Ах, какая осень к нам брела с востока,
Выгибая травы, навевая сон.
По ночам гудели трубы водостока,
И на тротуарах оседала соль.

Тряс плечами город — голый и упругий,
Словно только-только вылез из реки.
И шептали листья, и просились в руки,
В утренние мысли, в линию строки.

И сентябрь, до крови руки изувечив,
В рыжие одежды сопки нарядил.
Мне казалось, будет осень бесконечной,
Мне казалось, будет что-то впереди.

…Не оставляй — не надо! — на потом,
Поговори со мной, мне очень нужно!

Как безнадёжно опостылел дом,
За стенами Гоморра и Содом,
Переметнулось солнце за кордон,
И с каждым утром комната всё уже.

…Поговори об этом и о том —
О ерунде и о еде на ужин.
Торчу на мелководье, как атолл
(Что означает: просто села в лужу).
Включи будильник, заведи мотор!
Мне надо эту тишину нарушить!

Но я молчу, и ты — с закрытым ртом.
Бросаю хлеб, и воробьи гуртом,
Летят к окну, толкаясь неуклюже.
И в октябре мне дышится с трудом —
Я не живу, я покрываюсь льдом.
И невозможно выбраться наружу.

Весна сквозь улицы продета,
Сугробы истекают ржавью.
И раскрасневшиеся дети
Целуются за гаражами.

И небо, жёлтое к востоку,
По-стариковски морщит кожу.
Ползут наружу из-за стёкол
Цветы, затворники и кошки.

И ровно в полночь бьются с треском
Горшки, сердца, надежды, трубы.
Как близок май! Упруго, веско
Весна вздымает занавеску
И рвётся в губы.

Ты — оттепель. Ты сходишь, не спросив,
На волосы, на сгорбленные спины,
На тишину, на клёны и осины.
И потому-то светел и красив.

И монолит сугробов поборов,
Ты прорастаешь — яростный и грешный —
Крапивным жаром, запахом черешни,
Бессмертием мальчишеских дворов.

И катится вода, хрусталь, алмаз,
И солнце широко и полногрудо.
Душа моя, не жди беды, покуда
Апрель зеленоглаз!

С ума сойти, но не понять,
Зачем, Апрель, ты на меня
Такой похожий?

Зачем так залихватски зол,
Зачем ты пахнешь бирюзой
И нервной дрожью?

Рассвет на всех углах трубит,
Как истины твои грубы
И непреложны.

Мне дышится едва ль на треть,
Мне снова не с кем умереть
В один и тот же…

Я тебя жду, как большого добра,
Жду, как прерванная игра
Ждёт во дворе детей,
Жду, как пустая перчатка — руки,
Как артритные старики —
«Чтоб, наконец, теплей».

Так безотчётно расплаты ждут:
Бедный — денег, богач — нужду,
Шабаша — тишина.
Время колечками вверх, как дым.
Ждёт холодной воды кадык,
И забулдыгу — жена.

Как безмятежности до утра,
Как известий с рукой у рта,
Чтоб отвести беду.
Солнца мясистого, как хурма…

Чёртов апрель, не своди с ума!
Я и сама сойду.

Мокнет декабрь под нелепым дождём. И лучше
Не признаваться, какая тоска. До кучи
Он просыпается ночью: тяжёл, всклокочен…
Видишь, отец, твоя непутёвая дочка
Шмыгает носом и скоро дойдёт до ручки.

Как далеко Москва — на другой планете!
Видишь, отец, ей бы замуж, а после — дети,
Слышишь, встаёт среди ночи запить икоту.
Ты ей пошлёшь рейтузы к новому году,
Строго накажешь, чтоб не ходила раздетой —
Хоть не мороз, а, того и гляди, продует.
Чтоб обязательно летом приехала в гости —
Малость отъесться, а то ведь кожа да кости.
Чтоб наконец перестала маяться дурью!

Она говорит: будут деньги, тогда и можно,
И прекрати талдычить одно и то же.
Вовсе не кожа да кости, а буквы да строчки!

Видишь, отец, ты когда-то придумал дочку.
Я на неё с каждым годом всё меньше похожа.

Дороги пахнут. Горячей резиной пахнут,
Ветром сквозь окна, чьим-то немытым пахом,
Хлором, «Диором», фильтрами сигарет.
И по бокам разваленной снежной папахой,
Которая старше меня на тысячу лет.

Поезд несётся, бодро вращает осью,
Мимо деревьев, вставших несметным войском,
Мимо людей в бессмысленных городах.
И лампа в стекле качается, как авоська
У расхрапевшейся женоподобной в ногах.

А за стеной соседи галдят по-птичьи,
Мокро целуют, сжигают мосты и спички.
— Можно? — Садитесь.— А кто это? — Дед Пихто!
Если не думать, жизнь — это дело привычки,
Если забыть про запах — самое то.

Бездомовником брожу по земле.
На сугробах ворожу по зиме,
Ухмыляется зимовьий оскал.
Разлетайся, разлетайся, тоска!

Знамы были и костры и кресты.
Были люди, как собаки, просты:
Нам бы, нищим, хоть кусочек любви —
Вот и радость. Что ж не ловишь? Лови!

Разлетайся, разлетайся, тоска!
Кто нас по миру, убогих, таскал?
Что от дома? Только память в золе…
Бездомовником брожу по земле

маме

Мне снится предельно ясно,
я будто всю жизнь в угаре:
над миром летит Гагарин,
распластанный, будто ястреб,

теряя болты и гайки,
дымный чертя след.
А мама зовётся Галкой,
ей одиннадцать лет.

Серым туманом испачканы
апрельские небеса.
У мамы тонкие пальчики
и чёлочка на глаза.

Мама растит косы
и сочинения пишет,
а мир, по-детски притихший,
уставился в чёрный космос.

И маме под утро снится,
что воздух пропитан гарью,
а в небе летит Гагарин,
как перелётная птица.