Это была нечаянная радость, бесплатное приятное чтение на выходные дни.
Сосед сквозь толстые очки изучал квитанции, с хрустом подчеркивал в них что-то карандашом, не обращая никакого внимания на ее осторожно поднятую находку.
Реклама свирепо красивых машин, пачки сигарет, крем для загара, пальмы, вино в невозможных бокалах. Какие-то финансовые диаграммы. Чье-то лицо на фотографии, улыбка. Автор? Рассказ.
Она удобней сложила страницы, поправила юбку. Ну что ж, пусть будет рассказ...
" Осенний день блестел неожиданно большим и горячим солнцем. В высокие вокзальные окна шершаво стучались широкими ветками уже не первый день желтеющие каштаны, веселые цыгане на площади улыбались и пели. Мы купили билеты, поднялись на второй этаж, в тишину зала ожидания .
Открывать пивные бутылки тяжелыми пряжками форменных ремней для нас, будущих штурманов, было привычным делом. Приятель не рассчитал, пробка взлетела под потолок и, упав, со звонким жестяным грохотом прокатилась по пустынному мраморному полу. Оглянулся на нас хмурый сутулый старик, и рассмеялись две девчонки, скучавшие неподалеку на таких же неудобных вокзальных скамейках .
“Нет, мы едем в другой город!” И та, худенькая, поглазастей, упрямо поправила свой широкий шарф .
Голос приятеля бодрил, женский смех в ответ перехватывал мне дыхание. Я сидел впереди, рядом с водителем, вполоборота, неудобно устроившись с самого начала и не решаясь потревожить то, что сейчас казалось волшебным. За окнами такси шумели обыденной жизнью незнакомых людей чужие полуденные улицы, на плавном вираже поворота блеснула отражением острого осеннего солнца лужа городского пруда. Девчонки хохотали, приятель, устроившись рядом с ними, уверенно рассказывал анекдоты .
...Думаю, я тогда правильно запомнил, что в крохотном кафе на окраине, куда со знанием дела отвез нас таксист, было всего четыре столика. Да, еще и большой фикус на входе. Полумрак помещения был согрет углями камина, в углу, на коротком кованом стержне, мелко дрожал странный желтый фонарь.
Поначалу я, смущенный смехом наших случайных спутниц, неоправданно долго и пристально смотрел на разговаривающих за соседними столиками обыкновенных старых мужчин, отмечая про себя, как вкусно шевелилась незаметная поначалу занавеска на дальней стене, как вышел из-за нее худой лысый официант в белой куртке и шлепанцах .
Поначалу они тоже стеснялись, слишком аккуратно принялись за еду, тщательно следили за своими движениями, за вилками и салфетками .
Я понимал, что вдруг начал говорить слишком много и громко, но ничего не мог с собой поделать .
Анна с улыбкой отвечала на вопросы, медленно и прямо переглядывалась с подругой, не спеша отламывала кусочки хлеба. Большая сине-черная шаль на плечах была очень хороша, может быть, еще и потому, что позволяла видеть что-то удивительно милое в ее лице. Темные глаза спокойно смеялись.
С восторгом и украдкой я смотрел на нее, замирал, когда приходилось понимать, что наши взгляды вот-вот встретятся .
...Гуляли по сумеречному городу уже долго. Возвращались к вокзалу, Анна зябко поправляла воротник пальто, улыбнулась, но ничего не сказала, когда я взял ее под руку. Двое других отстали от нас, о чем-то дружно хохотали, лишь изредка громко призывая нас не потеряться.
С каждым шагом, с каждым мгновением прикосновения теплой руки из меня уходило все не мое, я чувствовал, как мне становится легко говорить и находить точные слова, как освобождаюсь от привычных, но, оказывается, чужих интонаций, понимаю, что именно сейчас мне нужно быть самим собой.
Я спешил говорить, сбивался, размышлял вслух. Хотелось видеть, что Анна меня понимает. Уже не смущаясь, я жадно и требовательно заглядывал в ее глаза, искал в коротких ответных словах удивление собою.
И, не умея больше откладывать встречу с близкой вокзальной суетой, неуверенно спросил:
— Скажи, на кого я похож?
Услыхал через короткий смешок:
— На клоуна. — Сразу же тревожно улыбнулась, тронула мое плечо. —  Не обижайся, прошу тебя. Я...
Ослепило и жгло.
“За что?!”
Анна тоже волновалась. Дышала по очереди на свои ладошки, что-то еще поспешно говорила и, как мне казалось, ждала прощения.
— Надо идти .
В короткой неловкости расставания я видел и запомнил печальное нежное лицо за пылью вагонного стекла, стремительные рывки черных стрелок на круглых вокзальных часах.
Я чувствовал, что смотрю на нее стиснув зубы. Часы торопили, я трудно решался, потом схватил приятеля, быстро потащил его к подземному переходу.
Анна отвела взгляд от окна, сказала что-то короткое в ответ на чей-то вопрос из глубины вагона, устало поправила черный платок .
После сумасшедшего бега от железнодорожных касс до перрона я задыхался.
— Вот... мы едем с вами! В ваш город, в одном вагоне. Вы разрешите?
Я не ждал никакого другого ответа, кроме восхищенного согласия, с торжеством улыбался, приятель скучал позади меня, в проеме двери купе, недовольно рассматривая свои форменные перчатки.
— Нет.
Почему она тогда так испугалась?
— Уходи. Уходи, прошу тебя, не надо...
Поезд тронулся, и мы с приятелем, выбрав медленный момент, прыгали на пыльную насыпь уже на самой окраине города.
В глухом сумраке тамбура Анна протянула мне спешно оторванную бумажную полоску с адресом и прошептала:
— Ты, наверно, не приедешь...
Я искал. Быть может, именно тогда я и понял, что наивность и упрямство, соединившись, имеют право называться любовью.
Адрес сохранился только наполовину: “...27-4, Анна Маро” .
...Я часто, как только мог, приезжал в ее город, каждый раз с жадностью узнавая его очередные кварталы, беспокоил многих незнакомых людей, с надеждой вслушивался в голоса, оборачивался на точно такой же удивительный смех.
В те юные времена, в недолгие свои отпуска, точно и рискованно рассчитывая пересадки на дальних вокзалах, я врывался на несколько часов в город Анны, бродил по его улицам, трепал толстые телефонные книги, с отчаянием спрашивал о ней добрых прохожих...
Ошибаясь все эти годы, я останавливал похожих женщин на улицах других приморских городов, несколько раз безуспешно мчался по адресам, которые мне указывали справочные службы.
Я искал мою Анну.
Каждая осень была для меня каштановой, такой же, как и та, солнечной и ярко-желтой.
В городах становилось тогда тесно и пусто.
И только просторы океана ненадолго успокаивали меня... .
...Однажды нас, офицеров, пригласили на губернаторский бал в одной из портовых провинций Сенегала. После пяти месяцев морской жизни, скучно сжатой в стальной тесноте корабля, мы с искренней благодарностью приняли заунывное торжество официальных речей и громкие национальные напевы, затем мои коллеги дружной компанией принялись отмечать разнообразие и количество поданных напитков. Под вечер местная знать устроила танцы, а в маленьком уютном кинозале особняка для гостей показывали какой-то новый французский фильм. Я отдыхал в темноте, чувствуя сладкий аромат старых пальмовых листьев, вслушивался в музыку незнакомых слов и... Стукнуло в край тела мое тяжелое сердце, заныло оно, стало трудно дышать. На близком экране вдруг появилось милое печальное лицо. Анна?! Всего лишь секунда прошла... Нет, просто очень похожая на нее актриса .
С тягостным и долгим нетерпением ждал я окончания того рейса, разные люди говорили мне, что много работаю, что стал исполнителен и хмур. Часто и подолгу, безо всякой профессиональной штурманской надобности, подробно рассматривал я карты ближних африканских берегов. Долгими часами ночных вахт с тоской находил там странные одинокие названия городов, рек, гор и крохотных островов. Бухта Санта-Анна, через тысячи пустынных миль к югу — пролив Сент-Анн...
И я буду искать ее, пока не...".
На одной из остановок в вагон, расталкивая других пассажиров, ввалился грязный инвалид и сразу же начал привычно громко, перекрикивая шум и грохот подземки, просить у молчаливых людей денег.
Она вышла наверх, на пустынную улицу, не заметив поначалу, что погода так и не изменилась. Ночью, в дождь, без раскрытого зонта — благо. Можно просто плакать, можно размышлять, без помех, горько и тщательно.
В подъезде на пути в квартиру ее встречал запах лифта; входную дверь, заслышав звук ключей, открыл привычно знакомый толстый человек:
— А хлеб ты купила? Заходила в магазин? Где хлеб?!
— Извини, нет. Устала, уже поздно...
— Я сколько раз просил тебя! Мне нужен хлеб, мне сейчас плохо без творога, я вообще не могу к вечеру без молочных продуктов!
Мужчина топал по коридору, размахивая большими руками, и кривлялся потным лицом.
— Я мог бы с большим успехом просить позаботиться обо мне любого незнакомого человека, чем родную сестру...
Она прислонилась к стене:
— Я уезжаю.
— Куда еще? Поздно ведь. И ужин еще не готов!
— Уезжаю.
Она громко, в голос зарыдала. Опустилась на пол. Вскочила, рванула дверь.
Вслед неслись громкие, еще недавно справедливые слова:
— Ты же не можешь бросить меня! Анна, постой! Объясни хоть, что произошло... Нельзя тебе уезжать! Хочешь, я сварю нам спагетти, Анна?..

Простой ремень с тяжелой пряжкой

Он не верил в богов. Никогда и ни в каких. А после того как позволил судьбе с такой жестокой внезапностью схватить себя за горло, он перестал доверять и самому себе.
Каст сплюнул на землю и задумчиво растер густой плевок башмаком.
Мелкие разноцветные лоскутки старой материи волшебно отражались в стекле тусклого кухонного окна. Худенькая молодая женщина, негромко напевая, подняла к слабому дневному свету иголку и обернулась:
— Мамочка, ты меня в чем-то подозреваешь?
В глубине темной комнаты, за старым обеденным столом маленькая кудрявая девочка внимательно примеряла растрепанной кукле красную косынку.
Фарго улыбнулась:
— Почему ты так думаешь, моя Пиа?!
Поправив круглые очки, девочка лукаво посмотрела на маму:
— Глаза у тебя какие-то смущенные...
— Ты, наверно, хочешь сказать, прищуренные?
— Конечно, конечно же, мамочка!
В заботливом хозяйственном рукоделии Фарго и Пиа провели все долгое утро, как, впрочем, и многие последние дни этой осени. В мягком кухонном спокойствии привычно пахло готовой едой, тикали на дальней стене почти неразличимые в сумраке потускневших обоев жестяные часы.
— Он пришел...
Девочка вскочила, босиком пробежала по дощатому полу и быстрым ловким движением забралась на теплые материнские колени.
Стукнула дальняя дверь, раздались в общем коридоре тяжелые мужские шаги.
Каст повесил на крючок помятую фуражку, прямо в башмаках прошел в угол, к эмалированному умывальнику, покряхтывая, вымыл руки.
— Давай побыстрей поедим, а то вечером в порту у меня будут дела.
Фарго молча сняла с плиты кастрюлю.
Не отнимая ладоней от робких глаз, прикрытых стеклышками металлических очков, Пиа настороженно смотрела на мать.
— А это тебе, держи... — Большой рукой Каст небрежно смахнул с кухонного стола обрывки ниток, завернутую в тряпочки куклу и положил на клеенку оранжевый апельсин.
— Ты злой! Злой!.. Ничего мне от тебя не надо!
Заливаясь слезами и всхлипывая, девочка подхватила с пола куклу и выбежала из кухни, с крохотной силой захлопнув за собой скрипучую коричневую дверь.
Задумчиво отламывая край большого хлеба, Каст промолчал, только легко, совсем не сердясь, пристукнул черенком ложки по гулкому столу и долгим взглядом посмотрел в мутное окно.
После обеда он прилег на диван, с улыбкой заложив руки за голову.
Усталый сон упрямо не шел к нему, и Каст медленно вспоминал, как утром, на разгрузке океанского транспортного судна, не совладав с порывом свежего ветра, крановщик задел стропом угол трюма и несколько ящиков с апельсинами упали с высоты, мгновенно разбившись о палубу.
Он, конечно, рисковал, поднимая даже и один апельсин, ведь его могли с корабля прогнать, совсем ничего не заплатив за работу, но, вспомнив ожидавшее его домашнее тихое тепло, Каст посмотрел на грузового инспектора, и тот, встретив тяжелый взгляд, суетливо отвернулся.
Тогда, в мае, потеряв в осторожных поисках и расспросах почти неделю, он пришел в этот дом, к хозяину которого его направил случайно встреченный у ворот порта краснолицый моряк.
Комната в бедном районе, как уверял словоохотливый старик, сдавалась за очень приличную, весьма приятную, цену, немногочисленные соседи в своих интересах были совсем не любопытны и не болтливы, а всего в квартале от стен тихого дома начинались густые и укромные тропинки старого, темного парка.
На пороге Каста встретили толстый хозяин и женские слезы.
— Послушай, приятель, плати задаток и располагайся! Комната твоя.
— А я... А как же мы? Что же делать нам?!
— Проваливайте! Я долго терпел, верил твоим обещаниям, красотка! Убирайтесь...
Светловолосая маленькая женщина уже не могла плакать, застыв от горя; выпрямилась у кухонного стола, бледнея в сумраке точеным юным лицом.
Рядом на скромном мягком узелке сидела девочка в очках.
— Ну что, ты будешь платить, матрос?
— Не спеши. Так что же случилось, сестричка?
— Нам некуда идти...
Вот так тогда и вышло, что, уверенно взяв за пухлое плечо крикливого домовладельца, Каст отвел того в угол, сказал несколько спокойных слов и окончательно успокоил раздраженного толстяка негромким, правильным звоном монет.
Фарго и Пиа остались жить в комнате, а Каст первые ночи спал, укрываясь старым солдатским одеялом, в кухне, на диване, ржаво скрипящем напротив дровяной плиты.
— Ты будешь готовить еду и стирать, я — постараюсь вовремя платить за квартиру.
Молча, сжав под фартуком тонкие пальцы, Фарго кивнула.
А через три дня, поздним вечером в понедельник, когда они сидели рядышком на крыльце, говорили о непостоянной приморской погоде и смотрели в высокое звездное небо, Фарго рассказала ему про себя.
Про то, как она, учительница музыки, осталась одна с дочкой в незнакомом городе. Как странно и неожиданно пропал ее муж, уехав однажды ненадолго по делам в соседнюю провинцию, как обидно быстро таяли отложенные когда-то небольшие деньги, как пришлось переезжать из своего заложенного домика и жить здесь, в этой чужой мрачной комнате...
Фарго не хотела плакать, но все-таки заплакала, а Каст, совсем не желая в чем-то ее обнадеживать, обнял и поцеловал в печальные, усталые глаза.
Целыми днями он бродил по городу, тщательно избегая внимательных взглядов.
В ненастье его выручали крепкие еще рабочие башмаки, теплая суконная куртка и старая морская фуражка, под козырьком которой было так удобно скрывать настороженность упрямого лица.
Разовую, случайную работу он мог отыскать не всегда, а в крупные грузовые конторы Каст не обращался, не желая рисковать. Попасться на глаза кому-то из далеких знакомых и быть узнанным, когда все так близко, когда огненная своей долгой невозможностью мечта уже каждую минуту тревожила его грохочущее сердце...
Он не знал теперь точного срока, дата, указанная в том, старом письме, вот уже месяц как стала совсем неточной.
Нужно было как-то пережить осень, а если понадобится, то и перезимовать, не умерев при этом от голода. Деньги, которые Каст припас только для себя, на время ожидания счастья, после того как он встретил Фарго и Пиа, тоже начали стремительно кончаться.
Иногда он приносил из портовой пекарни в их дом теплый хлеб, изредка — мягкие подгнившие яблоки из разбитых ящиков. Но все чаще и чаще Каст бывал груб и молчалив.
Светлая умным лицом и чудесная удивительно тихим смехом Фарго тогда плакала, отвернувшись к мутному окну.
— Тебе не нравится, что мы живем вместе?
— Я люблю тебя, Каст, — Фарго жалобно, сквозь слезы, улыбалась, — но ты так редко приносишь деньги, а Пиа должна скоро идти в школу...
Он скрипел зубами, нисколько не желая ее обманывать ни ложью лишних обещаний, ни правдой своих удивительных надежд.
— Нужно ждать.
Каст никому и никогда не говорил про Аргентину...
В последнее время к их дверям все чаще стали приходить крикливые кредиторы из соседних продуктовых лавок, и Каст каждый раз мрачнел, грубо отвечая на жадные угрозы.
Иногда среди осеннего ненастья случались пронзительные, сухие солнечные дни, и тогда Фарго просила его пойти прогуляться с ними по парку.
— Завяжи правильно шнурки.
С самой первой их прогулки Каст стал требовать от Пиа, чтобы та внимательно и прочно надевала обувь, а когда девочка упрямилась, молча вставал у дверей, опираясь могучим плечом о косяк.
— Не хочу, не хочу! Мне так удобней! Мама...
Тогда Каст подолгу не мигая смотрел в стеклышки маленьких детских очков, неспешно разжевывая спичку крепкими белыми зубами:
— Завязывай. Быстро.
Случалось и так, что Каст, окончательно рассердившись, рывком наматывал на кулак свой простой брезентовый ремень с тяжелой металлической пряжкой.
Иногда Пиа плакала, а один раз Каст, не дождавшись выполнения приказа, пинком вышвырнул маленькие башмачки через раскрытую дверь из коридора на улицу и молча лег на свой диван.
— Зачем ты так с ней?! Она же ведь еще маленькая...
Заплаканная Фарго прикасалась к его плечам и напрасно искала в такие минуты доброго взгляда. Он не глядел на женщину и коротко, как ножом, объяснял ей свои поступки:
— Обувь всегда должна быть надета удобно, без поспешности, а шнурки — прочно завязаны. В случае опасности это обязательно пригодится. Такое правило... И так нужно делать всегда.
Однажды море штормило целую неделю, огромные пенящиеся валы непрерывно часами грохотали на волноломах, вход в канал был закрыт, а множество кораблей, пришедших в порт на выгрузку, вынужденно и надолго застыло на внешнем рейде.
Уже неделю не было никакой работы.
Промокнув под сильным утренним дождем, по очереди обойдя все причалы в тусклом расчете хоть на малые деньги, Каст вернулся домой.
Фарго смеялась.
— Мамочка, а седьмая треть ноля — это много?
На плите густо клокотал прозрачным паром медный чайник, пахло вареным картофелем и горячим мясом. Пиа болтала ногами на высоком стуле, звенела маленькой ложечкой в своей красивой фарфоровой чашке.
— Каст! Ты не поверишь! — С заботой приняв тяжелую мокрую куртку, Фарго теплой легкой ладошкой смахнула капли дождя с его хмурого лба. — Аптекарь заплатил мне за урок его сыну! Мальчик много пропустил в гимназии, я половину дня позанималась с ним, помогла написать сочинение о Бетховене!
— И про ноты мама ему рассказывала.
В спешке жадного детского удовольствия Пиа быстро доела большой кусок хрустящей маковой булки и тут же схватила вторую.
Каст помрачнел, сильно сжал зубы.
— Все, я наелась!
Весело спрыгнув со стула, Пиа подбежала к двери и бросила в мусорное ведро кусок недоеденной булки.
Как будто черным дымом пронеслась неясная опасность по маленькой кухне. Потемнели еще больше ненастные окна, прошумел с тревогой огонь в плите, Фарго испуганно прижала уголок платка к губам.
— Подними.
— Что? — Девочка с улыбкой посмотрела на Каста.
— Возьми из мусора хлеб, который ты выбросила, и доешь.
— Я не буду!
— Каст!
Грубое сукно насквозь промокшей куртки опять легло на его плечи. С жестокой упрямостью кривя губы, Каст встал у двери:
— Попробуй тогда ты. Объясни ей, что нельзя выбрасывать еду. Если она не сделает так, как я сказал, то вы обе не увидите меня больше никогда. Или я неправ?
Горячий простор вечерних степей, гулкие удары лошадиных копыт, густой и одновременно очень прозрачный воздух. У высокого костра — чудесные песни пастухов, звон серебряных украшений, смех удивительно красивых женщин.
Страна отважных отцов и ловких черноглазых детей.
Его Аргентина.
В сумерках Каст проснулся счастливым.
Сегодня! Остался всего лишь час сладостного ожидания. Многое пришлось потерять, но он все вытерпел, и, в конце-то концов, он же победил эту чертовски глупую жизнь!
— Давай немного прогуляемся? Пройдемся до порта, у меня там небольшое дело, потом отведем Пиа в цирк на вечернее представление. Ты же не против?
Фарго вздрогнула, промолчав.
— Ну как? Ты о чем-то задумалась?
— В первый раз я вижу твою улыбку...
По туманно-сырым дорожкам старинного парка они вышли на городскую окраину, где скоро и совсем рядом высокими судовыми мачтами и подъемными кранами обозначилась огороженная территория порта.
Под окнами маленьких скверных домиков, суетясь с шорохами в высокой осенней крапиве, растрепанные куры звенели битым стеклом и ржавыми консервными банками.
С непривычной нежностью и осторожностью сильного человека Каст держал за маленькие теплые руки Фарго и Пиа.
Неторопливо шагая, он еще раз улыбнулся, вспомнив, как внезапно остановилась на пороге дома девочка, с настоящей заботой посмотрев на свои ботинки — правильно ли завязаны ее шнурки...
Он умел, когда очень нужно, заставлять свое сердце быть спокойным и медленным. Слова, которые Каст слышал сейчас, с каждым мгновением лишали его воздуха и слепили глаза пронзительными темными кругами.
— Мой брат почти год скрывался в лесах на плато Туманов, сейчас у него другое имя, он вынужден временно жить в другой стране...
Высокий человек в дорогом костюме стряхнул за борт пепел сигары:
— Ты исчез, перебрался через океан, он очень долго заставлял своих людей искать тебя и здесь, и на другом берегу. Извини.
Каст внимательно слушал слова незнакомца.
На палубе большого корабля, стоявшего у причала, они были одни, лишь внизу, в трюмах, чувствовалась жизнь, продолжение и смысл только что закончившегося трудного морского плавания.
— Передай твоему брату, что я всегда знал, что он жив, все последние годы я верил, что все будет именно так...
— Он говорил мне такие же слова. Держи, это твое.
Высокий смуглый человек хорошо улыбнулся Касту, напряженно подкинув в руке плотную кожаную сумку.
— Брат справедливо разделил добычу от вашего последнего дела на рудниках. Тебе — больше. Он так решил, просил передать, что это правильно... Ну, что теперь будешь делать? Куда направишься?
— В Аргентину.
Громко, раскатываясь голосом на все пространство пустынного причала, Каст счастливо захохотал.
— В Аргентину! Я так долго ждал! Я верил! Фарго! Пиа!
Внизу, в стороне от высокого борта корабля, у стены пакгауза, два маленьких человека махали ему букетами красных кленовых листьев.
— Ну, вот и все, пора. Видишь, меня уже ждут...
— Твои дамы?
— Мои.
Человек снисходительно сплюнул табачную крошку:
— Ради них стоит жить?
— И умирать...
— Тогда счастья тебе, знаменитый и удачливый Каст! Прощай.
— Да, мне сейчас нужно спешить.
Из медленной тучи, нависшей в зените осеннего неба, внезапно упал вниз, к теплым людям, непонятный и несвоевременный вечерний сумрак.
Доброе дело — как омут: черные, гнилые места таятся там меж блистающих струй.
Повеяло опасностью, и Каст, по-звериному озираясь, понял, что ему действительно нужно торопиться.
Он знал короткий путь из порта в город и часто так сокращал свою дорогу домой, но в этот раз на калитку в прочной стальной решетке дальнего забора был накинут замок.
Каст тихо выругался.
Идти сейчас в обход не одному, под свет прожекторов центральных ворот порта ему очень не хотелось. Да и случайный замок, по его мнению, не был таким уж серьезным препятствием.
Скрипнула в крепких руках непрочная дужка, еще раз и еще...
Упрямый неживой металл не поддавался человеческому волнению Каста.
Всего на секунду озадаченно нахмурившись, он выдернул из-под куртки свой ремень и тяжелой пряжкой с новой силой принялся грохотать по замку.
Одинаково притихшие, похожие на крохотных испуганных птичек, Фарго и Пиа молча стояли в стороне.
Сквозь редкое мгновение тишины позади них вдруг зазвенела по асфальту обгорелая спичка.
— Не помочь?
Неожиданно и странно бесшумно совсем рядом возникли темные фигуры трех портовых бродяг.
Тот, кто спрашивал, был худым и длинным, в старом лоцманском непромокаемом плаще, запачканном снизу пятнами бурой глины. Второй, неопрятно лохматый здоровяк в красной вязаной шапке, что-то трудно жевал, скрестив руки на груди. Между ними уместился похожий на мальчишку серый карлик, в глазах которого навсегда остановилось веселье.
Каст обернулся и, мгновенно все поняв, миролюбиво протянул в сторону бродяг открытую ладонь:
— Нет, приятель, я справлюсь сам. Мы здесь ненадолго.
— Это наш забор. И замок наш. А ты хочешь его сейчас испортить!
Голосок карлика звенел детской, прозрачной радостью.
— Не порти!
Последним удачным ударом Каст сбил замок на землю, освободив себе путь. С тяжелым упрямством он наклонил голову навстречу грязным словам:
— Я сделаю то, что считаю правильным, и уйду. Не советую мне мешать.
Худой сделал внимательный шаг ближе, обернулся к товарищам:
— У нее нет никаких украшений. Может, в сумке найдется еда? Отдай нам сумку!
— А мне отдай девочку! Я хочу эту чудесную девочку!
Подпрыгивая на месте, карлик заверещал, захныкал, хлопая в крошечные грязные ладони.
Фарго робко, чтобы не напугать и ничуть не отвлечь, тронула Каста за плечо:
— Пожалуйста, оставь им эту сумку, и пойдем быстрее домой, я боюсь...
— Я поцелую девочку, мы с ней поиграем, потом я дам ей новое платьице... Я не отпущу ее никуда!
Карлик бросился закрывать распахнутую скрипучую калитку.
В глазах Пиа показались ужас и слезы.
Движением руки, даже не ударом, Каст отбросил темного человечка в грязь лужи:
— Ты не вежлив, уродец!
В страшно блестящих в вечернем сумраке зрачках карлика постоянная болезненная радость сменилась белым гневом.
— Убейте его!
— Беги, Фарго! Держи мою сумку! Крепче! Бегите домой!
Грубо и быстро вытолкав беглянок за забор, Каст заслонил узкую калитку спиной. Стоять лицом к врагам было приятнее и надежней.
— Девочка ушла, моя девочка ушла! Он злой, злой! Убейте его!..
Рыдания карлика сотрясали незначительное, убогое тельце.
— Пропусти.
Здоровяк сделал шаг ближе к Касту и внезапно ударил его в голову.
— Я сам убью его!
С тугим свистом карлик выхватил откуда-то из-за своего низкого пояса узкий блестящий нож.
Несколько раз неудачно, без найденной цели, взмахнув мимо головы здоровяка пряжкой намотанного на руку ремня, Каст прыгнул к тому навстречу. Такая позиция была удобней, и после первого же удара с рассеченного лба лохматого парня хлынула темная кровь.
Худой, хлопая полами плаща по своим тощим ногам, попытался незаметно продвинуться к калитке.
— Нет уж, приятель!
Не вспоминая, а точно зная, Каст одним прочным движением затянул надежный узел своего ремня, почти мгновенно соединив калитку со столбом забора. Даже для нежных женских и детских ножек должно было хватить этих спасительных минут...
— А теперь посмотрим!
Удары неслись со всех сторон.
Каст умело отбивался, нисколько не различая свою кровь и чужую, пока не упал, неудачно опустившись на колено.
— Моя девочка ушла!
Сквозь нечеловеческий визг Каст почувствовал удар и нож в спине, ближе к шее.
Кровь часто, с мягким хрустом толкалась в его голове, в глазах пропал весь свет, осталась только багровая темнота.
Плотно попав башмаком в висок, здоровяк сбил его этим на грязную землю и с удовольствием наступил толстой подошвой на лицо. Громко харкнул. Взлетели с близкого, высокого и сумрачного дерева испуганные вороны.
С суетой подбежав, карлик прыгнул на плечи лежащему Касту и, не переставая визжать, начал быстро и беспорядочно часто взмахивать ножом, разбрызгивая по сторонам горячую человеческую кровь.
Сердце устало стучать по-прежнему ровно.
Постепенно все вокруг стало тихим и жарким.
Лишь звучали где-то за недостижимым пока холодным горизонтом тугие удары барабанов и звенела таинственным смыслом серебряная песня далекой Аргентины.

Факт абсолютного слуха

Ее жизнь была прекрасна: десятый класс, скоро лето!
Она говорила как пела; смеялась — как птичка.
В те дни цветущая черемуха волнующе заполняла знакомые улицы, мягкие облака никуда не спешили по прозрачному небу, деревянные скамейки в городском парке до вечера оставались теплыми и уютными.
Видеть и чувствовать — это же так замечательно!
А слышать шум окружающей жизни она не хотела.
Удобная вещь наушники.
С самого утра, привычные, красивые, нисколько не кажущиеся чем-то лишним, посторонним, скорее наоборот, вызывающие тревогу своим редким отсутствием.
Свобода!
Никто не мог заставить ее слушать то, чего она не хотела услышать.
Наушники, белые провода, музыка.
Голос таинственных книг.
Или краткие интересные новости.
Или телефонный смех нужного человека.
Удобно.
Однажды отец, побледнев жестким лицом и не глядя ни на кого за семейным столом, произнес в ее сторону:
— Сними...
Повторил.
Не дождавшись, протянул руку, сорвал наушники с ее головы и бросил их на пол.
Внезапная боль, долгая обида.
Отец выдохнул, выронил тогда из дрожащей руки хлеб:
— Никогда не садись за наш стол так, с этими...
Люди в наушниках казались ей своими.
И смешные мальчишки с прекрасными глазами, и многозначительные ровесницы, и взрослые задумчивые женщины.
Без слов, без вопросов и пояснений она понимала их.
Они все слушали свою тишину.
Иногда кто-то шел ей навстречу, нахмурившись, опустив голову; другой сиял лицом, иные беззвучно шевелили губами, улыбаясь и рассказывая кому-то далекому что-то непременно доброе.
Жесты им были уже не нужны.
В слишком редкие минуты домашнего общения отец, славный труженик, кривился скептической улыбкой:
— Плохо, что ты никого не хочешь слышать... Природный слух имеет свойство деградировать.
— Твой остросоциальный сарказм не для меня.
— Когда будет нужно — тебя тоже не услышат.
— Ерунда.
Как-то чудесной весенней ночью случилась приятная бессонница.
Удивительные минуты естественной тишины казались волшебством.
Она лежала под прохладной простыней, заложив ладони под голову.
Почему-то вспомнился давний, почти детский, разговор с отцом.
Они стояли тогда на высоком берегу реки, взявшись за руки.
В звездной июльской темноте отец позволил себе быть непривычно восторженным.
— Умей слушать тишину, дочь. Как же удивительно звучит она! Когда есть возможность погрузиться в настоящий мир невыдуманных звуков, без глупых наушников, без постоянного громыхания ненужной, необязательной музыки и слов...
— Но ведь страшно...
— Это — пока, это с непривычки. Совсем скоро, когда повзрослеешь и научишься ценить одиночество, ты обязательно полюбишь такую тишину.
И потом еще...
Она — уже старшеклассница.
Они идут вместе по улице.
Она, задумавшись, слушает в наушниках волнующе тихую музыку.
Внезапно на пешеходном переходе отец дергает ее за руку, вместе с ней падает на тротуар.
Мимо них, близко, весь в смрадном топливном дыму, мчится огромный грязный грузовик.
— Ты, ты... Ведь слушать же надо!
Плечи отца жалко опустились от только что пережитого.
Она усмехнулась:
— Плевать.
А вчера случилась беда.
Внезапность чужой грязной жизни, чужого города, совсем другие люди...
Она шла под дождем, раскинув руки и рыдая.
Много людей вокруг, но никого — рядом.
В сумраке ненужного дня все они, навстречу, — в наушниках.
Ее взгляд.
Она знает, что выглядит жалкой. Ей страшно.
Прохожие видят ее, пожимают плечами, вежливо, коротко, улыбаются, стараются обойти, не испачкавшись, оберегая личные зонты и одежду.
"Помогите!"
Она так не говорит, они — ее не слышат. В наушниках. Милые.
Страшно. Уже истерика.
Рычит гром. Это — гром?!
Свист ветра по лужам, противным одиноким голосом кричит где-то непонятная птица. Птица?
Она бежала по улицам босиком, потеряв вдалеке обувь.
"Эй! Мне же плохо! Вы что, не знаете об этом?!"
В наушниках.
Серые люди под серыми струями холодного дневного дождя.
Одинаковые белые шнуры, вставленные в их головы.
Вежливые улыбки. Почти равнодушный оскал.
Она бежит.
Безнадежность. Все кончено. Люди исчезли.
Такая жизнь уже ни к чему. Зачем? Жить так... с этими... с такими...
Темный городской мост через большую черную реку.
Внизу — блестящие острые камни, рев разбухшего от дождя потока.
Вниз? И все?! Так просто?
Да. Только пусть он пройдет. И тогда...
Прохожий, высокий человек в строгих одеждах, поравнявшись, замедляет шаг, останавливается.
Пристально смотрит в лицо, хмурится, наклоняется к ней.
Странный голос. Густой, медленный.
И этот — в наушниках...
И у него — белые провода на груди.
Она кричит. Сильно кричит, громко, бесстыдно, в последний раз.
— Ну почему вы все меня не слышите?! Почему? Зачем вы сейчас все такие?!
В судорогах страшного напряжения она срывает белые провода и наушники с высокого человека, швыряет их в грохот невидимой с высоты моста реки.
Скрюченными пальцами хватает человека за лицо, кричит ему в ухо:
— Ну почему?! Мне же так плохо! Помогите же мне! Почему вы меня не слышите?!
— Да, я не слышу...
Мгновение страха.
Еще одного страха, но уже другого, непонятного, пока беспричинного.
— Но почему?!
— Я глухой.
И река шумела уже по-иному, и дождь стучал по худеньким плечам уже с доброй жалостью.
Высокий человек нежно обнял, отвел с ее обиженных глаз прядь мокрых волос:
— Я помогу тебе. Скажи, что случилось?
— А как же...
— Я пойму. Тебя я обязательно услышу.