Свидетельство о регистрации средства массовой информации Эл № ФС77-47356 выдано от 16 ноября 2011 г. Федеральной службой по надзору в сфере связи, информационных технологий и массовых коммуникаций (Роскомнадзор)

Читальный зал

национальный проект сбережения
русской литературы

Союз писателей XXI века
Издательство Евгения Степанова
«Вест-Консалтинг»

Рецензии


Эдвард Хирш, «Ночной огонь»
М.: «Издательство Евгения Степанова»
Книжная серия «Авангранды», 2018

Есть у Эдварда Хирша удивительное стихотворение «Неопределенность». Где-то вдалеке пылают пожары — почти как в Москве страшным летом 2010 года. Пламя в сердце словно бы «ищет» большое пламя вне сердца, во вселенной. «Мир — это вечно живой огонь, попеременно то вспыхивающий, то затухающий», — вспомнились мне строки Гераклита. Эти «пожары» у Хирша, конечно же, метафорического свойства. Маленький огонек в сердце поэта ищет свою амбивалентную сущность в большой Вселенной. Это — горизонт сердца, который существует даже для тех, кто его не видит. Не видит — но, тем не менее, к нему идет.
Эдвард Хирш не совсем «чужой» для нас поэт; его предки жили в Российской империи. Сам он, будучи студентом, отправился в далекую Россию на поиски брата своего дедушки — Залмана Гинсбурга. Еврейская тема мощно звучит в его произведениях Хирша.
Если Тютчев выбирает ночь в дуалистическом противостоянии день-ночь, то Эдвард Хирш двумя руками голосует за день. Ночь для него мучительна и потому нестерпима. Это — час нервной бессонницы, невозможности отдохнуть от себя самого. Мы видим, что философия и поэтика автора стихов напрямую зависят от подробностей его души. Человек — пленник своего даймона. В книге «Ночной огонь» есть удивительное стихотворение «Автопортрет», из которого следует, что даже руки и ноги нашего героя порой действуют несинхронно, вразнобой. И, конечно, человек не виноват, что дело обстоит именно так.
Любовная лирика у Хирша — это тоже, как правило, модернизм с примесью сюрреализма. Романтическое свидание вписано в сюрреалистический пейзаж.

Помните, как мы сидели в креслах-качалках
и любовались горящим кустарником сумерек,
прозрачных на расстоянии, языки пламени
каракулями по линии горизонта,
как подпись, в то время, как течения перемещались
внутри нас? Экстаз фейерверков,
взлетающих в середине лета, бежевых парусов,
трепещущих в жару
и оранжевых буев, качающихся на воде,
экстаз вспышек, и тайн,
и двух тел, держащийся на плаву желания…

Прекрасный фрагмент! Причем стихотворение называется «Солнцестояние». А действие его происходит в сумерках. Значит, «солнцестояние» для Эдварда Хирша — это не солнце в зените, а молодость и любовь в своем апогее. Кстати, допускаю, что действие происходит во вполне конкретный день календарного года, день летнего солнцестояния. Помните, именно в этот день Гитлер напал на СССР. В этом прекрасном стихотворении есть, тем не менее, одна маленькая синтаксическая неувязочка. Пропущен глагол — там, где он обязательно должен быть. Вот эта строка: «Языки пламени (плясали) каракулями по линии горизонта». Не имея перед собой английского оригинала, мне трудно судить, чья это оплошность — переводчика или верстальщика.
Порой у Хирша в столбик записана… эссеистика. «Шарль Бодлер» — это, конечно, эссе на тему эротической любви, а имя знаменитого французского поэта-декадента служит то ли приманкой для читателя, то ли просто точкой отсчета. Можно спорить с автором. Соглашаться или не соглашаться. Но каждый из нас бывал в любви то в роли палача, то, наоборот, в роли жертвы, и этому посылу американского поэта возразить трудно.
Прекрасны элегические стихи Хирша об исчезнувших еврейских местечках в Польше. Вот только «элегия по еврейским местечкам» звучит, на мой взгляд, как-то не по-русски. Ни разу в жизни не слышал, чтобы говорили, например, «элегия по детству» или что-то в этом роде. По-моему, тут явно вкрался в стихи какой-то американизм. Конечно, хорошо было бы обойтись без помарок в таком серьезном издании, как книга из серии «Авангранды». Возможно, лучше было бы сказать не «элегия», а «ностальгия по еврейским местечкам».
Поэзия для Эдварда Хирша — это прикосновение к родовой памяти, осознание «смутной, горестной воли к свободе». Он отчетливо и гордо несет свое еврейство; память поэта переполнена деяниями и молитвами предков. Он искренне не понимает, как могли Бродский, хорошо знакомый ему по личному общению, и Пастернак писать, будучи евреями, проникновенные православные стихи. Что ж, каждому — свое. Эдвард Хирш, встретившись со своим родственником Залманом Гинсбургом, испытал ощущение, как будто его визави смотрит в свое собственное отражение. Поэт был «зеркалом» для своего предка. Подобная узнаваемость, двойная зеркальность и творят, по сути, единый народ.
Поэзия Хирша метафорична. «Я задыхался внутри времени, думая о приближении пустоты ночи», — говорит поэт. «Бог понял, что Бога нет». Сравните, у Евгения Евтушенко: «Но для Бога в мире Бога нет». Есть некий релятивизм в мировоззрении Эдварда Хирша. Все относительно. Как у Эйнштейна. И в макрокосме, и в микрокосме «человеческого, слишком человеческого». Порой речи поэта парадоксальны. Например — сон для Эдварда — это счастливая возможность «улететь из тела». Бессонница — невозможность отдохнуть от самого себя.
Безусловно, Хирш — поэт города. У него город — живое существо, со звездами, морским портом, небоскребами, огненным закатом. Эдвард очень хорошо знаком с мировой литературой, он глубоко понимает творчество своих коллег по перу. Его стихи пронизаны любовью к творчеству Исаака Бабеля, Пауля Целана, Марины Цветаевой, Иосифа Бродского и многих, многих других поэтов, писателей и художников.
Есть как минимум одно важнейшее обстоятельство, причина, по которой английские стихи Хирша должны быть переведены на русский язык. Его мощнейший цикл стихов о блокаде Ленинграда. Эдвард Хирш кровно связан с этим прекрасным русским городом. Он переживает эту трагедию как свою личную. Поэзия Хирша живописна, она строится на перетекании одной картинки в другую. И здесь, в блокадном цикле, это становится неубиваемым козырем поэта-художника. Точная картинка порой работает сильнее, чем проповедь. Я плачу над строками Эдварда Хирша — поэта, в общем-то, не сентиментального. Но у любого автора есть тема, внутри которой он вестник, глашатай и пророк. Он — живая память. Я убежден, что тема блокадного Ленинграда «смыкается» у Хирша с темой Холокоста. Поголовное истребление жителей одного города сродни поголовному истреблению людей одной нации. Это страшно. Это недопустимо. Эту тему нельзя писать вполнакала. Здесь нужно отдать всего себя. Я рад, что у Эдварда Хирша это получилось. Я очень благодарен ему за это.
Удивительно стихотворение Хирша «Бедные ангелы». Ангел воспаряет вверх, а земной человек в это время летит вниз. И вот, на короткое время встретившись в полете, ангел и человек мечтают о совместной жизни, невзирая на диаметрально противоположный характер своего движения. Им удается-таки задержаться вместе в любви на некоторое время. Глубокий замысел, выдающий в Эдварде Хирше первоклассного поэта!
Хочется сказать добрые слова и о переводчице книги, Анне Гальберштадт. У Хирша достаточно сложная стилистика; всему этому смысловому и образному разнообразию непросто найти русский эквивалент, постоянно проживая в англоязычном Нью-Йорке. Но, в общем и целом, Анна со своей трудной задачей справилась.
Пожалуй, мировая еврейская скорбь доминирует в произведениях Эдварда Хирша, и я отношусь к этому как к данности. Но ведь можно прочесть эти стихи не залпом, а медленно, по капельке, гомеопатически. А дозированная грусть, как хорошо темперированный клавир жизни, делает нас сильнее. «Мадам Печаль осушит мои слезы, и я скажу: «Спасибо Вам, мадам!»

Александр КАРПЕНКО