«А за окошком месяц май, месяц май, месяц май!..» — тихо радуется Венькин приёмник голосом Гарика Сукачёва.
Май… Май — это преддверие лета. Май — это время, когда природа просыпается после долгой зимней спячки, несмело расправляет зелёные клейкие листочки, пускает первые тоненькие побеги травы. Май — это яркое солнце, это цветы и ощущение приближающегося долгого праздника. Короче, май — это здорово! И я хорошо понимаю радостного Гарика…
Вот только за моим окошком — сентябрь… Серый, унылый, промозглый сентябрь… И брызжет мелкий, противный холодный дождик…
— Назовите, пожалуйста, фамилию, имя и отчество… — я опять провожу допрос.
— Свои, что ли?!..— почему-то удивляется свидетель.
Ну, положим, свои я и сам знаю. Александр Николаевич Литовец. Лейтенант юстиции, следователь следственного отдела Аэропортовского РОВД города Красногорска. И, кстати, эти данные я уже вписал в «шапку» протокола допроса.
— Ваши, ваши! — я стараюсь говорить доброжелательно, ничем не выдавать своего раздражения. Ведь, по большому счёту, этот парень вовсе не причём. Просто погода настраивает на минорный лад…
А вообще свидетель, что сидит сейчас передо мною, заслуживает, как минимум, уважения. В наше время с таким если и приходится сталкиваться, то крайне редко…
…История стара, как мир. На остановке общественного транспорта, когда одни покидают автобус, другие спешат занять освободившиеся места, в лёгкой толчее из рук женщины вырвали сумочку. В просторечье это называется «рывком». Схватил — и бежать. Ну, а по закону — грабёж. Открытое похищение чужого имущества.
Потерпевшую — растрёпанную перепуганную женщину лет сорока пяти — я уже допросил. Выслушал бесконечные стоны и охи, насмотрелся на бегущие по круглым бледным щекам слёзы… Тоже понятно и объяснимо. Нет, не только пережитый недавно испуг. У неё, крановщицы с медеплавильного, в этой сумочке была месячная зарплата. По нынешним временам, весьма и весьма немалая.
Причём эти деньги уже были ею расписаны заранее. Столько-то — на оплату жилья и электричества, столько-то — внучке на конфетки… Себе — на продукты, мужу — на пиво, котику — на «Вискас». М-да… А теперь вот получается, что котик «пролетел». Не будет ему вкусной импортной жрачки. Не на что её покупать.
Кстати, за прошедшее лето этот случай — третий. Кто-то старательно «долбит» именно работниц медеплавильного. Разумеется, женщин. Сумочку ведь очень просто вырвать из рук, даже самых цепких. А вот попробуйте вырвать из кармана мужика кошелёк! Особенно, если учесть, что медеплавильщики — народ физически крепкий и дружный. И попади грабитель в их натруженные руки… Мне даже страшно представить, что с ним сделают.
Грабежи совершаются в день выдачи зарплаты. Почему-то на медеплавильном деньги не переводят в банк, а придерживаются старой схемы. Ну, наличные, общественные кассиры, суета и ожидание праздника… Скорее всего, грабитель имеет какое-то отношение к заводу… Но только «вычислить» его в многотысячном коллективе невозможно. Да и не обязательно ему там работать самому. Папа, мама, брат, сестра… Просто хороший приятель — и тот может стать источником информации, даже не подозревая об этом.
И остаётся только лишь одно. Надеяться. Надеяться на то, что рано или поздно грабитель допустит ошибку, «проколется». И вот тогда… Тогда он ответит за всё.
Кстати, он уже сегодня был близок к провалу. Когда он выхватил сумочку и бросился во дворы, вот этот сидящий сейчас передо мной свидетель, как сказали бы писатели прошлых лет, «благородный юноша, преисполненный всяческих достоинств», рванулся было за ним, крикнув потерпевшей: «Сейчас я его!». Между прочим, единственный из тех, кто в тот момент был на остановке.
Но только смертельно испуганная женщина вцепилась в него клещом. «Ой, миленький, ой, не надо! Ой, он тебя убьёт-зарежет-застрелит!» Не пустила. Держалась за него, как утопающий за спасательный круг.
Случайно оказавшийся рядом наряд вневедомственной охраны, заметив какую-то непонятную возню, взял обоих на борт патрульной машины, проскочили по дворам… Но грабитель успел скрыться. Тогда их привезли в отдел и теперь я оформляю уголовное дело, которому, боюсь, суждено будет оставаться нераскрытым очень и очень долго. Если не всегда…
— Работаете, учитесь?..— очередной вопрос свидетелю.
— Учусь… — «благородный юноша» скромно потупился.
— И где же?..— какой-то он вялый… Каждое слово приходится вытягивать чуть ли не клещами…
— Четвёртый курс юридического факультета… — вон оно что! Коллега, можно сказать! Теперь мне становится понятен его порыв…
От соседнего стола вкусно пахнет кофе. Веник Медведев, мой напарник, сегодня выходной. И за его столом обосновался Костя Самохвалов, старший опер нашего сектора. Костя только что из отпуска — на юг ездил, счастливчик! И теперь с утра сидит, читает уголовные дела. Знакомится с обстановкой, с тем, что произошло в период его отсутствия на секторе. Да кофеёк прихлёбывает…
— Где проживаете?..— ещё один вопрос из серии обязательных.
Молодой человек, запинаясь, называет адрес. Ого! Да он живёт на другом конце города! Можно сказать, на другом конце географии! И каким же ветром его занесло в наш район?!.. Хотя… Не так уж это и важно. Для дела не имеет особого значения.
— Вы предупреждаетесь об уголовной ответственности за отказ от дачи показаний, а также за дачу заведомо ложных показаний! — скороговоркой произношу привычную формулу. После чего предлагаю свидетелю расписаться. Здесь… И вот здесь…
Молодой человек расписывается… И тут вдруг раздаётся Костин голос:
— Коллега, а каким ветром тебя в наш район забросило?..
Свидетель вздрагивает и немного растерянно смотрит сначала на меня, потом — на Костю.
Я тоже смотрю на опера, подпустив во взгляд немного укоризны. Не надо вмешиваться в допрос! Время тянуть… Скорее закончить формальности да отпустить парня. И — по кофе…
Только оперативник не обращает внимания на мой красноречивый взгляд. Он вообще на меня не смотрит — всё его внимание сосредоточенно на свидетеле. На губах играет лёгкая доброжелательная улыбка… Но глаза — серьёзны. А между бровей залегла складка, выдающая усиленную работу мысли, озабоченность чем-то, чего я пока не понимаю. Не вижу…
— Н-ну… — запинаясь, начинает свидетель.— Я… Я приехал… В магазин! «Спортлэнд»!
— Спортом занимаетесь? — переключаю внимание допрашиваемого на себя.
— Да,— кивает он.
— И каким видом?
— Греко-римская борьба… — признаётся малый.
Ну да. Высокий, широкоплечий, шея-пирамида, сильные запястья… Красивый парень. Однокурсницы, наверное, без ума от него…
— Понятно… Разряд?..— вообще-то мой вопрос никакого отношения к делу не имеет. Просто позволяю себе полюбопытствовать.
— Кандидат в мастера спорта… — можно считать, что грабителю сегодня крупно повезло. И не только с деньгами…
— Расскажите, что сегодня произошло на остановке общественного транспорта? — перехожу я к делу.
— Ну… — свидетель начинает рассказ. Я его почти и не слушаю — все подробности мне уже известны со слов потерпевшей. Так что даже если слова начинающего юриста в чём-то и расходятся с её показаниями, то эти противоречия не существенны. И не стоит обращать на них внимание. Каждый очевидец видит общую картину происходящего по-своему. Вроде как и событие одно, а вот рассказы о нём уже отличаются.
Между делом бросаю короткий взгляд в сторону Кости. Он по-прежнему чем-то озабочен. И с непонятным мне ожесточением роется в стопке дел. Причём дела эти не «свежие», а старые. Те, что возбуждались ещё до его отпуска.
— …Тётка эта… — рассказывает свидетель. Сейчас он уже не запинается, не путается, речь его течёт легко и свободно, уверенно.
Почему-то меня коробит это грубое слово — «тётка».
— Потерпевшая… — поправляю я его.
— Ну да! — легко соглашается он.— Потерпевшая! Вцепилась в меня — и не отпускает! А тут менты… То есть, сотрудники милиции подъехали…
На «ментов» я как раз и не обижаюсь. «Менты» — они ведь тоже разные бывают… Есть те, что непременно «поганые». Я и сам с такими встречался. Доводилось… А есть — просто «менты». Те, для кого это даже не профессия, а образ жизни, призвание… Хроническая болезнь, в конце концов. Как те, киношные — «Прорвёмся, опера!» Или — как Костя…
— Вот так всё и получилось… — свидетель сокрушённо разводит руками.
— Хорошо,— допрос близится к завершению. Остаётся самая малость… — Расскажите теперь, как выглядел преступник. И во что он был одет…
Почему-то этот простой вопрос опять повергает студента в некое подобие шока. Он бледнеет. Взгляд упирается куда-то в потолок. Интересно, что он там такого мог увидеть?..
— Ну-у… М-м-м… — невнятно мычит он.— Дело в том, э-э-э… Я его только со спины… Да.
— Ну, опишите, как он выглядел со спины… — я говорю мягким, почти ласковым тоном. Все странности поведения свидетеля — единственного свидетеля! — можно списать на «отходняк». Бывает, знаете ли… В горячке, не задумываясь о последствиях, бросился за преступником. А вот теперь вспоминает и понимает — а ведь и правда. Мог бы быть и нож… Или — что другое… И терять тому гаду, собственно, нечего… Как минимум одно тяжкое преступление он уже совершил. А где одно, там и…
— Ну-у… — свидетель упорно смотрит в какую-то точку на потолке.— Невысокий такой…
Я старательно заношу его слова в протокол. Вообще-то потерпевшая говорила — высокий… Вот только тут уже всё зависит, как ты смотришь — снизу-вверх или сверху-вниз. Лилипутам и Брюс Ли гигантом покажется, не то что какой-то Гулливер.
— Чернявый такой… — продолжает студент «считывать» с потолка приметы.— Возможно, таджик или узбек…
Странно… Потерпевшая говорила — блондин… Светло-русый… Хотя… Чёрт его знает… У обоих было всего лишь несколько секунд…
— Да, скорее всего, таджик! — уже увереннее повторяет свидетель.— Раскосый такой, нос с горбинкой… И волос вьётся слегка…
Он пальцем крутит возле собственного уха, изображая завитки причёски преступника.
Я добросовестно вношу всё это в протокол.
— Плотный… — и в этот момент в допрос снова «вписывается» Костя:
— Так на каком курсе ты, говоришь, учишься, коллега?..
— На четвёртом… — вопрос заставляет свидетеля отвлечься от созерцания трещин на потолке моего кабинета. Теперь он с недоумение и даже какой-то обидой, что ли, смотрит на Костю.— А что?
— Да так… — отвечает тот, демонстрируя в дружелюбном оскале золотые «фиксы».— На платном, поди?..
— На «бюджете»… — свидетель скромно опускает глаза долу.
— Это — хорошо! — ликует Костя, выбираясь из-за Венькиного стола. И по лицу опера я никак не могу понять — то ли он говорит серьёзно, то ли шутит… — Если бы ты знал, коллега, как нам не хватает высокообразованных, юридически грамотных специалистов! За такими, как ты — будущее нашей милиции! Да что там какой-то милиции — всей страны!
Опер обращается уже ко мне:
— Александр Николаевич, я отлучусь на пару минут… Дела не убирайте…
— Хорошо, Константин Борисович… — несколько растерянно отвечаю я.
А ещё бы не растеряться! Проходя мимо моего стола, Костя очень естественным, непринуждённым жестом кладёт поверх протокола допроса лист бумаги. На листе, «летящим» почерком — две строчки. «Тяни время! Не отпускай ни под каким видом! Я скоро буду!»
Честно говоря, я не совсем понимаю, что сейчас происходит в моём кабинете. Точнее, не понимаю вообще. Ничего.
Но не пытаюсь остановить Костю. Я верю ему… И точно знаю — он никогда и ничего не делает просто так. Значит, будем тянуть время…
Допрос продолжается. Теперь уже я не тороплю свидетеля, позволяю ему искать ответы на каждый свой вопрос на потолке и в дальнем углу кабинета.
Минут пятнадцать уходит на то, чтобы полностью, очень подробно, реконструировать приметы преступника. Сидящий напротив молодой человек постепенно вспоминает и косой шрам на массивном подбородке, и блеснувший в оскале золотой зуб в выступающей нижней челюсти, и низкий скошенный лоб… Много чего вспоминает.
А я вместо того, чтобы сосредоточиться на допросе, напряжённо думаю о том, что же заметил Костя. Что-то такое, очень важное, значительное. Имеющее непосредственное отношение к этому делу. И что, в то же время, упустил я. Следователь.
— Ну, ладно… — все вопросы заданы, все ответы получены… Все ходы, как говорили классики соцреализма, записаны. А Кости всё нет и нет…
Я начинаю медленно, нарочито вдумчиво пересчитывать только что составленный протокол. И чем дальше я читаю, тем сильнее становится ощущение какой-то неправильности, неестественности происходящего. Кажется, я близок к тому, чтобы понять Костю… Но только мысль не успевает сформироваться окончательно — дверь с громким стуком открывается и в мой кабинет врывается женщина. И я, и свидетель непроизвольно вздрагиваем и смотрим на неё.
— А… Следователь… Медведкин?..— спрашивает она, остановившись на пороге. Причём обращается не ко мне, а к свидетелю.— Это здесь?
— Это здесь,— отвечаю я.— Но не Медведкин — Медведев. Он выходной сегодня. А что вы хотели?
— Выходной? Как жалко! — гостья по-прежнему не смотрит на меня — её взгляд прикован к свидетелю. Ну, да я уже говорил — красивый парень. И она тоже — очень даже ничего… Лет двадцать пять, отличная фигура. Лицо… Не красавица в полном смысле этого слова. Но миленькая.
— Так что вы хотели? — повторяю я вопрос.
— Да так… Ничего.— Странная гостья разворачивается и покидает кабинет, аккуратно прикрыв за собой дверь.
Пожав плечами, я передаю протокол допроса студенту:
— Прочитайте… Всё ли записано правильно?
Дверь кабинета снова отворяется. Вернулась странная посетительница?.. Нет, это Костя.
Опер выглядит довольным. Больше того — на его лице выражение полного блаженства. Сейчас он очень похож на кота, наконец-то дорвавшегося до хозяйских запасов сметаны.
— Вы закончили? — спрашивает опер.
— Почти… — отвечаю я. И обращаюсь к свидетелю, закончившему чтение: — Всё верно?..
— Да,— говорит тот.
— Тогда… Вот здесь… «С моих слов записано правильно, мной прочитано…»
Молодой человек послушно пишет, после чего украшает протокол допроса солидной «министерской» подписью.
— Я могу идти?..— как-то опасливо спрашивает свидетель.
Смотрю на Костю.
— Позвольте, я вас провожу, коллега! — тот буквально бросается к студенту, почти обнимает его.— Вы знаете, в наше многотрудное время… Гражданское мужество!.. Эх, если бы все так!..
Последняя фраза доносится уже из коридора.
Я только качаю головой — никогда Костю таким не видел. Рассыпается мелким бесом перед студентиком… Причём тон — откровенно насмешливый. Ёрнический. Что-то здесь не так. Но что?!
И я возвращаюсь к протоколу допроса. Перечитываю его ещё и ещё, пытаясь понять, что же всё-таки в нём не так, как должно быть… Ощущение неправильности только усиливается, но… Неожиданная посетительница сбила с мысли. Наверное, напугала эту самую мысль и она теперь никак не желает возвращаться. Хоть тресни!
Костя приходит минут через двадцать. Он по-прежнему доволен жизнью и собой — мурлычет негромко какой-то попсовый мотивчик, прищёлкивая в такт пальцами.
— Ну, как?..— спрашиваю я не без ехидства.— Проводил?..
Я сейчас крайне зол. Наверное, причина моей злости — в Костиной улыбочке, в его хорошем настроении. В том, что он сумел увидеть то, чего не разглядел я. Короче, злюсь на себя.
— Проводил… — опер насмешливо смотрит на меня. И эта насмешка буквально выводит меня из себя. Но только следующая фраза оперативника повергает в смятение:
— До самой камеры проводил,— спокойно продолжает он.— И даже дверь за ним лично закрыл.
— До какой камеры?!..— растерянно спрашиваю я. И, понимая, что вопрос, по меньшей мере, дурацкий, меняю формулировку: — Почему?!..
— Потому, потому что мы — пилоты!..— довольно напевает Костя. И ничего не объясняет, зараза такая!
Стоя перед моим столом и запустив руки глубоко в карманы джинсов, он чуть покачивается с пятки на носок.
— А-а-а! — понимаю я.— Проходит по какому-то из старых дел!
Если так, то мне простительно. У меня в производстве этих дел — более пятидесяти. И это только за текущий год! А ещё дела прошлых лет… И все — нераскрытые. Я — следователь-«темнушник», как у нас говорят. То есть, занимаюсь делами, которые совершены в условиях неочевидности, когда подозреваемый не установлен.
— Нет! — качает головой Костя. Он сейчас откровенно наслаждается происходящим. Развлекается. Вот же гад!
— Хорошо, сдаюсь! — откинувшись на спинку стула, я поднимаю руки.— Рассказывайте, Холмс! Ход ваших мыслей мне совершенно непонятен!
— Ну, это элементарно, Ватсон! — оперативник вынимает изо рта воображаемую трубку и помахивает ей в воздухе.— Они — «подельники».
— Кто?! — всё ещё не понимаю я. Точнее, понимаю — просто это не укладывается в моей голове. Не «вписывается» в ту картину происшествия, что нарисовало мне воображение.
— Непосредственно грабитель — и этот,— Костя небрежно кивает куда-то за плечо.— Так называемый свидетель.
— Не понимаю… — признаюсь я.
— Сейчас объясню,— Костя становится серьёзным.— Я ведь тоже не сразу сообразил…
Он берёт стул у стенки, ставит его напротив стола — спинкой ко мне — и усаживается на него верхом.
— Понимаешь, первый звонок — это неестественное поведение… — начинает опер.— У человека хватило характера и решительности не задумываясь броситься вдогонку за преступником. А на допросе ведёт себя, как красна девица — смущается, краснеет, бледнеет, запинается…
— Ну, это не показатель! — запальчиво парирую я.— Нервничал человек, впервые оказался в такой обстановке…
— Вообще-то по окончании третьего курса на юрфаке проводится ознакомительная практика… — глядя поверх моей головы, негромко произносит Костя. И мне нечего на это возразить… — Но это — ерунда! Просто привлекло внимание и я стал прислушиваться к вашему разговору… И сразу же — второй звонок!
— Это какой же?!
— Скажи, Саня, вот если бы тебе понадобилось купить что-нибудь из спортивного инвентаря, ты бы куда пошёл? — хитровато прищурившись, спрашивает опер.
— В магазин! — отвечаю не задумываясь.
— В какой?! — быстро уточняет Костя.
— Да в тот, что к дому ближе!
— Вот! — Костя назидательно поднимает вверх указательный палец.— Ты бы не поехал через весь город, а пошёл туда, где тебе было бы удобнее!
— Ну, если бы мне нужен был конкретный магазин… — я вспоминаю показания свидетеля.
— «Спортлайн» — это не один магазин. Это — сеть. По всему городу,— напоминает мне Костя.
Я молчу. Опер опять прав. Рекламу — «Стань чемпионом со «Спортлайн» — в нашем городе можно увидеть буквально на каждом углу и по всем каналам телевидения.
— И намного проще,— продолжает развивать свою мысль Костя,— ему было бы заехать в какой-нибудь из «центровых» торгово-развлекательных комплексов. Я ведь прикинул — он таких проехал по пути на нашу окраину как минимум три… И в каждом есть филиал «Спортлайна». Но только он поехал к нам! Да ещё и одну остановку не доехал… Такая рассеянность сама по себе подозрительна, согласись…
— М-да… — я могу лишь сокрушённо покачать головой.
— Были ещё нюансы,— добивает меня Костя.— Почему он назвал потерпевшую так пренебрежительно — «тётка»? Он, юрист, который уже может писать в анкетах «эн высшее»?.. Не «потерпевшая», не «пострадавшая», а — «тётка»?.. Эта путаница в приметах преступника… Да, кстати, я ведь не зря спросил, как он учится! Третий курс — это общая криминалистика. В том числе и описание внешности человека по методу словесного портрета. А тут… Видел со спины, лица не разглядел, но при этом понял, что таджик. Не среднеазиат, не монголоид, а именно таджик!
— Но какова его роль в деле?! — то, что мне сейчас говорит оперативник, звучит, конечно, убедительно… — Мотив?! Я не понимаю…
— Ну, это он сам расскажет,— спокойно отвечает Костя.— Часика полтора «парашу» понюхает, «тёрки» зековские послушает — и расскажет. Никуда не денется. Но я думаю, в его задачу входило увести возможную погоню в сторону. Своего рода подстраховка исполнителя…
— Это как?..
— Ну, исполнитель вырывает сумочку и бросается во дворы. За первым же углом поворачивает, предположим, направо. А этот, бросаясь, якобы, в погоню, за тем же углом поворачивает налево…
— И что?!
— Понимаешь, Саня, человек — животное стадное… Вполне возможно, что рядом с местом происшествия окажется ещё пара-тройка человек, занимающих активную жизненную позицию. Ну, которые тоже бросятся в погоню. Так вот, наш парень будет впереди планеты всей… И остальные будут бежать не за преступником — за лидером в этой гонке… А тот ещё время от времени будет покрикивать что-нибудь типа: «Стоять-бояться, я тебя всё равно догоню!». Вроде как видит «жульмана» и даже вот-вот схватит. Исполнитель же в это время за ближайшим углом спокойно выпотрошит сумочку, избавится от улик, внесёт незначительные изменения во внешность… И уедет с той же самой остановки!
— И всё-таки прямых доказательств его участия в преступлении нет,— это говорю даже не я — моё упрямство. Ведь я же тоже видел всё это! Но только не обратил внимания… Не придал значения… Пустил мимо ушей… «Прокололся»… Да безразлично, как это будет называться! «Лоханулся» я! Не выполнил прямых своих обязанностей — устранить все возможные противоречия и несоответствия в показаниях участников процесса!
— Есть,— широко улыбается Костя.— Есть, Саня! Только это надо будет оформить…
— Что — оформить?!
— Саня, у нас ведь ещё два «тёмных» дела… — сообщает мне оперативник.— При аналогичных обстоятельствах… Помнишь?..
— Помню…
— Так вот, я их поднял и посмотрел…— Костя выдерживает паузу.
— И что ты там увидел?
— Во всех случаях находился кто-то, кто первым бросался в погоню за преступником… И что самое интересное — примет этого человека нет ни в одном деле! Выезжали Веник и Ниночка Волк. Но им обоим не пришло в голову уточнять приметы того, кто оказался на нашей стороне!
Мне бы тоже не пришло… А зачем?.. Чтобы найти потом и вручить Почётную грамоту?.. Или пожать мужественную руку?.. Глупо… Мы ищем преступников… А этот ведь не преступник… Свой, нашенский, юный, блин, друг милиции, дзержинец!
Вот только «юный дзержинец» отбегал подальше, прекращал «погоню» и спокойно уходил. И никто его не останавливал! Ну, упустил преступника… Так он и не обязан его ловить! Для этого, вообще-то, мы с Костей есть.
— Ну, раз нет примет, то как ты можешь утверждать, что во всех случаях был один и тот же человек?..— делаю я последнюю попытку разбить аргументы своего оппонента.
Костя широко и довольно улыбается:
— Скажите, Александр Николаевич, к вам во время допроса заходила странная девушка?..
— Ну, заходила…
— Это потерпевшая по второму грабежу. Технолог с медеплавильного… Она уверенно опознала нашего клиента. Я думаю, опознают его и по первому. Там ещё и парочка свидетелей была… Я, кстати, дал команду… Внизу Марик с ребятами опознание готовят. Ну, понятых, «подсадных»… Запротоколируем всё, оформим…
Я молча перевариваю всё то, что услышал. Получается, что этот «благородный юноша» ездил в наш район специально для того, чтобы погоняться, побегать за грабителями. Хобби у него такое. Причём точно знал, где и когда произойдёт очередной грабёж… Ясновидящий?.. Да уж нет… «Это — фантастика, сынок…».
Действительно, какие-то случайные совпадения исключены… И Костя в очередной раз оказался прав. Но…
— Слушай… — начинаю я.— Скажи…
Я стараюсь говорить спокойно, но у меня не получается. Сам чувствую, как в голосе прорывается какая-то детская обида. И ничего не могу с этим поделать. Мне действительно обидно до слёз.
Теперь, после того, как Костя мне всё «разжевал», я понимаю, что именно смущало меня во время допроса… Но почему я не придал этому того же значения, что и оперативник?!..
Этот вопрос — хотя он и не имеет никакого отношения к делу — я задаю Косте.
Опер на мгновение задумался. Потом, встряхнув головой, начинает:
— Понимаешь, Саня… Даже не знаю, как тебе объяснить… — он трёт пальцами переносицу.
— Не понимаю! — почти грубо отвечаю я. Для меня это сейчас жизненно важно — знать, где и как я ошибся.
— Видишь ли, и ты, и Ниночка, и Веник… Мы с вами росли в разных условиях. Понимаешь?..
— Нет,— я сейчас предельно откровенен.
— Дело в том… — Костя явно смущён.— Вы хорошие ребята, но… Вы — дома росли, при папе и маме. Я — в детдоме. И для вас тот, кто не является явным противником — уже друг.
— А для тебя?..— кажется, я действительно начинаю понимать опера…
— Дружбу надо доказать,— очень серьёзно отвечает Костя.— И одной только бестолковой беготни для этого ох как мало! Понимаешь?..
— Да,— понимаю. Теперь — точно понимаю.
Дело не в моей глупости или в лености. Дело в разном отношении к жизни. В элементарной математике. Даже, наверное, в геометрии…
Костя правильно подметил — то, что для нас — аксиома, принимаемое без доказательств утверждение, для Кости — теорема. Дружбу надо доказывать. Каждый день, каждый час, каждую минуту. Всегда.
Эти ребята — грабители-юристы — неплохо всё продумали… Но не до конца. «Благородный юноша», выступающий в качестве отвлекающего фактора, не рассчитывал оказаться в милиции. И не продумал заранее те показания, что нужно будет давать. Два раза ведь «пролазило»?..
Так кто же мог знать, что в третий рядом совершенно случайно окажется наряд вневедомственной охраны?!
И даже в этом случае у них были все шансы «соскочить». Но им не повезло — в моём кабинете оказался Костя. И студент «завалил» предложенный жизнью экзамен — не смог быть убедительным, доказывая «теорему Самохвалова»…

…Только лишь переступив порог, он картинно, широким жестом, швырнул на пол перед собой сорванную с головы старенькую, изрядно засаленную кепчонку.
— Всё, командир, хватит! — заявил он.— Всё! Признаю — ваш закон! «Явку» пишу, век воли не видать!
— Ещё бы… — Я не удивился и не обрадовался. Я этого ждал.
— Ну, м-мать!..— У Веника — Веньки Медведева, с которым мы делим этот маленький кабинет — округлились глаза. Он даже немного с места приподнялся.
В принципе, я его понимаю. В смысле, Веника, а не того «пассажира», что привёл мне конвойный сержант. Удивление подаренного мне судьбою соседа по кабинету вполне обоснованно — не каждый день «полосатик» изъявляет желание написать «явку с повинной» — это такой документ, законом предусмотренный. Ну, если безоглядно верить которому, злобный и коварный преступник сам, без ансамбля, изнурённый муками совести добровольно сообщает доблестным правоохранительным органам обо всех совершённых им преступлениях и выражает желание сотрудничать со следствием и судом.
Правда, как правило, перед написанием этого процессуального документа опера из уголовного розыска старательно вбивают руками и ногами в нехорошего человека некие посылы к давно уснувшей совести, чести и… Об уме мы не говорим. Ум — это не из нашего лексикона.
Впрочем, зря я так. Сейчас совершенно другой случай. Никто никого не бил. И даже не ругал матерно. У нас с этим типом было джентльменское соглашение. Мы заключили пари. И я, со своей стороны, выполнил всё то, что обещал. В полном объёме. Теперь его очередь…
— Садись,— я указал ему на место перед столом, напротив.— Вот бумага, вот ручка. Как писать, надеюсь, знаешь?..
— Да уж знаю… — Недовольно протянул он.
Честно говоря, я понимаю его недовольство. И, как это ни парадоксально, в какой-то степени даже сочувствую. Да-да, и не надо удивляться! Такая работа…
Я не люблю потерпевших. Собственно, их, наверное, никто не любит. Почему?.. Не могу сказать про остальных, но лично у меня общение с этими несчастными, по сути, людьми вызывает острый приступ комплекса неполноценности.
Они бестолково суетятся, заглядывают мне в глаза, лихорадочно вспоминают какие-то ненужные подробности… А я… Я внимательно слушаю, киваю, делаю умное лицо, старательно записываю их слова в протокол, точно зная при этом, что всё это — ерунда. Они, насмотревшись «Знатоков», «Ментов» и прочих детективов, верят в меня. Вот, сейчас… Улыбнусь, хлопну в ладоши и всё, чего они только что лишились, вернётся само собой. А я… Я их обманываю. Обманываю их надежды и чаяния, лишаю веры в справедливость и силу закона…
Почему?.. Не буду рассказывать. Долго. Да и вряд ли интересно. Самое последнее дело для мужчины — жаловаться на несправедливость к нему судьбы. Просто из года в год растёт внутреннее недовольство самим собой. И опять же, никто в этом не виноват. В конце концов, я сам выбирал свою работу, а вместе с ней — и судьбу. По тем же «Ментам» и «Знатокам»…
Кстати, позвольте представиться — Александр Николаевич Литовец. Литовец — это фамилия, а не то, о чём вы могли бы подумать. Я ношу звание старшего лейтенанта юстиции и работаю следователем Аэропортовского РОВД славного города Красногорска. Служба моя полностью лишена какой-либо романтики. Ни тебе погонь, ни перестрелок, ни кошмарных кровавых убийств. Гоняться мне не за кем, тем более, что машину я и водить толком не умею. Впрочем, большинство моих «клиентов» — тоже.
Перестрелки… Пистолет, который закреплён за мной в оружейной комнате, я получаю раз в два-три года, в период зачётных стрельб. В остальное время он мне просто ни к чему — я кабинетный работник.
Ну, а убийства милиция вообще не расследует. По закону не положено. Не по тому закону, странному, о котором со знанием дела рассуждают киношные герои, а по настоящему, которым жёстко регламентирован каждый мой шаг, каждое слово и каждое действие в процессе проведения следственных действий.
Вот так… Зато в моём столе — десяток шариковых ручек, столько же запасных стержней, пара наборов фломастеров и много-много бумаги. Это и есть моё оружие. Да ещё Уголовно-процессуальный кодекс, который постоянно лежит под правой рукой. Моя настольная книга. Библия, Коран и Талмуд — три в одном.
Вот и всё, так сказать, вооружение, что приходится мне использовать в своей повседневной деятельности…
— Гражданин следователь, а дайте ещё листок,— попросил «клиент».
Что-то я совсем о нём забыл, однако. Ушёл в себя, в собственные размышления.
Передав чистый лист бумаги сидящему напротив «жулику», я выбрался из-за стола. Прошёлся по кабинету, разминая ноги, склонился над плечом пишущего. «Я, Татаринцев Анатолий Степанович, чистосердечно раскаиваясь в содеянных мною преступлениях, добровольно делаю следующее заявление…»
Хорошо пишет. Грамотно. И почерк разборчивый. Впрочем, ничего удивительного в этом нет. Татаринцев, носящий солидное «погоняло» Татарин, ушёл на свою первую «ходку» в год окончания института. Возможно, приговор был излишне суров… Мне сейчас сложно судить об этом. Я — дитя другого времени.
Мне часто приходится слышать о том, что «зона» меняет людей. Портит. Дескать, уходил хорошим мальчиком и примерным семьянином, а вернулся… Никогда не признавал этого. Мне кажется, «зона», как и армия, просто помогает, способствует тому, что человек открывает своё истинное лицо. Становится таким, каким он, в сущности, и был от природы. Просто до поры до времени, до того, как попал в экстремальные обстоятельства, успешно скрывал от окружающих эту свою внутреннюю сущность.
Татарин в своей истинной сущности был вором. Не тем, что «в законе», в лимузине и в окружении мордастых телохранителей. А попроще. Если следовать лексике моей клиентуры, мелким «крадуном». Не особенно удачливым, не шибко счастливым в своей воровской жизни… Но, в то же время, не имеющим ни сил, ни желания что-то изменить. Как в том кинофильме: «Украл, выпил, сел… Романтика!»
К пятидесяти двум годам он имел шесть судимостей за кражи, звание «особо опасного рецидивиста», хронический алкоголизм и плохо залеченный туберкулёз. Вот и все достижения его «славного пути»… Ни семьи, ни детей, ни своего угла…
Хотя… Не только это. Есть и ещё кое-что. Но из области нематериального и даже потустороннего для обычного российского обывателя. Татарину всегда, несмотря на довольно-таки субтильное телосложение и негромкий голос, будет обеспечено лучшее место в тюремной «хате», лучший кусок с общего стола, лучшая доля в полученном с воли «греве». Там, за забором, Татарин — авторитет. Там его слово дорогого стоит…
К чему я это?.. Да и сам не знаю, честно говоря. Просто уже не первый год пытаюсь понять этих людей. Что их заставляет раз за разом идти по одной и той же, давно проторённой дороге в никуда?.. Танцевать на граблях?.. Ничему не учиться на ошибках?.. Пытаюсь — и никак не могу.
Зачем мне это надо?.. Тоже интересный вопрос. Понять противника — это ведь не обязательно простить его. Понять противника — значит, победить.
— Слышь, командир,— тихонько сказал Татарин, не поворачивая головы.— Не стой над душой. Я сказал — всё напишу. Я за «базар» отвечаю!
В последней фразе звучит нешуточная гордость за себя, любимого, за то, что верен «блатным» устоям и «понятиям». И я верю ему. Есть вещи, которые даже для них, лишённых чести и совести, остаются принципиальными.
Я отошёл в сторону. Действительно, присутствует в этом подглядывании что-то такое… неприятное. Можно подумать, что я испытываю момент своего триумфа, наслаждаюсь его поражением. Но это далеко не так…
Веник занят — настойчиво ковырял длинным шилом толстую пачку разнокалиберной бумаги, зажатой в специальное приспособление из деревянных реек — станок. Готовил законченное уголовное дело к передаче в суд. Рожица раскраснелась, пыхтел, пыжился… Шило шло туго. Вообще-то наши дамы — а их в следственном отделе большинство — в таких случаях пользуются обычной ручной дрелью-коловоротом с тонким сверлом. Но только мой сосед по кабинету принципиально не желает прибегать к «бабьим штучкам». Доказывает свою мужественность. Интересно, кому? Мне?.. Самому себе?..
— Мылом смажь,— посоветовал я, глядя на мучения коллеги.— Легче пойдёт…
— Без сопливых!..— не поднимая головы, огрызнулся Венька.
Ну и чёрт с ним! Пусть мучается, мазохист! Я вернулся на своё место. Вообще-то самым правильным было бы допросить Татарина по моему эпизоду… А остальное потом пусть пишет. Всё равно недоказуемо.
Но я понимал — он сейчас возбуждён. Ему необходимо время — совсем немного! — чтобы успокоиться, смириться со своим поражением. Остыть. И я ему это время дал. Основы психологии… А сам начал вспоминать историю своего знакомства с Татарином…
…Мужик — один из столь нелюбимых мною потерпевших — выглядел каким-то потерянным. Всклокоченные волосы, в которые он время от времени запускал широкую и корявую, узловатую пятерню, как будто пытался найти там какие-то особенные, доходчивые и самые верные слова. Ошалелый, дикий взгляд… Торопливо летящая куда-то, невнятная речь:
— И эта, блин, нах, гражданин следователь, такая вот фигня! Ох ты же, Господи! Да как же?! Я же только на минуточку, блин!.. Не, ну надо же так! Вот только отвернулся, блин!..
Разумеется, в протокол я вношу не эти бессвязные высказывания. В моей интерпретации речь «терпилы» выглядит прилично, внятно и вполне доступно восприятию.
Всё в этом деле просто, банально и… Предельно глупо. Приехал человек из далёкого таёжного села. Ему-то самому город этот сто лет не нужен! Он в тайге вырос, она для него — дом родной, мать-кормилица! А город — и шумный, и людный, непонятный, а потому — страшный немного. Чего хорошего-то?!
Но — надо. Здоровье — оно ведь как… Сегодня есть, а завтра — нет его. И жизнь уже не в радость.
А фельдшерица леспромхозовская сказала чётко: «Может быть и рак…». Вот так прямо! Как приговор зачитала…
Конечно, может быть, а может и не быть. Но только как теперь жить, с постоянной мыслью о том, что где-то там, внутри здорового вроде как организма постоянно растёт, ширится и крепнет, сжирая человека заживо, некая враждебная субстанция? Да это и не жизнь уже! Лучше уж к яру, да в Красную головой вниз. Чтобы сразу, без мучений. Или…
Или ехать в областной центр. В Красногорск, в онкологическую клинику. Только там могут точно ответить «да» или «нет».
Вот и поехал. Путь не близкий. Сутки на моторке до райцентра, потом — трое суток в трюме речного теплохода, без белого света, в духоте и портяночной вони. Тяжело, муторно. Но всё равно — событие. Не каждый день и даже не каждый месяц отправляется местный житель в большой город, тем более, в областной центр, славный своим изобилием. В представлении сельчан Красногорск — это такое место, в котором есть всё. Сказочные чертоги, пещера Аладдина… Земля обетованная.
Вот и тянутся в дом уезжающего гости со всего села. Заходят, присаживаются к столу, покряхтывают солидно. А потом: «Тут такое дело… Есть там, в городе, такая вот штука…» И деньги, любовно, старательно год-полтора откладываемые из кармана тянут. Глаза надеждой светятся. И как тут откажешь?.. Тем более что все здесь — свои. Если не родственники, то друзья-приятели. Все с детства знакомы.
Так что, сойдя с трапа теплохода в речном порту Красногорска, сельский житель не в больницу спешит. Здоровье подождёт — пара-тройка часов всё равно ничего не решают. А сначала — родне, друзьям и соседям угодить. То есть по рынкам, по магазинам… На «отоварку». И уже потом, с сумками, в клинику. На приём…
А там, по коридорам больничным, народа — тьма! Все какие-то испуганные, придавленные, глаза мутные… Снуют по переходам и по лестницам, как муравьи, толпятся у кабинетов, спасения ищут.
Жарко, душно да и запах здесь… Неприятный какой-то. Тоскливый. Не лекарствами пахнет, а болью, страданием человеческим. Так что ничего удивительного в растерянности и робости, охватившими вдруг приезжего, нет.
Однако держится — обратился в регистратуру, взял номерок. Честно выстоял у кабинета полтора часа, пот по лицу размазывая и с сумок глаз не сводя…
А потом — случилось. Сунулся было в кабинет, а сестра — красивая такая, серьёзная, вся в белом, аж глаз режет. Снежная королева. Только злая какая-то. Так вот, сестра эта как закричит:
— Куда с сумками?! Тебе тут что, вокзал?! Или баня какая-то?!
При чём тут баня, приезжий так и не понял. А вот то, что нельзя в стерильную чистоту кабинета врача с сумками — сообразил. Прикрыл дверь, оглянулся торопливо по сторонам…
Мужичок этот — тощенький, невидный такой, точно больной — все эти полтора часа неподалёку сидел, газетку почитывал. Тоже ждал чего-то. Иногда с приезжим переглядывались… Вроде бы и слова сказано не было, а возникло между ними какое-то чувство сопричастности, что ли?.. Братство больных людей… Вот и кинулся приезжий к нему:
— Слышь, эта, братуха, выручи! Присмотри за сумками, пока я там… — кивнул на дверь, за которой Снежная королева осталась.— А я потом…
Что будет «потом», он и сам не знал. Но был уверен в том, что сможет как-то отблагодарить человека за оказанную услугу.
Мужичонка не спеша свернул свою газету, поправил кепочку и негромко сказал:
— Не вопрос! Присмотрю, конечно… Братуха! Давай, иди, лечись…
Надо ли говорить, что через полчаса, когда совсем уже ошарашенный мужик, обстуканный, обслушанный и расспрошенный доктором, с кучей направлений в руках, вышел из кабинета, ни сумок, ни доброжелательного услужливого незнакомца в коридоре не было…
Я слушал эту банальную историю, писал протокол и злился. Принёс чёрт этого колхозника на мою голову! Это же не деревня таёжная, в которую и дорог-то нет, где все друг друга знают и двери домов не запирают! Где никому и в голову не придёт что-то чужое взять! Это — город. Тот самый, в котором мы не всегда знаем имена соседей по лестничной площадке. Тот самый, в котором мы по своей воле отгораживаемся от мира и друг от друга стальными тюремными дверями и решётками на окнах. Тот самый, в котором человек человеку — волк. А этот! Вот уж верно говорят «жулики»: «Лох — это судьба!»
Вот только злился я не столько на него, сколько на себя. Такая вот «кража на доверии» в онкологии далеко не первая. И до сих пор никого мы не нашли. И найти вряд ли сможем — доказательств ноль. А то, что у «братухи» родинка «вот тут»… Так это не доказательство. Ведь никто не видел, как он эти сумки волок.
Но гость нашего города с надеждой заглядывает мне в глаза. Он ведь тоже «Ментов» смотрел… Он верит в меня. Пока ещё верит…
Самое страшное для мужчины — это ощущение собственной беспомощности…
Всё, что я могу — это составить кучу совершенно бесполезных, никому не нужных бумаг. А потом тоненькая папочка уголовного дела займёт своё место в самом дальнем углу моего сейфа, в куче таких же, безнадёжных «темнух». И будет она там лежать, пылиться…
Честно говоря, я, к своему стыду, не знаю сроков, по истечении которых уголовное дело, оставшееся нераскрытым, сдаётся в архив или уничтожается. Что, впрочем, одно и то же.
И, по существу, я тогда выполнял лишнюю, никому не нужную работу. Как мог, успокаивал потерпевшего селянина, обещал направить в аэропорт наряд ОМОНа (что бы он там делал?!) и говорил прочие благоглупости. Принято так. Чтобы, значит, сохранить у гражданина остатки веры в силу властей.
Ну, а после того, как горюющий приезжий удалился, проделал все положенные формальности и с чистой совестью, как и собирался, бросил это дело в сейф. Как я думал, навсегда. Однако оно напомнило о себе раньше, чем я ожидал…
Как уже говорилось, приезжему выдали в клинике кучу направлений на сдачу разнообразных анализов. И получалось так, что для того, чтобы все их сдать ему приходилось ежедневно пересекать город по диагонали, с одной окраины на другую, с одного берега Красной — на другой.
А человек не местный, в славном нашем городе впервые, маршрутов автобусов не знает… Вот и получилось так, что сдавал он их больше недели. Другой бы, наверное, на его месте давно бы уже плюнул на это дело и — будь что будет! А вот он — настырный. Потел в очередях, блудил в хитросплетении городских улиц и переулков… Но упрямо сдавал. А как же не сдавать, если самый настоящий доктор, солидный такой, с усами, сказал: «Сдавайте! А потом — ко мне на приём…»
Вот и пришёл… А там, на том же самом месте и даже, кажется, с той же самой газеткой — старый знакомый! «Братуха»! И родинка — в том же месте!
Не исключено, что будь на месте приезжего городской житель, «братуха» бы вывернулся. Человек авторитетный, поговорил бы «за жизнь», «по понятиям»… Объяснил бы, что «терпила» не прав…
Вот только лесоруб — деревня! — не понимал, что перед ним авторитет. Человек серьёзный и даже в чём-то опасный. Сгрёб гада за шкирку и заорал что было сил:
— Вызывайте милицию!
А когда «братуха» вознамерился высказаться, просто засветил тому в глаз и посоветовал:
— Пасть закрой!
Вот так и состоялось наше с Татарином знакомство…
Как и сейчас, он сидел напротив, через стол. И я не знал, что с ним делать. То, что именно Татарин «замолотил» эту кражу, сомнений не было. Ни у меня, ни у потерпевшего. А вот доказательств — ноль целых хрен десятых.
Ну, проведу я обыск на квартире подозреваемого… А что это даст? Да ничего! Татарин слишком опытен, чтобы у него что-то из похищенного лежало дома. Да и можно ли назвать «домом» двенадцать «квадратов» в «секционке», с разбитой дверью и мутным, никогда не мытым окном? Вряд ли.
Кроме того, сам факт того, что Татарин опять вышел на промысел, говорил прямо и недвусмысленно — украденные у наивного приезжего вещи уже проданы, а деньги — пропиты.
Провести опознание?.. Пусть и косвенное, но доказательство. Но после того как «терпила» сам поймал подозреваемого, опознание уже просто невозможно. Даже незаконно.
Разумеется, и о задержании речи не идёт. Всё равно ведь отпущу… А потом буду прокурору отписываться… За грубое нарушение законности и необоснованное задержание. Оно мне надо? Тем более что совсем скоро мне очередное звание получать.
Конечно, киношные менты нашли бы выход из этой тупиковой ситуации… Но кино — это кино. В жизни всё немного по-другому…
Самое обидное было то, что и сам Татарин всё это прекрасно понимал. Тюремные университеты — они иногда больше настоящих значат… Теория без практики мертва. А у наших противников практики — в избытке.
Но допросить я его всё же был обязан… Поэтому попросил потерпевшего:
— Подождите пока в коридоре. Я вас приглашу.
Бросив напоследок неприязненный взгляд в сторону Татарина, селянин неохотно вышел. Я полез в стол, за бланком протокола допроса.
Татарин, убедившись в том, что дверь за спиной «терпилы» плотно закрылась, немного расслабился. Лицо чуть обмякло, исчез страх из глаз, поза стала более раскованной, вальяжной.
— Слышь, командир,— начал он.— Давай не будем в детство играть. Ты же сам прекрасно знаешь, что ничего вам тут не обломится. Ничего ты мне не докажешь.
И, хотя он был во всём прав, меня покоробила та развязность и уверенность, с какой это было сказано. Это что же получается?! Меня, «государева человека», будет какой-то «зэк» учить?! Что мне делать, а что нет?! Да не будет такого!
Продолжая копаться в столе, я пытался подобрать значительные и весомые слова, чтобы разом поставить наглеца на место. И, как это ни печально, не находил…
«Чёрт с ним! — подумал я, вынимая бланк.— Допрошу — и пусть идёт! А операм скажу, пусть присмотрят… Глядишь, и выкрутят что…»
Подняв голову, я наткнулся глазами на нахальный, самодовольный взгляд подозреваемого.
— Слышь, гражданин следователь,— он растянул бледные губы в глумливой улыбочке.— Я показаний давать не буду. Не могу. Мне этот бугаина колхозный в глаз так засветил!.. Всю башку стряхнул. Ничего не соображаю, круги перед глазами, тошнит…
Он со знанием дела перечислял симптомы сотрясения мозга. А у меня потихонечку росло и крепло какое-то странное чувство. Злость — не злость… Что-то такое, протестное, замешанное на обиде, как на себя, на свою беззубость и беспомощность, так и на державу, которая, защищая права преступника, не думает о правах тех, кто пострадал от их действий.
— Так что отпускай, гражданин начальник! — подвёл Татарин черту своему выступлению.— Или «скорую» вызывай! Плохо мне…
И он скорчил страдальческую физиономию. Но почему-то она не вызвала у меня ни доверия, ни сочувствия. Наоборот — эта грустное и одновременно наглое одутловатое лицо стало той самой последней каплей, которая переполнила чашу моего терпения. И я принял решение. На первый взгляд — безумное. Ну, по крайней мере, меня бы не поняли. Ни Веник, который за соседним столом допрашивал тридцатилетнего разбойника, задержанного с поличным. Ни Татьяна Николаевна Бычкова, наш старший следователь сектора. Ни Ниночка Волк — такая же, как и я, следователь-«темнушница».
Только я сейчас думал не о них. И не о законе. Почему-то мне вдруг вспомнился Высоцкий в роли Жеглова. И его слова: «Вор должен сидеть в тюрьме…»
— «Скорую»?..— расправляя бланк, равнодушно уточнил я.— «Скорую» можно. Чтобы справочку для «ивасей» тебе выписала.
— Какие «иваси», начальник?! — он был удивлён. И обижен. Но не растерян.— За что?!
— За всё, Татаринцев,— ответил я.— за всё хорошее. По-моему, что-то задержался ты на воле…
Он больше не пытался изображать «самого больного в мире человека». Лицо перекосило в злобной гримасе.
— Смотри, начальничек, нарвёшься! — Змеёй зашипел подозреваемый.— Я прокурору такую «телегу» на тебя накачу!.. Не обрадуешься! Ответишь за беспредел!
— Эй, ты! — рыжая Венькина голова поднялась над столом.— Язык-то придержи! А то расчирикался! Ты ещё беспредела не видел!
Мой сосед не знает толком, в чём суть дела и выступает просто из корпоративной солидарности. Сидящий перед ним разбойник тоже «даванул косяка» в сторону оборзевшего собрата. «Наехать» на «следака» — это круто! Прищурился, видимо, пытаясь вспомнить, встречались они где раньше или нет.
— Разумеется, вы можете на меня жаловаться,— теперь я был совершенно спокоен. Оказывается, не так уж много и надо, чтобы прийти в согласие с самим собой! — А пока, гражданин Татаринцев, вы будете задержаны по подозрению в совершении кражи чужого имущества.
— Всё равно выйду через двое суток, начальник! — оскалился Татарин.— А ты огребешь от прокурора! По полной огребешь! Нет у тебя ничего на меня! И не будет!
— Двое суток?! — изобразил удивление я.— Ну, это вряд ли… Лет пять — куда ни шло… При ваших-то заслугах…
— Какая «пятилетка»?! Ты чё мне «грузишь», начальник?! — вскинулся Татарин.— Ты докажи сначала, а потом уже!..
От охватившего его негодования он задохнулся, закашлялся. Откашлявшись, помотал головой, смахнул выступившую слезу. Прохрипел:
— Всё! Больше ни слова не скажу! А за беспредел — ответишь!
— Вы, Татаринцев, сядете,— я подчёркнуто не обращал на него внимания.— Всерьёз и надолго. Это я вам говорю!
— Ты?! — его возмущение зашкалило все разумные пределы.— Да кто ты такой, пацан?! Я тебе в лицо говорю — да, я этого лоха обул! А вот ты!.. Ты — докажи мне это! Замучаешься! Я больше двух дней не просижу, понял?! Я!..
— А если больше? — совершенно спокойно перебил его я.
Честно говоря, я тогда не знал ещё, что и как собираюсь делать. И вообще, зачем с таким упорством пытаюсь отыскать приключений на свою «пятую точку». Но что-то такое, смутное, не оформившееся ещё, мелькнуло в голове.
— Я если больше, Татаринцев? — повторил я.— Что тогда?
— Сколько ты меня по беспределу продержишь?! — Злобился Татарин.— День лишний?! Два?!
— Месяц! — бросил я.— И не по беспределу, а по закону. По нашему суровому, но справедливому закону. И никак иначе…
— Ха! — Татарин в азарте хлопнул себя ладонями по ляжкам.— По закону?! Хрена тебе лысого, начальник! Не получится! Сейчас не тридцать седьмой! Сейчас закон не ваш — наш закон!
— В тридцать седьмом с тобой бы никто и разговаривать не стал, чмо! — опять подал голос Веник.— Отвёл бы тебя сейчас в подвал да вкатил бы пулю в затылок! И всего делов!
— Хорошо, закон — ваш,— не позволил я сойти Татарину со сколькой дорожки, по которой он уже сделал первые шаги.— Так что, если я тебя по этому закону — по вашему! — смогу продержать месяц? Что тогда?
— Ну, если сможешь… — Татарин на мгновение задумался. А потом продолжил не без торжественности: — Тогда я тебе полный «расклад» дам! По всем эпизодам!
— Забожись! — удивительно к месту влез Веник.
Татарин презрительно покосился на моего напарника, усмехнулся. Поддёв ногтем большого пальца правой руки передний зуб, звонко щёлкнул, потом этим же оттопыренным пальцем провёл по собственному горлу и заявил внушительно:
— Гадом буду! Чтоб мне век воли не видать!
— Хорошо. Я слышал тебя.— покосившись в сторону Венькиного разбойника, я добавил: — И не только я…
Татарин тоже покосился в сторону случайного свидетеля. И, уже не для него, а для меня сказал значительно:
— Я, начальник, за «базар» отвечаю!
— Ну, вот и договорились! — подвёл я черту нашему разговору.— Мужик сказал — мужик сделал! А теперь, Татаринцев, поговорим по делу…
— А я, начальник, отказываюсь давать показания! — ухмыляясь, заявил Татарин.— Опускай в «иваси»!
И, уже откровенно хохотнув, закончил:
— Раньше сядешь — раньше выйдешь! — встал со стула, отошёл к двери и, сложив руки за спиной, бросил небрежно: — Вызывай конвойного!
Составив протокол задержания, я вернулся в кабинет. Веник со своим «клиентом» куда-то испарился. Может, на «выводку» отправился, может, ещё на какое-нибудь следственное действие. Оно и к лучшему — мне сейчас надо было побыть одному, подумать, просчитать варианты.
Минут двадцать я рисовал на листе бумаги различные геометрические фигуры. Потом, тяжело вздохнув, встал с места и отправился в кабинет Татьяны Николаевны. Как ни крути, а только в этом деле без неё — никуда…
— …Ты точно ненормальный, Литовец! — безапелляционным тоном заявила Бычкова, выслушав меня.— Совсем дурак! Ты сам-то хоть понимаешь, о чём просишь?!..
— Понимаю…
— Не понимаешь, Литовец! — продолжала бушевать Татьяна Николаевна.
Она со мной всегда так — только по фамилии. Почему? А кто его знает. Может, фамилия ей моя нравится… Никогда не спрашивал. Да и не об этом, собственно, разговор…
Старшая между тем встала с места, прошлась по кабинету. Спросила, теперь уже немного другим тоном:
— Потерпевший что, Литовец?.. Родственник тебе? Или знакомый?
— Н-нет… — растерянно ответил я.
— И из-за совершенно «левого» мужика-растяпы ты мне такое предлагаешь?! — опять вспылила Бычкова.
Она вообще такая… Эмоциональная, резкая, взрывная. Сказывается спортивная юность — Татьяна Николаевна в своё время играла в волейбол. «По мастерам». Может и отматерить так, что иному мужику не приснится. Может и в ухо заехать… Разгильдяистый Веник вообще её боится, как огня.
Но и следователь она, что называется, от Бога. Умный, цепкий, хваткий. Я постоянно чему-то учусь у неё. А ещё Татьяна Николаевна заканчивала не высшую следственную школу, как мы с Веником, а юридический факультет Красногорского университета. И среди её знакомых-однокашников многие известные в мире юриспруденции люди. В частности, один из советников губернатора, адвокат из «золотой пятёрки», заместитель начальника следственного управления областного УВД… И председатель суда нашего района. С последним Татьяну Николаевну в период беззаботного студенчества связывали даже какие-то романтические отношения. Которые со временем трансформировались в просто дружеские…
— Обокрали его — так сам виноват! — продолжала бушевать Бычкова.— Не фиг хлебалом щёлкать! Приехал, понимаешь, из своего колхоза!..
И вдруг — резкий, необъяснимый переход:
— Литовец, ты что, хочешь мир изменить?..— Вот эту, последнюю фразу, Бычкова произносит неожиданно тихо и… Мне показалось?! Или на самом деле в её словах прозвучали сочувственные интонации?!
Я настолько растерялся, что не сразу нашёлся, что ответить. Да и какой тут можно дать ответ?..
— Зря,— старшей мой ответ и не нужен.— Может, этот мир и изменится… Но не при нашей жизни.
Татьяна Николаевна возвращается за стол и склоняется над очередным делом — толстенным бумажным «кирпичом», лежащим перед ней.
Я стоял перед ней, не понимая ещё, что она мне ответила. Да?.. Или нет?..
Бычкова подняла голову, посмотрела на меня… Наверное, так могла бы смотреть на дохлую мышь утончённая гимназистка.
— И что ты тут толкаешься, Литовец?! — в обычной своей манере спросила она.— Тебе что, делать нечего?! Иди, работай!
Я направился к двери — уговаривать старшую бесполезно. Не потому, что она упряма… Просто нет у меня весомых, логически обоснованных аргументов. Только эмоции… То, что сама Татьяна Николаевна презрительно называет «соплями».
— Я позвоню… — уже на пороге услышал я слова старшей.
— Спасибо! — развернулся я к Бычковой.
Та неожиданно улыбнулась, подмигнула мне и пробасила голосом Папанова:
— Сядем усе, Козлодоев! — и тут же, смахнув улыбку с лица, рявкнула: — Иди работай! Понабрали бездельников! Куда только Ашот смотрел!..
Она ещё что-то кричала мне вслед, но я уже не слушал. Я торопливо бежал к своему кабинету — мне предстояло ещё о многом договориться с Веником, Ниночкой Волк, участковым Ившиным… Ну, и ещё кое с кем. Мне предстояло немало возни.
Но только, несмотря ни на что, по моему лицу гуляла какая-то неуместная, дурацкая улыбка…
…На следующий день Татарин также отказался от дачи показаний.
— Сам понимаешь, начальник,— нахально ухмылялся он мне в лицо,— моё право! Так что готовься завтра меня отпускать!
Я молча оформлял его отказ — каждый мой шаг во время расследования сопровождается кучей документов.
— А как там «терпила» себя чувствует? — продолжал глумиться «крадун».— Не болеет?
— Здоров,— ответил я. Молчать сейчас было просто глупо.— Домой поехал…
— Правильно! — подхватил Татарин.— Умный мужик — понимает, что дрын ему тут что обломится!
— …Но через месяц приедет,— равнодушно продолжал я.
— Это ещё зачем?! — картинно удивился задержанный.
— Для участия в следственных действиях,— подписывая протокол, сообщил я.— Вы подписывать будете, Татаринцев?..
— Ха! — вызывающе осклабился «жулик» в ответ.
— Понятно… — приписав внизу заполненного бланка «подозреваемый от подписи отказался», я уложил протокол в папку и встал с места: — До завтра!
— Да уж скорее бы! —подмигнул мне Татарин.— Домой охота — помыться, побриться…
В ответ я лишь пожал плечами — сказать мне было нечего…
Утром другого дня, того самого, в который Татарин рассчитывал встретить свою свободу, в нашем с Венькой кабинетике было необыкновенно многолюдно. Мы с Веником — это само собой. Ниночка Волк — она иногда забегала к нам покурить. Татьяна Николаевна, с которой она делила кабинет, табачного дыма не переносила. И ещё две студентки-«педагогини» из общаги через дорогу от райотдела. В этом общежитии мы обычно ищем понятых, когда их участие необходимо.
Короче, яблоку негде упасть. Не удивительно, что Татарин остановился на пороге, подозрительно оглядывая присутствующих. Он явно ожидал с моей стороны какого-то подвоха. И, наверное, не зря…
— Проходите, Татаринцев, присаживайтесь,— предложил я, не поднимая глаз.
Татарин, сохраняя независимый вид, прошёл к моему столу и занял место напротив.
— Вы, Татаринцев, подождите немного,— ровным голосом, не глядя на него, попросил я.— Минут десять. Мне тут кое-что надо срочно сделать… А потом оформим протокол освобождения из ИВС…
— Да можно и без протокола, начальник! — Татарин немного расслабился, на физиономии проступила самодовольная улыбочка. Помолчав немного, добавил тихо, вполголоса, можно сказать, интимно: — Всё, спёкся, начальничек? Всё правильно! Молодой ты ещё! Вот лет через пять…
Что будет через пять лет, он так и не сказал. Может, и сам не знал. Просто хотел придать своей личности большую значимость. Этакий матёрый урка…
Я промолчал. Сказать нечего. Как говорят полицейские в американских фильмах, «ноу комментс».
— А вот ещё анекдот! — продолжал Веник прерванный появлением Татарина разговор.— Значит, так…
Анекдот — жутко «бородатый». Как Толстой, который Лев Николаевич. И рассказывал Веник плохо, неумело. Да и перевирал безбожно. Но длинную матерную тираду в конце выдал с нескрываемым удовольствием, громко, от души.
Ниночка загадочно улыбалась и, мечтательно глядя куда-то вверх, пускала колечки дыма. «Педагогини» покраснели и отвернулись, но дружно захихикали… Я краем глаза наблюдал за Татарином. Он возбуждён — как бы не хорохорился, а всё равно, немного боялся, сомневался. Вдруг я действительно, что-нибудь придумаю? А сейчас он уже чувствовал запах свободы… И, глядя на мою унылую физиономию, испытывал момент своего торжества. Можно сказать, триумфа.
— Тоже анекдот… — Ниночка изящно погасила окурок в любезно предложенной Веником пепельнице.
Анекдот тоже старый. И с «картинками». Причём в изложении Ниночки — девушки красивой, яркой, ухоженной — он звучал особенно пикантно. Только она почему-то опять всё путала…
Татарин не выдержал на третьем анекдоте.
— Да не так совсем! — подал он реплику.
— А как? — заинтересованно развернулся к нему Веник.
— А вот так!..— «жулик» начал рассказывать.
Получалось у него намного лучше, ярче чем у Веника и даже у Ниночки. Артист, что тут скажешь. Такие вот кражи «на доверии» — его «специализация» — требуют от исполнителя некоторых актёрских навыков…
И нет ничего удивительного в том, что концовку анекдота в исполнении Татарина встретил громкий взрыв хохота. Смеялись все — Ниночка, Веник. Даже «педагогини». Все, кроме меня.
— А вот ещё… — поощрённый общим вниманием, Татарин начал очередной анекдот. Разумеется, опять с «картинками» — тоже своего рода вызов властям. Когда он ещё сможет вот так, на равных, совершенно безнаказанно материться в «присутственном месте»?.. Вроде как и мелочь, а всё равно, приятно греет самолюбие «жулика».
— Сейчас вернусь,— негромко сказал я и вышел из кабинета.
— Что, пора? — Вадим Ившин, участковый инспектор, уже ждал в коридоре.
Я молча кивнул — да. Пора.
Вадим шагнул за дверь. Я чуть придержал дверную ручку, оставив небольшую щель и прислушался к происходящему внутри кабинета.
Громкий взрыв хохота — Татарин закончил рассказ длинной матерной фразой. Потом, в наступившей тишине — басок Вадика:
— Слышь, мужик, я не понял — а ты чего материшься?
— Так я это… — растерянный голос Татарина.— Анекдот…
— Ну и что?..— молодец Вадик! — Теперь можно материться?! Здесь, между прочим, общественное место…
— Так это… Всё же…
— Да ты, мужик, смотрю, совсем оборзел! — возмущение участкового безгранично.— Мало того, что ты выражаешься нецензурной бранью в общественном месте, так ты ещё и на сотрудников милиции наговариваешь?! Будем составлять протокол!
Дальше я слушать не стал — мне надо было ехать в суд…

…Председатель районного суда — солидный мужчина лет сорока — пролистнул материалы административного дела. Протокол, рапорт Вадима, объяснения студенток… Поднял глаза на Татарина, стоящего перед его столом.
— Значит, выражались нецензурной бранью в общественном месте, на замечания не реагировали, пытались оказать неповиновение сотруднику правоохранительных органов?..
— Да какое неповиновение! — пытался что-то объяснить Татарин.— Я и слова плохого не сказал! А что матерился… Так они сами начали!
— Во, ещё и наговаривает! — подал реплику сидящий у стены Ившин.
— Понятно,— кивнул председатель суда.— Значит, вины своей не признаёте, в содеянном не раскаиваетесь?..
Татарин не успел ничего ответить — судья вынес решение:
— Административный арест сроком на пятнадцать суток!
— Я буду жаловаться! — обиженно взвыл «жулик».
— Ваше право,— равнодушным тоном ответил судья. И, уже обращаясь к Вадиму: — Забирайте. Постановление сейчас оформят…
Когда сопровождаемый участковым Татарин покинул кабинет, я вышел из соседней, смежной с залом суда комнаты секретаря.
— Спасибо, Владимир Осипович…
— Собственно, не за что,— рассеяно ответил судья.— Передавай привет Татьяне… Николаевне.
— И это… — я немного помялся, потом спросил напрямую: — У вас не будет неприятностей?
— Ты о чём?! — Судья с удивлением посмотрел на меня.
— Ну, из-за этих суток…
— А, вон что! — усмехнулся Владимир Осипович.— Не будет. Мера, конечно, сейчас непопулярная… Но формально я имею полное право на вынесение такого решения. Так что пусть жалуется!
— Спасибо! — ещё раз поблагодарил я и вышел.
Татарин, пристёгнутый наручниками к запястью Вадика, ждал в коридоре. Увидев меня выходящим из кабинета судьи, вскинулся, оскалился злобно.
— Это беспредел, гражданин начальник! — брызгая слюной, заверещал «жулик».— «Постанова» гнилая!
— Не понял?!..— «удивился» я.— Вы о чём, Татаринцев?!
— «Сутки»! — орал Татарин.— Это твои «прокладки», гражданин начальник! Я жаловаться буду!
— На что? Вы хотите сказать, что это я силой заставил вас материться?!
— Ты меня подставил! Твои кенты специально анекдоты рассказывали!..
— Послушайте, Татаринцев,— спокойно начал я,— они ведь не просили вас присоединяться к их компании? Они не просили вас рассказывать анекдоты. Это был ваш собственный выбор. Вы ведь могли просто промолчать?..
Вместо ответа «жулик» отвернулся.
— Могли,— ответил я за него.— Но не промолчали. Так что предъявлять претензии вы можете только себе самому.
— Сутки ты выпросил! — упрямо огрызнулся Татарин.— Иначе что бы тебе здесь делать?
— Ну, я, конечно, не обязан перед вами отчитываться… — сказал я.— Но почему вы так уверены, что у меня не может быть каких-то своих дел в суде?.. И вообще… Неужели вы думаете, что я, простой следователь, мог оказать давление на суд?!..
Арестованный горестно махнул свободной рукой и буркнул себе под нос:
— Все вы одним миром мазаны…
— Всё по закону, Татаринцев. По вашему закону! Так что всего доброго! — «не расслышал» я.— Встретимся через пятнадцать суток!..
Пока Татарин «припухал» на казённых харчах в спецприёмнике, я тоже не сидел сложа руки.
Для начала просто заехал к своей старой знакомой, Альбине Колбиной. Мы учились на одном курсе в «вышке». Правда, по окончании она пошла не в следствие, а в паспортно-визовую службу. Оклад чуть поменьше, но и хлопот — тоже. Служебный рост обеспечен — она уже была старшим инспектором областного адресного бюро. И ответственности — никакой… Что, наверное, её больше всего и устраивало.
Впрочем, не буду злословить. В конце концов, каждый сам выбирает, каким путём ему идти. И кто я такой, чтобы осуждать кого-то всего лишь за стремление к покою?.. Тем более что само это знакомство оказалось сейчас весьма кстати.
Купив коробку конфет побольше и подороже, я отправился в адресное бюро. Мне повезло — Альбина оказалась на месте. И даже была рада моему появлению. Или появлению конфет?.. Хотя не суть.
Выпив по кружке чая и поболтав об однокурсниках — кто, где, кем и с кем — я перешёл к делу:
— Слушай, Аля, а как бы мне порыться в твоих массивах?
— Нет ничего проще! — несколько свысока усмехнулась старший инспектор.— Письменный запрос…
Я молча смотрел на неё, стараясь придать своей физиономии по-собачьи преданное выражение.
— Понятно… — на лицо Альбины набежала лёгкая тень.— Ну, можно ещё позвонить дежурному по области и с его разрешения…
Я опять промолчал.
Теперь уже однокашница нахмурилась. Побарабанила пальцами по столу, покосилась в сторону яркой конфетной коробки…
— Ой, Литовец, да иди, копайся! — лицо её разгладилось.— Тоже, нашли военную тайну!
— Спасибо, Алечка! — быстро перегнувшись через стол, я осторожно коснулся губами её приятно пахнущей щеки.— Навеки твой должник!
— Иди уже! — отмахнулась Колбина.
…Огромная комната, вся уставленная ровными рядами несгораемых металлических шкафов. Целый город шкафов, ровные ряды которых образуют проспекты, улицы и переулки. Нечто подобное можно увидеть в какой-нибудь большой библиотеке. Кстати, и тишина здесь такая же. Даже постоянно снующие между шкафами девушки никак её не нарушают. Порхают, как бабочки или как привидения. Кажется, что и пола не касаются, парят над ним. Хотя на самом деле, это всего лишь иллюзия. Просто все они в мягких пушистых тапочках — работа такая…
Одно из самых малоизвестных подразделений паспортно-визовой службы — областное адресное бюро. Про его сотрудников не снимают кинофильмы, не пишут газетных статей, а сотрудники не носят оружия и крайне редко надевают форму. И вообще, большинство работающих здесь девчонок вольнонаёмные. А малоизвестное оно не потому, что окружено завесой строжайшей секретности.. Просто о его существовании знают только специалисты, узкий круг посвящённых. Которые, собственно, и используют возможности этого подразделения в своей повседневной деятельности.
Наверное, каждый из нас, проходя регистрацию по месту жительства, заполнял карточки. Листки убытия и прибытия, четвертушки плохой бумаги, на которых каждый законопослушный гражданин своей собственной рукой оставляет основные сведения о себе. Не думая, кстати, о том, для чего это делается. Просто принято так. Положено.
Забывают о том, что в системе МВД ещё со времён Лаврентия Павловича никакая бумага зря не пишется. И не пропадает бесследно. А листки эти занимают своё место в картотечных ящиках областного адресного бюро. И любой сотрудник милиции, набрав «хитрый», не афишируемый номер телефона, и назвав пароль, может проверить данные того или иного гражданина. Или получить другую необходимую информацию о вызвавшей профессиональный интерес личности.
Иногда, в тех случаях, когда необходимо отработать большое количество народа, девочек не напрягают. Приезжают с письменным запросом — как говорила Альбина — и копаются в пыльных бумажках сами.
Казалось бы, что ничего такого страшного в этом нет. Ну разве будет нормальный человек писать о себе в официальной бумажке какие-то компрометирующие данные?!
Однако наши опера способны творить с массивами КАБа — Красногорского адресного бюро — настоящие чудеса! Где-то что-то услышали, «пробили» по адресному, куда-то скатались, с кем-то поговорили… И вот уже имеют полную картину преступления. И данные на преступника…
Ну, да это ладно. Так, ни к месту и даже не совсем ко времени. У меня здесь — вполне определённая цель и я сразу направился к ящику, на котором приклеена бумажка, на которой аккуратным почерком написано: «Тата — Тате».
Выдвинув длинный ящик, в котором одна к одной, как патроны в обойме, были уложены те самые карточки, я начал быстро их перебирать, время от времени воровато поглядывая в сторону пробегавших мимо девочек. Отобрав несколько штук, присел к стоящему рядом столу. Достал из кожаной папки — постоянной моей спутницы в походах и поездках по городу — чистый листок бумаги.
Быстро выписал данные с карточек на лист, убрал его в папку. Сунулся было к шкафу, чтобы расставить карточки по местам, но одна из пробегавших мимо девушек бросила негромко:
— Оставьте на столе! Я потом сама…
Не стал спорить со специалистом — всё же они намного лучше меня знают, что тут и как нужно делать.
На выходе, прощаясь, махнул рукой Альбине, дверь в крошечный кабинетик которой была открыта. Не знаю, видела она или нет… Я торопливо, не задерживаясь, выскочил за дверь.
Оказавшись на улице, несколько раз глубоко вздохнул, хватая широко открытым ртом пропитанный бензиновыми парами и запахами гудрона воздух. Сунув руку в карман пиджака, пощупал мятую бумажку, которая там лежала. Перевёл дыхание, помотал головой…
Вот же чёрт! Казалось бы, ну что я такого сделал?! Всего лишь сунул в карман одну-единственную карточку. Можно сказать, случайно, по запарке… А ощущение такое, как будто я хранилище госбанка «обнёс» и теперь должен уходить от погони.
Но, так или иначе, а дело было сделано. И карточки Татарина в массивах адресного бюро больше нет… И, скорее всего, никто этого просто не заметит. Что значит одна-единственная бумажка среди миллиона себе подобных?.. Песчинка на морском пляже, пропаже которой никто не удивится. Просто не заметит.
Зачем мне это было надо?.. Ну, можете считать это мелкой пакостью. Хотя… Как сказал когда-то Веник, проявив несвойственное ему глубокомыслие, в нашей работе не бывает мелочей. И то, что я сделал сейчас, было всего лишь небольшой «домашней заготовкой». Как в шахматных матчах мастеров. Неожиданный и вроде бы случайный ход… На разработку которого были потрачены долгие часы…
…В следующий раз с Татарином мы встретились через пятнадцать суток. Он отсидел свой срок административного наказания так, как, собственно, и положено авторитету — «от звонка до звонка». Вообще-то уйти из спецприёмника не составляет большого труда — административно арестованных выводят на «общественно-полезные» работы в город, где их никто толком и не контролирует.
Но на деле Татарина было написано: «Без вывода на работы». И пришлось ему, бедолаге, все пятнадцать суток безвылазно «париться» в душной и не особенно чистой камере. Конечно, ему — не привыкать ни к дверям с запорами, ни к «решкам»… Но только одно дело — в тюремной камере, с санузлом, с обязательным еженедельным выводом в баню, с передачами и отоваркой в ларьке. И другое дело — в спецприёмнике. Заведении, которое не является учреждением пенитенциарной системы и на которое, следовательно, не распространяются решения многочисленных международных конвенций и конференций по правам заключённых.
Так что когда его в очередной доставили к нам в отдел, вид «жулик» имел несколько помятый. Одёжка пообтёрлась, пообшоркалась по «шконкам» спецприёмника. Да и уверенности в глазах и в движениях поубавилось… Теперь в них поселились растерянность и испуг. Даже, я бы сказал, какая-то забитость. Сейчас Татарин внешне ничем не напоминал «жулика», пусть и невысокого полёта, а был больше похож на обычного БОМЖа, которых полным-полно на городских улицах и помойках. Ну, да оно и к лучшему…
— Подождите здесь, Татаринцев,— попросил я в коридоре, у дверей своего кабинета.— А то пахнет от вас…
Он смущённо отвернулся, не пытаясь протестовать или возмущаться. Подавлен… Для него «зачушкариться» — страшнее смерти. Он сейчас боялся только одного — что его увидит в таком вот состоянии кто-нибудь из старых знакомых. Стоит паинькой, головёнку опустил… А я, уже входя в кабинет, увидел, как в конце коридора появился Вадик Ившин…
Минут через десять на моём столе зазвонил внутренний телефон.
— Литовец?..— и, не дожидаясь ответа: — Спустись на шесть сек в дежурную часть.
Я не спеша выбрался из-за стола.
— Ты куда? — живо поинтересовался Веник. Его вообще, очень занимало происходящее между мной и Татарином. Но, кроме того, единичного случая с анекдотами, ограничивался ролью стороннего наблюдателя. Даже, несмотря на всю свою словоохотливость, никоим образом, ни словечком не комментирует происходящее.
— Да так… — неопределённо ответил я. Это тот случай, когда хвастаться мне совсем не хочется. Да и нечем. Сомнения, сомнения… Нудно точит где-то глубоко внутри червячок. Я не уверен в том, что всё сделанное мною — правильно. Или порядочно?.. Иногда мне кажется, что я уже зашёл слишком далеко. Можно было бы сказать — заигрался. Вот только для меня происходящее — не игра. Если выражаться языком спецслужб, я уже миновал свою «точку возврата» и обратная дорога для меня закрыта. Так что остаётся мне только одно — идти вперёд.
Это — выражаясь фигурально. На самом же деле я просто спустился в «дежурку».
— Слушай, Литовец, тут такое дело… — начал оперативный дежурный, «вечный капитан» Никодимыч.— Там…
Он небрежно отмахнул большим пальцем правой руки за плечо, в сторону «обезьянника», за решёткой которого виднелась грустная физиономия Татарина.
— …Сидит у меня человечек. Ившин задержал за бродяжничество. Так вот, человечек этот утверждает, что ты его знаешь и что у тебя даже его паспорт есть…
Никодимыч ничего не спрашивал — просто рассказывал. И при этом испытующе смотрел на меня. Ждал…Для него ведь главное что?.. Отстоять свою суточную смену, при этом постараться не попасть ни под начальственный гнев, ни под прокурорскую проверку… И он ждёт сейчас с моей стороны какого-то подвоха. Хотя… Он ждёт этого подвоха от каждого из тех, кто не принадлежит к дежурной смене, уверенный в том, что все службы милиции созданы лишь для того, чтобы портить ему жизнь в течение дежурных суток.
— Что за человечек? — равнодушным тоном, с ленцой уточнил я.
— Некто Татаринцев… — «оперативный» пытался высмотреть на моём лице отголоски эмоций.
— Да, у меня проходил такой недели две назад подозреваемым,— спокойно ответил я.— Вот только паспорта… Нет, у меня его паспорта нет. Отсидел «сотку», обвинения предъявлено не было… Я его отпустил. Так что ничем помочь не могу!
Казалось бы, я дал исчерпывающий ответ. Но только Никодимыч всё ещё смотрел недоверчиво. Приходилось отдать должное — интуиция, а если точнее, то инстинкт самосохранения развиты у него просто великолепно!
— Всё? — Спросил я у дежурного.— Или ещё что?..
Никодимыч всё ещё медлил с ответом. Думал, сопоставлял… И тут, как нельзя кстати, подошёл помощник дежурного, сержант Хохлов.
— Тут это… — пробурчал помощник.— «Пробил» я, короче, его по адресному…
— Ну и что?! — заинтересовался Никодимыч.
— Так это… Не значится.— развёл руками сержант.
— Ладно, Литовец,— принял решение дежурный.— У меня больше вопросов нет… А ты…
Это уже Хохлову.
— …Справку напиши по проверке. Чтобы всё у нас ровненько было. Будем этого Татаринцева в приёмник-распределитель оформлять…
Перед тем, как покинуть «дежурку», я заметил краем глаза — Татарин за решёткой подавленно опустил голову, обхватив её руками. Кажется, проняло… Плод созрел. И мне теперь остаётся совсем немного подождать, пока он сам свалится в мои руки.
Ждать пришлось даже меньше, чем я ожидал. Минут через двадцать в дверь кто-то поскрёбся.
— Войдите! — крикнул я.
Дверь приоткрылась и в образовавшуюся щель просунулась круглая мордочка Хохлова. Окинув взглядом кабинет, сержант в первую очередь по-приятельски буркнул в сторону Веника:
— Привет! — и потом, обращаясь уже ко мне: — Там это… Ну, Татаринцев… Следователя требует… Что сказать?
— А что тут говорить? Приведи его ко мне…
— Щас,— ответил сержант и исчез.
Минут через двадцать порог моего кабинета переступил Татарин.
— Всё, командир, хватит! — заявил он.— Всё! Признаю — ваш закон! «Явку» пишу, век воли не видать!
И хлопнул потёртой и засаленной за время своего вынужденного путешествия по «ивасям» и спецприёмникам кепчонкой об пол. Впрочем, об это я уже рассказывал…
— …Всё, я закончил! — Татарин шумно выдохнул, положил ручку и откинулся на спинку стула.— Зацени, командир!
Я взял листки, быстро пробежал глазами текст… Практически все кражи, совершённые в онкологическом центре за последние полгода — то есть за то время, что Татарин находится на свободе. Конечно, очень многое, большая часть, недоказуемо. Но вот здесь… И вот здесь… Вполне возможно. Я помню эти дела.
— Слышь, гражданин следователь,— Татарин не дожидается того момента, когда я прочту всё до конца и выскажу своё мнение. Ему это мнение просто неинтересно.— Поговори с операми, пусть меня домой свозят. Ну, там помыться, переодеться… На «кичу» собраться. А я кое-что из вещей отдам…
— Дома хранили?! — удивился я. Неужели с самого начала достаточно было просто провести обыск?! И не пришлось бы прибегать к таким вот трюкам на стыке закона и полного беззакония?!
— Я чё, больной?! — усмехнулся Татарин. И объяснил: — В доме продавал. По соседям. Кому именно — покажу…
— Хорошо,— согласился я.— Пока пошли в «дежурку». Там посидите…
В свой кабинет я вернулся минут через двадцать — понадобилось время, чтобы уговорить Костю Самохвалова, опера с нашего сектора, «скататься» с Татарином к нему «на хату». Поначалу Костя упирался… Но когда узнал о том, сколько на себя «загрузил» Татарин, как-то сразу подобрел и согласился.
— Слушай, Саня… — Веник, стоя у моего стола, вертел в руках явку с повинной Татарина. И лицо коллеги было таким… Задумчивым.— Я, конечно, это… Ничего, в смысле… Но только на фига оно тебе надо?
Теперь наступила моя очередь подумать… А ведь действительно, зачем? Вопрос более чем интересный. И ответа — прямого, ясного, чёткого — у меня нет.
Разве не всё равно — одним нераскрытым преступлением больше, одним меньше? Ведь отпусти я Татарина сразу — и никто бы ни в чём меня не упрекнул.
Формально закон не был бы нарушен. А разве это не главное в нашем деле?..
Наверное, да. Если закрыть глаза шорами из кодексов. Если постоянно бежать по одной узкой, проторённой дорожке, не делая ни шага в сторону. Если вместо живых людей видеть только постановления и протоколы. Если не воспринимать чужую беду как свою. Если не слышать человеческую боль…
Смогу ли я так?.. Наверное, нет. Несмотря ни на что, я ещё сумел сохранить остатки по-детски наивной веры в справедливость. И пусть это понятие не принимается во внимание Законом… Я служу именно ей. И во имя неё.
И ещё одно — ошиблась Татьяна Николаевна. Я вовсе не пытаюсь изменить мир. Просто ищу своё место. И своё предназначение в этом мире.