Свидетельство о регистрации средства массовой информации Эл № ФС77-47356 выдано от 16 ноября 2011 г. Федеральной службой по надзору в сфере связи, информационных технологий и массовых коммуникаций (Роскомнадзор)

Читальный зал

национальный проект сбережения
русской литературы

Союз писателей XXI века
Издательство Евгения Степанова
«Вест-Консалтинг»

Нина КОСМАН




Нина Косман  — поэт, прозаик, эссеист. Родилась в Москве. Живет в Нью-Йорке (США). Переводчик, преподаватель английского языка. Автор многих книг и публикаций. Член Союза писателей ХХI века. Постоянный автор «Поэтограда».



ПАМЯТИ НАУМА КОРЖАВИНА (1925-2018)

Я впервые прочитала его стихи в Кливленде. Записала их в особую тетрадку, которую всюду с собой носила, пока не потеряла ее несколько лет спустя. Мои родители были с ним знакомы, и когда в 13‑летнем возрасте я впервые приехала с мамой в Н. Й., мы остановились у тех же друзей родителей, у которых тогда временно жил Коржавин. Преодолев свою тогдашнюю стеснительность, я показала ему свои стихи и, прочитав их, он сказал: — Искра есть.
Прошло довольно много лет, и в 1991 году я получила письмо от литературоведа Ефима Эткинда, в котором он спрашивал не родственица ли я Анатолия Космана, друга его молодости, литературоведа, погибшего на войне. Я ему написала, что Анатолий был дядей моего отца… Tогда еще писали бумажные письма, не электронные, и я вложила в конверт несколько своих переводов Цветаевой. Прочитав мои переводы, Эткинд пригласил меня в Норвич (штат Вермонт) на цветаевский симпозиум. Я, конечно, поехала. Прочитала свою статью о Цветаевой, послушала других, и когда во время обеденного перерыва я сидела за столиком в норвичской столовой, ко мне подсел Коржавин. Я думала, что он меня не узнает и рассказала ему о нашей встрече много лет назад, когда мне было 13.
— Я Вам тогда показала свои стихи, и Вы мне сказали —
— Искра есть, — договорил он за меня.
Он, оказывается, все помнил.



ПАМЯТИ ВАЛЕНТИНЫ СИНКЕВИЧ
 (1926-2018),
ИЗДАТЕЛЯ И ПОЭТА ВТОРОЙ ВОЛНЫ ЭМИГРАЦИИ

Ушла Валентина Синкевич (1926-2018) — издатель, поэт второй эмиграции, хранитель стихов и рукописей поэтов второй и третьей волн эмиграции (второй больше, чем третьей). Я ее довольно хорошо знала, но знала я ее очень давно, поэтому из всех воспоминаний отобрала три.
Воспоминание первое. Конец семидесятых. Я держу в руках альманах «Перекрестки». Я дома в Форест Хиллс, и мои родители достали/ купили альманах для себя, но я, как обычно, сама стала его читать. Прислушиваюсь к разговору родителей между собой. Они говорят, что «Перекрестки» — единственное эмигрантское издание, которое публикует только стихи, никакой политики.
Воспоминание второе. Середина восьмидесятых. Был такой эмигрантский поэт и литературовед, Борис Филиппов; в те годы Новое Русское Слово печатало его колонку о забытых поэтах первой и второй волн эмиграции, и мама мне сказала, мол, пошли ему свои стихи, посмотри, что он скажет. Борис Филиппов написал мне в ответ очень теплое письмо, что мне в том возрасте было приятно, т. к. я впервые в жизни послала свои стихи известному эмигрантскому поэту и критику (а не эмигрантскому поэту посылать что бы то ни было в те годы было невозможно). В своем письме Филиппов советовал мне послать свои стихи Валентине Синкевич, издателю ежегодного альманаха «Встречи». Я не знала, что альманах «Перекрестки», который я видела у нас дома несколько лет назад, издается теперь под другим названием, и что «Встречи» — это и есть «Перекрестки». Я выслала Валентине Синкевич свои стихи и в ответ получила не только доброжелательное письмо с обещанием поместить мои стихи в следующий номер, но и телефоный звонок. Это было так давно, что уж не помню, о чем мы в тот раз говорили, но Валентина Алексеевна была щедра к «своим поэтам», как она называла печатающихся в ее альманахе, поэтому делилась с нами не только страницами своего издания, которое она печатала исключительно на собственные средства, но и своей жизнью, своими заботами, своим временем. Хотя к тому времени я уже не была ребенком, я все-таки еще не была очень взрослая, поэтому проблемы взрослой жизни, которыми Валентинa Алексеевнa делилась со мной по телефону, не всегда мне были близки — просто я еще не была на той стадии жизни, на которой интересуются проблемами родителей и детей. Помню один такой разговор, в котором Валентина Алексеевна рассказывала о внучке, отказывающейся есть. Валентина Алексеевна говорила, что в годы ее юности никто в России не отказывался от еды: кому придет в голову отказываться от еды, когда кругом голод и разруха… Вот так и получается, прибавила она, что мы, приехавшиеся из страны, в которой был дефицит всего, угодили сюда, в самую богатую страну мира… а анорексия и булимия — болезни именно богатых стран, и и вот — результат: при всем изобилии продуктов, наши дети отказываются есть. Прошло много лет с того телефонного разговора, и теперь у меня самой растет дочь-подросток, которая отказывается есть — в случае моей дочки это не болезнь, она просто не хочет есть то, что я покупаю, независимо от того, что это, даже если я покупаю то, что она любит: раз еда лежит в холодильнике, значит, дочку она не может заинтересовать — она ест только то, что покупает за пять минут до еды — т. н. take-out food… Теперь с пониманием вспоминаю переживания Валентины Алексеевны, которыми она делилась со мной много лет назад, когда я еще не могла представить себя ничьей мамой.
Воспоминание третье. Однажды, то ли в 85‑м, то ли в 86‑м, мне позвонила Валентина Алексеевна и пригласила на чтение в Бронксе. Предполагалось, что читать будут авторы стихов из недавно опубликованного номера «Встреч», но пришло всего несколько человек, наверно, потому что большинство жило за пределами Нью-Йорка. Я пришла с приятелем, приехавшим из другого штата, и присутствие еще одного человека, моего приятеля, было отмечено: теперь нас было шестеро вместо пяти. Мы сидели за длинным столом, и Валентина Алексеевна сказала, ну что ж, может, это и неплохо, что количество выступающих равно количеству слушателей — за исключением, конечно, моего приятеля, который не был ни выступающим, ни слушателем… хотя точнее было бы сказать, что слушателем он все-таки старался быть, несмотря на рудиментарные знания русского языка. Помню, как Валентина Алексеевна, стоя у стола, сказала, хоть и жаль, что здесь так мало присутствующих, это еще далеко не самое худшее из того, что может быть в жизни, как мы знаем, поскольку всем нам довелось через многое пройти, хотя, конечно, не все из собравшихся здесь пережили то, через что прошло ее поколение… Возможно, она говорила обо мне, так как все остальные были намного старше меня и, кажется, я единственная (не считая моего неговорящего по-русски приятеля) не принадлежала к поколению, пережившему в юности войну.
Спустя несколько лет я полностью перешла на английский, поскольку английский был языком моей повседневной жизни, и поэтому я перестала посылать Валентине Алексеевне ежегодную подборку стихов для публикации в ее альманахе, и из-за этого, к сожалению, наши письма и звонки свелись к минимуму, а вскоре и вовсе приостановились. Я помню одну из наших последних бесед, в которой она сказала, что ее стихи публикуют и читают в России — «в метрополии», сказала она. Она гордилась этим, и хотя в те годы все русское было очень далеко от меня, я была за нее рада.
А теперь — прощайте, вернее, до свидания, Валентина Алексеевна, спасибо вам от имени поэтов второй и третьей волн эмиграции, чьи стихи вряд ли выжили бы в безвоздушном эмигрантском пространстве последней четверти прошлого века без вашей издательской заботы и поддержки.