* * *

Вечно повёрнутый к нам спиной
бурой земли (ибо гелиотроп
по урождению), шар земной
благословляет сходящих в гроб

видом на солнце из лучших сот,
перенесением их мощей
против течения — на анод —
взглядом, обратным туге вещей.

Так и лежат, центрифугой дней
быстро раскручиваемые, стопой
днесь попираемые твоей,
не замечаемые тобой.

Только однажды пронзает ток,
всем заземлением по икре
вверх пробегая — и как итог
тихо возводишь глаза горе.


* * *

Поднимаясь вверх по лестнице,
понимаю, что консоль
и ступени — лишь последствие
шага, крупного, как соль.

Шага, движимого посолонь
по спирали по дуге,
вызывающего в воздухе
соответствие ноге.

Натяженье — суть поверхности —
держит, только натяни,
состоянье общей верности
в частном случае ступни.

Главное, чтоб одинаковым
оставался интервал,
образующийся вакуум
чтоб отсутствия не рвал.

Чтобы ты держалась рядышком,
с пятки звёздного луча
без боязни мне на радужку
всю себя перенося.


* * *

Любая капля — воздуха отёк.
Дыхание в молчании неловком
столетие накапливалось в лёгком,
пока мы дули в солнечный свисток.

Теперь воздушно-капельным путём
передаются световые волны,
хотя — по умолчанию — безмолвны
источники их в небе испитом.

Звезда горит как вечный обелиск
себе погасшей — каменная стела.
И то, что мы вкруг жизни обвились,
не значит, что она того хотела.


* * *

Ночник недолго будет световым источником
для тех, кто слышит, как тяжёлый гриф
ключа вращает вкладыш позвоночника,
замок ночного тела приоткрыв.

Не ты, но кто-то, кто ушёл за спичками,
теперь обратно пробует попасть
со всеми многолетними привычками
в свою несуществующую часть.

И ты лежишь, а в клетке зажигается,
сухой, как кашель, нестерпимый свет
и бьёт в глаза со дна и не смыкается
простым задёргиваньем век.


Демон

В преисподней
сидел на краю,
завёрнутый в пропасть, как в простыню,
думал: в раю
исподнее переменю.

Хорошо, — думал, —
коли взгляд
на зиму остеклят.
Надо бы видеть
его глаза:
удивительный фито-
дизайн
фигового листа,
стекленеющий профиль рам
прикрывающего, как срам.

Концентрические круги,
словно пальцы одной руки,
в мелкой дрожи —
всей моторикой мелкой зрачковой зги
тянут вожжи,

ибо видимой части мира вбок
съехал взгляд и увяз по пояс.
И из двух раскалённых глазных опок
отливает кольцо. Одно из.


* * *

По осени осины пахнут псиной.
А мокрые дворняги — древесиной.
Бродяги же, от запахов и древ
неистребимость к прежнему  уставу
прибавив, взяли выше на октаву,
в земные удобрения сопрев.

Октановые числа Немезиды
невелики, но есть сады, оксиды
которых, точно кальция, гасить
никто не станет — огоньки, обиды
затухнут сами, виды и подвиды
продолжат жизнь на волю выносить.


* * *

Ясно же, откуда что берётся.
Из которой почвы — облака
насыпают русские берёзки
точно два газетные кулька.

Нежность — это только половина
из того, что вложено в слезу.
И свою слезу, как пуповину,
перережу, нет, перегрызу.