Как мои пальцы извлекают
Из клавиш этих музыку, так звуки
В душе рождают музыку, да-да.

А значит, музыка есть чувство, а не звук;
И следует из этого, что чувство
Мое, когда я здесь тебя желаю,

О голубых твоих шелках мечтая, тоже
Есть музыка. Такое ж напряженье
Будила в стариках Сусанна^**:


Пока она тем нежным вечерком
Купалась в тишине родного сада,
С налитыми глазами старики почуяли

Вибрации басовых, колдовских,
Внутри звучащих струн, их немощная кровь
Вдруг выдала Осанны пиццикато.

В воде зеленой, чистейшей, теплой
Лежит Сусанна,
От струй прозрачных
Взыскуя неги,
И открывая
Мечты и грезы,
Она вздыхает
От их напева.

Потом на берег она выходит,
И овевает ее прохлада
От чувств прошедших.
Еще заметит, еще почует
Любовей бывших
Росу на листьях.

Ступив на травы,
Еще трепещет.
А ветры робки,
Как те служанки,
Что принесли бы ее накидку,
Да застеснялись.

Но ночь внезапно немеет, чуя
Дыханье чье-то у локтя дамы.
Ах, обернуться! —
Звенят кимвалы,
Взревели трубы.

Будто бубенчики звенят —
Служанки входят, гомоня.

Зачем Сусанна слезы льет,
Кто старики подле нее? —

Их шепот эхо повторит,
Как шелест под дождем ракит.

Но тут их лампы яркий нимб
Позор Сусанны явит им.

Будто бубенчики звенят —
Сбегут служанки, гомоня.

Краса в воображеньи быстротечна —
Прерывистый набросок меркнет;
Но во плоти она бессмертна.

Плоть тлеет; красота ее живет.
Так вечер тает в свежести своей,
Волной струится до скончанья дней,
Так никнет сад, едва похолодало,
Но зимнее прекрасно покрывало.
Так девы чахнут, старятся устало,
Внимая звукам горнего хорала.

Мелодия Сусанны в стариках
Будила похоть; но лишь отзвучала,
Пред ними Смерть с усмешкой злою встала.

Теперь она в бессмертии своем
На светлых струнах памяти играет,
Сложив хвалы немеркнущий псалом.

Средь двадцати заснеженных вершин
Подвижен был лишь только
Глаз дрозда один.

Сознание троилось у меня,
Как крона дерева,
Где три дрозда сидели.

Кружился дрозд на осени ветрах.
То было эпизодом пантомимы.

Мужчина с женщиной
Едины.
Мужчина, женщина и дрозд
Едины тоже.

Не знаю, что мне предпочесть,
Красоты модуляций или
Намеков прелесть,
Свист дрозда
Иль тишину, что после наступает.

Окно большое заполняют льдинки,
Они подобны варварским стекляшкам.
А тень дрозда снует за ними
Туда-сюда.
Расположенье духа
С той тенью связано,
Зачем и как — не ясно.

Наивные мужчины из Хаддама,
Зачем вы грезите о птицах золотых?
Неужто вы не видите, как дрозд
Все увивается
У ножек женщин ваших?

Речь благородная знакома мне,
И неизбежность самых чистых ритмов;
Но знаю я и то,
Что дрозд проник во все,
Что знаю я.

Когда из вида скрылся черный дрозд,
Границу задал он
Лишь одному из всех круговоротов.

Видение дроздов, летящих сквозь
Зеленый свет, заставило бы даже
Развратниц благозвучных закричать
Внезапно, резко.

Через Коннектикут он ехал
В карете из стекла.
И страх проник в него однажды —
Внезапно принял он
Густую тень от экипажа
За множество дроздов.

Река течет.
И должен дрозд лететь.

Был день как вечер.
Падал снег.
И собирался дальше падать.
И дрозд сидел
Среди ветвей кедровых.

Смерть солдата
Жизнь ограничена, а смерть закономерна,
Осеннею порою так бывает.
Солдат упал.

Не для того, чтоб стать звездою-однодневкой,
Чья кончина случилась ради
Пышных церемоний.

Смерть безусловна, также — немонументальна,
Осеннею порою так бывает,
Когда стихает ветер,

И без ветра, сквозь небеса,
Не глядя ни на что, проходят тучи
Своим путем.


И дом был тих...
И дом был тих и был спокоен мир.
Читающий оборотился книгой; ночь летняя

Как будто стала живой разумной книгой.
И дом был тих, и был спокоен мир.

Слова звучали, будто книги нет,
Вот разве что читатель, над страницей

Склонившийся, желал безмерно быть
Ученым, для которого та книга есть истина,

Ночь летняя же — совершенство мысли.
И дом был тих, поскольку должен был.

И частью смысла тишина была, и частью мысли:
К написанному доступ совершенства.

И был спокоен мир. А мир спокойный есть,
Та истина, где нет иного смысла, он сам —

Покой, он сам есть лето, ночь, он сам
Тот самый чтец, что здесь в ночи склонился.

Пальма на самом краю сознания,
За пределами самой последней мысли,
Возникает в бронзовом отдалении.

Златоперая птица,
Сидя на пальме, поет, без человеческих смыслов,
Без человеческих чувств, незнакомую песню.

И ты понимаешь тотчас, что по этой причине
Счастливыми мы не станем и несчастными тоже.
А птица поет. И перья ее сияют.

Пальма стоит на краю пространства.
Ветер бродит медленно средь ветвей.
Огненно-острые перья птицы свисают вниз.

Старик сидит
В тени сосны
В Китае.
Он видит,
Как у края тени
Голубой и белый дельфиниум
Развеваются на ветру.
Борода его развевается на ветру.
Сосна развевается на ветру.
Так струится вода
Среди сорной травы.

Ночь того же цвета, что
Женская рука:
Ночь, женщина,
Смутная,
Благоуханная и податливая,
Она прячется.
Заводь поблескивает,
Как браслет,
Сотрясаемый в танце.

Я сравниваю себя
С высоким деревом.
Я нахожу, что я намного выше,
Ведь я могу достигнуть солнца
Взглядом;
И я могу приблизить берег моря
Слухом.
Однако же я недоволен тем,
Как муравьи снуют
По моей тени.

Когда в мечтах поднялся я к Луне,
Белые складки ее плаща
Наполнились желтым светом.
Подошвы ног ее
Покраснели.
Волосы ее полны
Сетями голубых кристаллов
С недальних
Звезд.

Ни всем кинжалам фонарных столбов,
Ни зубилам длиннющих улиц,
Ни молотам куполов
И высоких башен,
Того не вырезать,
Что лишь одна звезда вырезает,
Сияя среди виноградных листьев.

Рационалисты в квадратных шляпах
Размышляют в квадратах комнат,
Глядя в пол,
Глядя в потолок.
Они заключают себя
В прямоугольные треугольники.
Если б они испытали ромбоиды,
Конусы, волнистые линии, эллипсы —
Как, например, полумесяца эллипс —
Рационалисты стали б носить сомбреро.