Когда стемнело, я вынес свою подвижную карту звездного неба и стал искать созвездия. Вокруг меня собралось несколько ребят и девчат. Тут к нам подошел незнакомый старик в старой засаленной фуражке, в грязной куртке, в стоптанных сапогах. У него была недлинная густая бородка и темные острые усы; красивые светлые глаза светились добротой. Странная внешность!
Он заговорил низким хриплым голосом:
— Ребята! Подскажите мне, где гут живут какие-нибудь известные кинорежиссеры!
Мы назвали несколько фамилий: Эйзенштейн, Филиппов, Юдин...
— Слышь", паренек, — обратился он к одному из нас. — Проводи меня к какому-нибудь из них, ты окажешь мне большую услугу!
Мы были озадачены. Кто-то сказал:
— Что ж, пойдемте...
Они пошли, я занялся своими звездами и тотчас забыл о старике, внешность которого напомнила мне Тома Айртона. Тут чья-то рука легла мне па плечо. Я обернулся — это был он.
— Сынок, я хочу поговорить с тобою.
Нас опять окружили жилдомские.
Ребята... — заговорил старик. — Сыночки, дочурки... Вы знаете, кто я? До войны я здесь работал и жил... Я был главным механиком спецгаража, там, у троллейбусного круга. Тут все мои знакомые места... — Он стал что-то высчитывать на пальцах и вдруг выбросил руку: — Вон там — церковь!
— Верно, — ответили мы.
— А вон там во время войны стояли два танка!
— Тоже верно, — подтвердили мы.
— Вот! это ж мои родные места! — вдруг он заплакал. — Когда немец подошел, я командовал под Москвой танкистами! Я пожалел своих людей и не послал их на верпую смерть. А меня за это... к 18 годам... Но я доказал судьям, что я прав! И меня выпустили...
Он выхватил из бокового кармана и развернул перед нами паспорт. "Липатов Андрей Ильич, 1908 года рождения..." — с фотогра фии смотрело молодое красивое лицо. Я поднял глаза на старика...
Он спрятал документ и хрипло сказал:
— Меня не сломили! Я был, есть и буду гражданин Советского Союза! Это для меня — все! Судьи извинились передо мной! И я не обижаюсь на них. Хотя мне тяжело. Юристы ошиблись — это ничего. А вот советские хирурги спасли меня в госпитале. — Он задрал штанину и показал нам шрам па ноге. — Советские хирурги — вот кому честь и слава! — Снял фуражку, склонил голову. — Ничего, что у меня отросла борода, главное, что у меня осталось сердце! — Ударил себя в грудь. — И что мне вернули паспорт! А вы, ребятки, учитесь! Учитесь получше! — Он нашел главами меня. — Вот ты молодец, у тебя в руках карта, ты изучаешь звезды. Учитесь хорошо! Если бы мы не учились, мы бы не выстояли в войну. — Он вдруг закричал: — И ведь есть еще сволочи!! Да, сволочи!! Которые желают зла нашей родине! С ними война будет трудная, хитрая... Потому, ребятки, учитесь! И защищайте родину так, как мы ее защищали! — Он закрыл лицо руками и всхлипнул. — А самое первое в жизни дело — это чтобы был товарищ. Товарищ — это все! У меня до войны был товарищ, он один из тех, кого вы мне назвали. Он не захотел меня принять! Шляпу надел! Шляпа, ребята, это хорошо, по это не все. Это ничего, что на мне грязная одежда, я еще сниму ее, я буду нужен! Я еще послужу родине! Я отстоял свое имя, я остался честным человеком! — Он опять заплакал. — А вот Эдуард Тисса вспомнил и узнал меня. Он мне даже денег дал... — В его руках появилось несколько бумажек. — Это товарищ, это — да. Ну, пойду. Надо идти. Хорошо мне с вами, ребятки, дочурки вы мои... Уходить от вас не хочется.
Он стал всем пожимать руки.
— Прощайте, милые вы мои. Может, еще приду к вам.
Трагедия этого человека встала передо мной. И какая трагедия!
Оказаться в тюрьме по судебной ошибке для такого преданного человека — это же страшно. Мне захотелось сказать что-то хорошее этому человеку. Шагнув вперед, я произнес, сбиваясь:
— Не отчаивайтесь! Вас выпустили — это же справедливо! У нас в стране все всегда кончается справедливо. А за ошибку — не нужно обижаться, не нужно. Вы еще послужите своему народу...
Он задышал шумно, схватил меня за руку:
— Паренек, дорогой ты мой... Спасибо! Я не отчаиваюсь! Я же знаю, что я честный человек!
И быстро ушел в темноту.
Я повернулся к ребятам:
— Какой несчастный человек.
— Пьяный трепач, — определил Костя Кашехлебов.
— Может, даже шпион, — заключил Юрка Мершин.