То не солнце нещадно палит –
И течёт сквозь судьбу не вода – о! –
Над растерянным миром парит
Бесконечное белое дао.

Кто ты, дао? Не выдал ответ
И заоблачный гений Ландау.
И бесстрастно глядит нам вослед
Безмятежное белое дао.

Кто ты, дао? Чужой третий глаз?
Послепепельный сон Кракатау?
Ничего не попросит у нас
Бескорыстное белое дао.

Высоко забираясь в зенит,
Отправляя живущих в нокдаун,
Все народы в себе растворит
Бессердечное белое дао.

Растворяюсь и я в белизне,
Весь растраченный жизнью беспечной,
Чтобы плыть в голубой вышине
Белым дао любви бесконечной.

Вчера не умирает никогда:
Оно струится
в телефонных жилах,
Оно ушло,
но странно живо,
На льду пропащем
талая вода...
Вчера не умирает
никогда!

Оно течёт
строкой стихотворенья,
Игрушка быстрокрылого забвенья;
И, скованная
панцирем вода,
Оно не может
не поспеть за нами –
И меряет грядущее шагами.
Вчера
не умирает никогда!

Оно струится
белыми ночами
средь островков
Забвенья и печали;
Оно течёт, не ведая куда –
И старый мир
пускается в движенье,
От самого себя
ища спасенье, –
Вчера
не умирает никогда.

Оно меняет лики и названья,
Очистившись
от лет напластованья;
Оно зовёт нас флейтой и трубой;
Казалось бы,
оно совсем не дышит –
Но никогда никто нигде не слышал,
Чтобы Вчера
покончило с собой...

Оно бессмертно, как бессмертны дни;
Оно беззвучно, как беззвучны ночи:
Так, вечное движенье
обесточив,
Там, в небесах,
Господь зажёг огни...
И, пусть проходят
судьбы и года,
Вчера
не умирает никогда!

Нам до боли непривычно,
Что душа полифонична,
Что она порой сейсмична
В колебаниях миров.
И спросила дочь поэта:
«Пап, душа – какого цвета?
Может быть, она – планета,
Ну а мы – её покров!»

Но молчит о ней наука,
И душа – ценою звука –
Пёстрой бабочкой двукрылой
Села дочке на плечо.
А потом, миров скиталец,
Пересела ей на палец,
И дышала, и парила,
И порхала горячо.

Когда в каморке стало тесно –
Святая всех его святых,
Учёный маг Никола Тесла,
Кудесник молний шаровых,
Преодолел бездонность выси,
Стихий бездомных волшебство,
И одиночеством, как мыслью,
Пространство обожгло его.

Он был пытлив, он был старатель –
И в нём заговорили вдруг
«И случай, бог-изобретатель,
И гений, парадоксов друг».
И на задворках тёмных мира
Он жизнью отыскал ответ:
«Всё происходит из эфира.
И электричество, и свет».

1.
Проснувшись в тиши спозаранку,
Я космос надел наизнанку.
И тотчас из комнаты вышел,
Внезапными звёздами вышит.

Таинственным высвечен знаком,
Себя обволок Зодиаком^*.
И космос свернулся в клубочек
Из крохотных трепетных точек.

Я ложкой помешивал чайной –
И всё это вышло случайно.
Кренились столетья откосно,
И жёг перевёрнутый космос.

Почуял на темечке ранку.
«Я космос надел наизнанку!»
Как больно… но вижу я выше,
Бездонными звёздами вышит.

2.
Только звёзды начнут навигацию,
Я как будто впадаю в прострацию.
И по небу плыву без усилия –
Точно взял в своём сердце Бастилию.
Словно вышел в эфир на свидание –
Поприветствовать мироздание.
И нежданно венчает творение
Растворение.
И не ведают сна и агонии
Космогонии.

Зеркальный карп за лопастью весла,
Прозрачность вод прыжком одним ломая,
Я не всегда свой жребий понимаю –
Безумства тайн скрывают зеркала.

Как странники, чья жизнь всегда в пути,
Мой третий глаз, открывшийся на диво,
Они хранят в живых своих архивах
Пророчества о том, что впереди.

И часто, проплывая в глубине,
Когда покой бывает вдруг нарушен,
Я чувствую, как пульс мой перегружен
Молчаньем лиц, оставшихся во мне.

Но лишь наскучат мира миражи,
Осточертеют воды, как канальи,
Молитвой сердца, фибрами души
Зеркальный Карп стремится в Зазеркалье.

Всё в зеркале, чем рыбы дорожат,
Всё в зеркале, что ищем мы глазами, –
И только невидимкою душа –
Там, за чертою, там, за зеркалами.

«Ты услышь меня, Господи, Отче наш,
Ведь погубишь ты душу свою», –
Весь в крови, я стонал на обочине,
Позабытый друзьями в бою...

«Не пристало идти тебе в зрители,
Вспомни только Себя на кресте,
Ведь найдутся за павшего мстители», –
Возопил я в глухой черноте.

Мне ответило марево грохота,
И тогда, средь огня и песка,
Я возвысил свой голос до шёпота –
И меня услыхали века.

Ветер мало печётся о ранах.
Лишь стаккато бутылки в стаканах,
Да застенчивый чайник осипший -
Словно соло живых о погибших…

Захлебнутся рыбацкие лунки
Непрозрачною горечью рюмки.
Перекусит волна океанов
Всю перкуссию гулких стаканов!

Так неужто и вправду мы в силах
Вновь вернуть к нам товарищей милых –
И призвать, как волшебную строчку,
Тех, чьей жизнью живём мы в рассрочку?

Тонкий мир между ними и нами
Станет тоньше, отпетый ветрами,
И взлетят голосящие очи
По наточенным лезвиям ночи,

И замрёт, окликаясь на имя,
Эхо встречи меж нами и ними.

А в сражении – зри ты в оба.
Осмотрителен будь, старина.
Заждалась тебя Пенелопа
У простуженного окна.

Пусть дела наших рук достойны,
И лик Бога в них отражён,
Проверяют на прочность войны
Без присмотра оставленных жён.

Неулыбчиво с ними время,
Дом оставив их сторожить.
Им обещано только бремя:
Ткать, надеяться, ждать и жить.

И, пусть ел ты пудами соль – век,
И лишал войну фитилей,
Может, ждёт тебя дома Сольвейг
У оборванных бурей дверей.

Эта верность не нарочита,
Эта вечность не так длинна.
Ты дождёшься ль меня, Кончита,
У распахнутого окна?

Что наши дни? Судьбы заём,
Пусть даже лиц не повторяем,
Смертью друг друга мы живём,
Жизнью друг друга – умираем.

Мы на войну пошли вдвоём.
Он спас меня, в огне сгорая.
Смертью друг друга мы живём,
Жизнью друг друга – умираем.

Все, что сбылось, что не сбылось,
Все, что случится в мире с нами,
Священный гул метаморфоз –
Нездешними навеян снами.

Век силуэтом встал в проём.
Что мы в сердцах ни вытворяем!
Смертью друг друга мы живём,
Жизнью друг друга – умираем.

Вены – реки на карте тела...
Почему же, мой друг, скажи,
Будоражит нас то и дело
Океан Мировой Души?

Души странствуют в чистом виде,
Плоть свою истребив дотла,
Но никто никогда не видел,
Как приходят они в тела, –

По наитью иль чёрной метке,
Торопливо иль не спеша?
Может статься, что в каждой клетке
Электроном живёт душа!

Не смекнёшь даже, в чём тут дело.
Лишь догадка блеснёт, как уж:
Вены – реки на картах тела.
Слёзы – реки болящих душ.

Камерный человек сидит на берегу моря
И слушает рокот волн.
Он протирает канифолью
Смычок своего одиночества.
Музыка! Фиолетовые волны небытия
Накатывают одна за другой,
Дублируя песочные часы берега.
Как же тесно мне в твоём саркофаге, Время!
Земля раскидывает над собой
Шатёр бескрайнего неба.
Небо раскидывает над собой
Шатёр безымянных звёзд.
Море! Оракул души бессмертной!
Буря и штиль равновелики
В сердце камерного человека.
Весь видимый и невидимый мир –
Грот его космического уединения.

Если твоё сердце не вынесет горя,
Отдай его сердечных дел мастеру, –
Пусть он перекуёт его,
Семь раз проверив на прочность.

Если сердце твоё не вынесет счастья,
Разлетится на куски брызгами радости,
Из него выпорхнет певчая птичка,
Потерявшая голос в прошлой жизни, –
И превратится в белую скрипку,
Которой невыносимо хочется петь;

А когда ты проведёшь пальцами
По её глиняному грифу, ты поймёшь,
Что в руках твоих вовсе не скрипка,
А любимая женщина;
От избытка счастья с ней
Разлетелось вдребезги твоё шёлковое сердце, –

То самое сердце, что говорило о ней
Как о своей гостье из будущего,
И вечерами при свечах
Любило повторять загадочную фразу,
Навеянную классиками:
«Любовь – это рубашка,
Что дана нам на вырост».

У Прометея глаз – алмаз.
Замучен он, но не чумаз.
Над ним сияет ореол.
Когда-то сам он был орёл.

Здесь завершилась Зевса власть:
Живой огонь нельзя украсть.

С сочувствием подумаешь о теле:
В нём жизнь и смерть дерутся на дуэли.
И бросишься их страстно разнимать.
Но как разъединишь отца и мать?

Печальный философский пароход
Вдаль отплывал по воле негодяев.
Иван Ильин и Николай Бердяев,
Учёный и профессорский народ.

Холодным нетерпеньем сентября
Он по волнам скользил из Петрограда.
Чужбина – вот философу награда,
Вот любомудру алая заря.

И чайки в небе синем на беду
Чертили чутко огненные знаки
И провожали мысливших «инако»
В иную, чужеродную среду.

И мы грустим, заслышав позывные,
Секундных стрелок невозвратный бег.
Как бесприютен в мире человек!
Как краткосрочны радости земные!

Припомнится иная бесконечность,
Иная незапамятность придёт,
И всех живых отправит морем в вечность
Последний философский пароход.