Дембель

Александру Миндадзе
Чем дольше опыт бытия,
Тем чаще я
Воспринимаю смерть как дембель.
Лет тридцать минуло с тех пор,
Но вижу явственно, в упор,
Какой прекрасный это день был.
Была весна.
Цветочки, листья, мать честна.
Жизнь впереди была в порядке.
Степенный, словно чёрный грач,
Вдоль местных дач
Я по Славянке шёл в парадке.
Не в лучшей форме я, увы,
Среди ликующей листвы
Встречаю эту годовщину.
Уже всё чаще я ворчу,
Хожу к врачу,
Уже впадаю в дедовщину.
Уже мы быстро устаём,
С трудом встаём —
Не я и тот, о ком ты мыслишь,
А я и мрачные скоты,
Которых ты
Моими сверстниками числишь.
Уже плевать,
Кто унаследует кровать
И сбереженья прикарманит.
Мир не погублен, не спасён,
И вечный сон
Не столь пугает, сколько манит.
Хотя в невечном, здешнем сне
Порою мне
Повестку вновь кидают в ящик,
И так ужасен этот сон,
Что тяжкий стон
В моём дому пугает спящих.
Когда покинем этот свет —
Бессмертья нет,
Теоретические споры
Идут не дальше общих фраз,
Но как-то раз
Нас призовут ещё на сборы.
Вдруг наши шпаги и ножны
Ещё окажутся нужны —
Хоть для подмоги, для подпитки?
Кто не убийца и не тать —
Как им не дать,
Не разрешить второй попытки?
Окопы старые и рвы
Порой, увы,
Зарытых снова изрыгают.
Все барды издавна поют
О том, что павшие встают
И помогают.
До этих пор
Нас ждёт какой-то коридор,
Тошнотный, как в военкомате,
И там мы будем вспоминать
Былую рать
И как блистали в этой рати.
Кичиться будут погранцы,
Орать — десантные бойцы,
Артиллерист опять нажрётся,
Звонить в испуге будет мать,
Невеста — ждать,
И как обычно, не дождётся.
Все будут, как типичный дед,
Перечислят своих побед
Ряды и даты, —
Вранье зашуганных мудил:
Ужели, если б победил,
Попал сюда ты?
Не знаю, как в другой войне,
А в этой, что досталась мне,
Напрасны доблести стальные.
Бессильны и добро, и зло:
Есть те, которым повезло, —
И остальные.
Но нас построят на плацу —
Или расставят по кольцу,
Как ожерелье,
И мы увидим на свету,
Как растеряли красоту,
Как ожирели,
Прогнили грудью и спиной —
Иной посмертно, а иной
Ещё при жизни,
Как эти выходцы из ям
Тупы, помяты по краям,
Как нас обгрызли.
И вот вам весь парад планет:
Бессмертья нет,
А только ржавчина без счёта.
Нелепо думать, что в земле,
В её котле,
Нетленное хранится что-то.
Тогда Господь — майор такой —
Махнёт рукой
На эти пролежни и пятна:
Наш утлый ряд
Фальшиво поблагодарят
И комиссуют безвозвратно.


БРЕМЯ ЧЁРНЫХ
Закрытие темы

С годами все завоеватели
К родному берегу скользят.
Они ещё не вовсе спятили,
Но явно пятятся назад.
Колонизатор из колонии,
Короны верный соловей,
Спешит в холодные, холёные
Поля Британии своей;
Советники с гнилого Запада
Восточных бросили царьков,
Уставши от густого запаха
Ручных шакалов и хорьков;
И Робинзон опять же пятится
На бриг, подальше от невеж:
Отныне ты свободен, Пятница,
Чего захочешь, то и ешь.
Спешит к земле корабль прогрессора,
Покинув вольный Арканар:
Прогрессор там ещё погрелся бы,
Но слишком многих доканал.
С Христом прощаются апостолы
В неизъяснимом мандраже:
— А мы-то как теперь, о Господи?
Но он не слушает уже.
И сам Создатель смотрит в сторону,
Надеясь свой вселенский храм
Покинуть как-нибудь по-скорому,
Без долгих слов и лишних драм:
— Своей бездонною утробою
Вы надоели даже мне.
Я где-нибудь ещё попробую,
А может быть, уже и не.
Среди эпохи подытоженной,
Как неразобранный багаж,
Лежит угрюмый, обезвоженный
И обезбоженный пейзаж.
Туземный мир остался в целости,
Хотя и несколько прижат.
В нём неусвоенные ценности
Унылой грудою лежат.
Они лежат гниющим ворохом
Перед посёлком дикарей.
Со всеми пушками и порохом,
С ружьём и Библией своей,
Со всею проповедью пылкою
Их обучил дурак седой
Лишь есть врага с ножом и вилкою
Да руки мыть перед едой.
Чем завершить колонизацию
Перед отплытьем в милый край?
Оставить им канализацию,
Бутылку, вилку, — и гудбай.
Всётак. Но есть ещё и Пятница,
Который к белым так присох,
Которому пошили платьице
Из обветшалых парусов,
Который проклял эти гиблые,
Непросвещённые места,
Который потянулся к Библии
И всё запомнил про Христа!
И что нам делать, бедный Пятница?
В цивильном Йорке нас не ждут.
Как только солнышко закатится,
Нас наши родичи сожрут.
На что мы молодость потратили?
Обидно, что ни говори,
У дикарей попасть в предатели,
А у пришельцев — в дикари.
Скажи, зачем мы так поверили,
Какого, собственно, рожна —
Посланцам доблестной империи,
Где наша верность не нужна?
А для жрецов родного капища
Мы жертвы главные. Пора!
Для них мы колла… бора… как это,
Как ты сказал — коллабора…
Мы из других материй сотканы,
У них бело, у нас черно,
Для наших я изгой, но всё-таки,
Для них я просто ничего!
Теперь душа моя украдена,
Неузнаваемы черты…
Спаситель мой, любимец, гадина,
Кому меня оставил ты?
Зачем же я в тебя глаза втыкал,
Учась, покорствуя, молясь?
Зачем тобою не позавтракал,
Когда увидел в первый раз?
За что меня ты бросил, Господи,
На растерзанье их клешней?
Хотя тебе от этих слёз, поди,
Ещё скушней, ещё тошней…
Кому потребны эти жалобы?
В его глазах слепой восторг,
Смотри, смотри, он машет с палубы,
Он уплывает в город Йорк,
Оттуда он и будет пялиться —
Невозмутимо, как всегда, —
На то, как поглощает Пятницу
Его исконная среда.
Ну что же! Вытри слёзы, Пятница.
Душиста ночь в родных местах.
Плоскоголовая лопатница
Надрывно квакает в кустах.
Во влажном мраке что-то прячется,
Непредставимое уму…
Довольно. Вытри слёзы, Пятница!
Сейчас нам лучше, чем ему.
В вечерних джунглях столько прелести!
Я так и слышу, чуткий псих,
Как от восторга сводит челюсти
У соплеменников моих.
Как пахнет полночь многогласная,
Соцветья, гроздья, семена,
Какая все-таки прекрасная,
Смешная, дикая страна!
Как сладко сдохнуть одурманенным
В кипучей чаще, дорогой!
Тут быть последним христианином
Гораздо лучше, чем слугой.
И право, это так заслуженно, —
И в этом столько куражу, —
Что я хотя бы в виде ужина
Ещё Отчизне послужу.