Во всей русской литературе трудно найти писателя, чьё творчество носило бы столь универсальный характер, как у К.Бальмонта – поэта, прозаика, драматурга, критика, эссеиста и переводчика. Тяготение к мировой культуре, свойственное "старшим" русским символистам, стремление к освоению её глубинных пластов отличает всю его литературную деятельность. Неслучайно поэтический дар Бальмонта органично сочетался в нём с переводческим талантом. Число выполненных им переводов огромно, и один их библиографический перечень занял бы немало страниц.
Бальмонт – непревзойдённый и неповторимый переводчик, заложивший основу первоначальных переводов образцов мировой поэзии. Как поэт-переводчик он на долгие годы сохранил живой интерес к другим языкам и литературам.

Он знал почти все западноевропейские языки и много переводил с них. В 20-е годы поэт выполнил ряд новых переводов из славянских и литовских поэтов. Изучал Бальмонт и восточные языки. "Я победил преграду многих чужестранных языков и научился полнотою души жить в разных эпохах и с самыми различными народами. …Я читаю без затруднений на языках – французском, английском, немецком, испанском, итальянском, шведском, норвежском, польском, португальском, латинском. Прикасался к египетскому, еврейскому, китайскому, японскому, к языкам Мексики, но, к сожалению, слишком поверхностно. Занимался ещё грузинским и кое-как разбираюсь в греческом. Лепетал в путях по-самоански и по-малайски. Всё это богатство манит, но тяготы жизни мешают мне изучить столько, сколько хочу. Мне бы очень хотелось изучить арабский и египетский по-настоящему. Также китайский и японский".
Его больше влекли к себе экзотические страны (Мексика, Египет, Океания, Индия и др.), гораздо сильнее, чем Западная или Восточная Европа.
В поисках "интересного" человека, отличного от "делового" европейца, Бальмонт тянулся к "примитивным" народам, ещё сохранившим, по его словам, свежесть мироощущения, "невинность" и "чистоту".
Свою первую, краткую, заграничную поездку он совершил в июне 1892 г. (Скандинавия – земля его предков). К началу 900-х годов он объехал почти всю Западную Европу. Его основным местопребыванием вне России уже в ту пору становится Париж. "Большую часть нашей жизни с Бальмонтом, – вспоминает его жена Е.А.Андреева, – мы прожили за границей, в Париже, оттуда ездили в Англию (Оксфорд), Бельгию, Голландию, Италию и Испанию, любимую страну Бальмонта". Испанцы, по его мнению, были "не похожи на других европейцев", и, кроме того, он очень любил испанский язык "самый певучий и красочный из всех европейских языков".
Высоко ценил поэт-декадент и английскую поэзию. В 1897 г. он впервые побывал в Англии, когда читал в Оксфорде лекции по русской литературе.
Поэт-переводчик особенно любил Шелли, с творчеством которого он знакомил русских читателей на протяжении 90-х годов, переводил также Блейка, Байрона, Теннисона, ценил Уайльда, которому посвятил несколько статей.
Живя преимущественно в Париже, поэт-путешественник совершает поездки в Англию, Бельгию, Германию. Летом 1904 г. путешествует по Швейцарии и Испании. Уже тогда Бальмонт задумывает совершить кругосветное путешествие. "К январю я кончаю Шелли, Эдгара По и третий том Кальдерона, – пишет он в одном из писем к Вал.Брюсову, своему другу и соратнику, – затем в течение многих месяцев читаю миллион книг об Индии, Китае и Японии. Осенью будущего года еду в кругосветное путешествие в Константинополь, Египет, вероятно, Персия, Индия, часть Китая, Япония. На обратном пути – Америка. Путешествие – год. Если б Вы захотели поехать вместе со мной, это была бы сказка фей. Поедемте. Подумайте, что за счастье, если мы вместе увидим пустыню и берега Ганга, и священные города Индии, и сфинкса, и пирамиды, и лиловые закаты Токио, и всё, и всё".
С годами в его стихах выдвигается "восточная тема", звучат индийские и китайские мотивы ("Горящие здания", "Будем как солнце"). Как видно, тональность сборников поэта определяется его "языческими" настроениями, живущего в единении со стихиями и испытывающего от близости к ним экстатическое состояние: горение, пожар чувств, страсть. Великолепный и красочный, "огненный" мир Востока утверждается в поэзии Бальмонта как антоним скучной и прозаической Европы, погружённой в свои прагматические заботы. При всём своём тяготении к Востоку, к романтическому и экзотическому миру Красоты и Природы, Бальмонт всегда испытывал искреннюю и глубокую привязанность к России, а также другим славянским странам. В 20-е годы, будучи во Франции, Бальмонт написал ряд статей о "славянском братстве". В течение многих лет Бальмонт с любовью переводил на русский язык произведения польских писателей, а также поэзию чехов, сербов, хорватов, словаков. Родственной славянскому миру он считал и Литву. Будучи в Париже, он писал и печатался в сборнике "Северное сияние" ("Стихи о Литве и Руси". Париж, 1931). Или же, например, "Соучастие душ. Славия и Литва" ("Россия и славянство". Париж, 1929, № 6, 5 января); "Славянское дружество" ("Россия и славянство", 1929, № 40, 31 августа) и др.
Какой бы страной ни увлекался Бальмонт, он всегда обращался не только к языку, но и к фольклору – мифам, песням, преданиям, внимательно изучал их и пытался перевести их на русский язык. По убеждению поэта, именно они сохранили следы "первозданности", не замутнённые позднейшими культурными наслоениями. Каждому путешествию Бальмонта в новую страну предшествовало внимательное изучение поэтом её культурных памятников, чтение и изучение научной литературы и т.п., испытывая при этом, по его словам, "восторг изучения". В одном из писем своим знакомым и друзьям Бальмонт писал: "Кончаю "Зовы древности" для "Пантеона". Все дни пишу. В душе светло".
Книга "Зовы древности" появилась в конце 1908 г. в петербургском издательстве "Пантеон" (серия "Мировая литература"), вскоре она была выпущена вторым – дешёвым – изданием. В 1923 г. в Берлине состоялось новое, расширенное издание этой книги.
В своих очерках, посвящённых Египту, Бальмонт обстоятельно рассказывал русским читателям о мифологии, истории, религиозных верованиях и культах Египта, изучал труды французских египтологов, пытаясь приблизиться к тайне этой древней страны. Однако субъективность восприятия неизменно одерживала в Бальмонте верх над любым знанием: "край Осириса рисовался поэту в розовых романтических красках. Достоверные описания поэта-путешественника перемежаются в его очерках и письмах с поэтическими восторгами и наивной умилённостью перед непознаваемым, таинственным "первозданным" миром и его обитателями.
Наиболее продолжительным и важным по своим последствиям было для Бальмонта его "кругосветное" путешествие, начавшееся в январе 1912г. с поездки в Англию, а оттуда в Южную Африку и дальше на острова – в Океанию 1 февраля 1912 г. Бальмонт и Е.К.Цветковская, его гражданская жена и "вечная спутница" отплывают из Лондона на Канарские острова, а оттуда – к мысу Доброй Надежды (Кейптаун).
Новая Гвинея, которую посетил Бальмонт, покорила его своим "первобытным" обликом. Общаясь с туземцами островов Самоа, Фиджи, Новая Гвинея и др., Бальмонт внимательно наблюдал их обычаи, собирал предметы их культа и быта.
Из своего путешествия Бальмонт привёз в Европу множество фотографий, а также богатую этнографическую коллекцию, которую он пожертвовал затем Антропологическому музею Московского университета.
Чем сильнее восхищался Бальмонт обитателями океанских островов, тем более обострялось в нём чувство неприязни к колонизаторам-англичанам. "Англичане уничтожили красивые смуглолицые племена тасманийцев, и от них не осталось и следа, – рассказывал впоследствии Бальмонт в своих лекциях об Океании. – В Австралии то же явление – систематическое истребление туземцев".
В отличие от многих европейцев, Бальмонт обратил внимание на бедственное и бесправное положение туземцев, горячо сочувствовал им и справедливо возмущался жестокостью английских колонизаторов. В целом же ситуацию в "странах Солнца" поэт оценивал далеко не объективно. Он слишком идеализировал жителей Океании и видел их только такими, какими хотел их видеть: наивными, чистыми, свободными людьми, предающимися "естественной" любви на лоне природы, поющими и пляшущими в лучах солнца или при свете луны. Он не задумывался над тем, каковы реальные условия жизни этих "детей природы", занятых тяжким изнурительным трудом, ведущих борьбу за своё существование.
Будучи в Индонезии, поэт в своих письмах излагает восторженные впечатления от ярких и живописных картин тропической природы островов, в особенности на Яве, главном острове Индонезии, с его могучими деревьями и нежными розовыми лотосами, красной акацией и "птицами-небылицами", знаменитым ботаническим садом в городе Бейтензорг (в западной части Явы), где собраны деревья со всего земного шара.
Отчасти разочаровала Бальмонта Индия. Своей нищетой она напомнила ему Россию. "Трижды несчастная страна – безвозвратно пригнетённая", – так говорил он об Индии. Тем не менее Бальмонт увлекается древнеиндийской поэзией и принимается за перевод санскритской поэмы "Жизнь Будды", проявляет особый интерес к памятникам индийской культуры, переводит на русский язык драмы Калидасы.
Из письма к жене Е.А.Андреевой мы узнаём о том, что летом 1914 года в местечке Сулак на берегу атлантического океана (во Франции) Бальмонт узнаёт о начале первой мировой войны, которую он воспринимает как "злое колдовство". Конец 1914 и начало 1915 г. Бальмонт проводит в Париже, работая над переводом драм Калидасы. Поэта неудержимо тянет в Россию. "Я чувствую, что я бесконечно теряю как поэт, оттого, что я не живу в России, а лишь приезжаю туда. Я безусловно хочу жить в России, а за границу только приезжать". Весной 1915 г. через Англию, Норвегию и Швецию Бальмонт возвращается в Россию.
С сентября по декабрь 1915 г. Бальмонт совершает длительное турне по России (с запада на восток), выступает с лекциями. (Темы лекций: "Океания", "Лики женщины", "Любовь и смерть в мировой поэзии" и др.).
Вечера и выступления Бальмонта были чрезвычайно насыщены, протекали с огромным успехом, поэт ярко и вдохновенно говорил об Океании, читал стихи. Наряду с этим он продолжает заниматься самообразованием, вновь обращается к китайской истории и культуре, читает "Мифы китайцев", изучает языки (китайский и японский), занимается поисками исторического материала, написанного русскими синологами и изданного в Санкт-Петербурге в 1880-1890-е годы.
В конце 1915г. в Москве в издательстве "Скорпион" выходит в свет книга Бальмонта "Поэзия как волшебство", в которой наиболее полно выражен его взгляд на назначение поэзии. Лирическая поэзия, по Бальмонту, – это "внутренняя музыка", переданная размеренной речью и наделённая особым, волшебно-магическим смыслом. На примере народных сказаний и мифов (мексиканских, индийских, скандинавских и др.) Бальмонт-теоретик утверждает "первичность" и "самобытность" древней поэзии: "Первичный человек – всегда Поэт".
Наконец, в мае 1916г., происходит встреча Бальмонта с Японией – страной, которой суждено было занять особенное место в духовном мире русского поэта.
Все ранние русско-японские контакты были непреднамеренными, случайными, тем более, что на протяжении трёхсот лет Япония была почти полностью "закрытой" страной, – вплоть до 1868 г., до реставрации Мэйдзи, иностранцы допускались лишь в два порта. Жизнь японцев была для окружающего мира как бы "за семью печатями".
О более серьёзных и целенаправленных культурных контактах можно говорить только начиная с печальных событий русско-японской войны, т.е. с 1905г. По наблюдению акад. Н.И.Конрада, в среде японских литераторов имела хождение фраза: "Япония победила Россию в войне, но полностью побеждена в литературе. Японцы народ трудолюбивый и тянутся к знаниям".
К 1910 году они уже неплохо знали русскую классическую литературу ХIХ века, особенно прозу Толстого и Достоевского, книги которых считались в Японии бестселлерами и открывали списки "лучших книг года". За ними следовали произведения Тургенева, Гоголя, Чехова, Гончарова, Горького, проза Пушкина.
К 1916 г. (т.е. времени посещения Японии Бальмонтом) уже произошло важное событие в истории русско-японского сближения: в сознании японцев был преодолён некий синкретизм восприятия, русская литература понималась не как расплывчатое целое (так было в конце ХIХ и в самом начале ХХ века), а определились индивидуальные черты отдельных писателей: они как бы приблизились к японцам, обозначились пропорции.
В 1916г. Бальмонт неожиданно для себя встретил в Японии знание и понимание русской литературы, что вызвало у него искреннее удивление. Японцы смогли уловить близкие им поэтические ассоциации, которые помогли восприятию русского символистского стиха. Многое в поэзии Бальмонта интерпретировалось японцами как новое, необычное, фантастическое, и именно эти свойства, контрастные по сравнению с собственной поэтической традицией, интересовали японцев в наибольшей степени, они давали импульс их собственному творчеству.
Разработка "русской" темы означала для японских филологов скорее углубление знания о новейших европейских литературных направлениях; их взгляд на мировую поэзию становился более отчётливым. Появление же самого Бальмонта в Японии – первого поэта из России, побывавшего в этой стране, – произвело на японцев большое впечатление и вызвало множество откликов.
Присущая японцам образованность, знание многими, почти всеми, хрестоматийных поэтических текстов и сюжетов, повсеместное распространение гуманитарных знаний– предмет удивления и восхищения европейцев, посещавших Японию. По этому поводу Востоков писал: "Японцы– все поэты. Стихи льются там естественно, без всяких усилий, у всех, мужчин и женщин, от самых низших до самых высоких слоёв общества. Уличный торговец, носильщик, рикша, бедная женщина-работница – все прирождённые стихослагатели, и все поэты не только в смысле формы, но и в смысле настроения. …Главный источник поэзии Японии, вдохновлявший лучших её поэтов, – чувство природы, способность слияния, разговора с ней".
Небезынтересно, что японское влияние в то время часто приходило не с Востока, а с Запада, например, через французских импрессионистов, увлекавшихся японскими гравюрами, миниатюрной живописью, архитектурой, костюмом. Страстным приверженцем японской живописи был, как известно, Максимилиан Волошин, близко знакомый с Бальмонтом. Живя в Париже, где он часто общался с поэтом, Волошин в середине 1900-х годов серьёзно изучал в Национальной библиотеке произведения японских мастеров, оказавших решающее влияние на его собственную живописную манеру.
Решение посетить Японию весной 1916 года было связано у Бальмонта с маршрутом его гастрольной поездки, который вёл на Дальний Восток. 10 апреля 1916 г. Бальмонт приезжает во Владивосток. Местная газета "Далёкая окраина" уже 5 апреля извещала своих читателей о лекциях известного поэта, назначенных на 11 и 12 апреля. Первая лекция была озаглавлена "Любовь и смерть в мировой поэзии", вторая – "Вечер поэзии Бальмонта". Она сопровождалась чтением стихотворений из ещё ненапечатанной книги "Ясень. Видение древа", а также многочисленных отрывков "из различных произведений мировой поэзии".
23 апреля, сидя во владивостокском отеле "Централь", Бальмонт писал Е.А.Андреевой: "Несмотря на необходимость последнего выступления, я принял ряд малых, но важных героических мер, благодаря которым уже сегодня утром, в 10 часов, я получил заграничные паспорта. В то же время мои здешние друзья обо мне хлопотали, и в результате я еду в Японию, в понедельник 25-го, необычным способом: на торговом корабле, где чудесные каюты, но где, кроме меня, Елены и корреспондента "Далёкой окраины", нет никаких пассажиров.
Две недели, проведённые Бальмонтом в Японии, были до предела насыщены поездками, осмотром достопримечательностей, встречами. Яркие картины Японии, обворожившей Бальмонта в первые же часы, переданы в его письмах, по которым можно воссоздать хронику пребывания русского поэта на японских островах. "В Токио я видел столько японок и японцев, в парке Уэно и на улицах, что мне кажется, будто я жил здесь, в Японии, уже много месяцев. А при входе в парк стоит гигантский ясень саженей в 5 в обхвате и с совершенно окаменевшим стволом, но живой, с прекрасными развесистыми зелёными ветвями. Увлёкся там двумя маленькими японочками и их заинтересовал. Но это так мимолётно. Я влюблён в отвлечённую японку, и в неё нельзя не быть влюблённым. Так много во всех японках кошачьей и птичьей грации. Это сказочные зверьки. Это не человечицы, а похожие на человеческих женщинок маленькие жительницы другой планеты, где всё иное, очертания, краски, движения, закон соразмерностей. Когда они откликаются на зов, они произносят быстрым, охотным, полудетским голоском: "Э!" или "Ай!". Это "Ай" так обворожительно, что оно мне, верно, будет сниться всю жизнь. И они радостно счастливы от каждого обращения к ним. Им весело побежать, качаясь маленьким тельцем, и принести что-нибудь. Они– воплощение изящной внимательности".
Бальмонт чутко улавливает гармонические звуки жизни, построенные по законам иного лада, чем европейский.
"Я был вчера в Камакуре. Там гигантский Будда. В старинном городе находится статуя Будды высотой в 15 метров (создана в 1252г.). Там монастыри и храмы и великолепное морское побережье (взморье). …Вся Япония – шедевр, вся она – воплощение изящества, ритма, ума, благоговейного трудолюбия, тонкой внимательности". Поразил поэта своей красотой Никко – храмовый комплекс неподалеку от Токио, гордость японских зодчих. "Не прекращается, а лишь усиливается моя влюблённость в Японию, – пишет поэт. – Изящные люди среди прекрасной природы. Но ведь это идеальное сочетание!".
"Я путешествую по Японии по прихоти сердца, – рассказывает Бальмонт в своём письме А.Н.Ивановой, – стараясь нигде не задерживаться, даже на лишние полсуток, и желая увидеть возможно больше разного, на те гроши малые странствуя, которые у меня остались от последних выступлений. Но путешествовать по Японии совсем недорого. В Токио меня замучили литературные посетители. Оказывается, я очень известен в Японии".
Поэта торжественно и бурно встречали, от репортёров не было отбоя, его узнавали на улицах, токийские газеты помещали на своих страницах его портреты, стихи, писали статьи и очерки о нём. Бальмонт был искренне удивлён этим восторженным приёмом и чрезмерным вниманием, тёплым и почтительным отношением к себе японцев.
Неожиданными были и восторженные приёмы, которые устроили ему в Японии журналисты и представители литературно-издательского мира, а также наряду с этим приходилось писать автографы, вести трудные, утомительные подчас разговоры с репортёрами и представителями японской прессы, молодыми поэтами, редакторами журналов, переводчиками и фотографами, желающими запечатлеть в своей памяти встречу с знаменитым русским поэтом и интересующимися впечатлением, произведённым на поэта их родиной. Менее всего рассчитывал он встретить такой радушный, полный энтузиазма приём в стране, где, казалось бы, он мог пройти совершенно неизвестным и незамеченным.
По возвращении Бальмонта в Петербург наступает (как это обычно у него бывало) период интенсивного творческого осмысления всего пережитого им за время путешествия. Поэт задумывает серию статей о "Стране Солнца", пишет посвящённые ей стихотворения, предполагает всерьёз заняться японским языком. В своих публичных выступлениях он постоянно вспоминает Японию. В очерке-наброске "Игранья раковины" рассказывается о посещении им японских городов. Незнакомая ранее страна, чем больше думал о ней поэт, открывалась ему не только как экзотический край самураев и гейш, но и как изысканный прекрасный сад – воплощение самой Красоты. "Япония, – писал он в своём очерке, – страна смелейших бойцов и нежнейших женщин, край, где чтят предков, где уважают растения, где не мучают и не пожирают животных, где скрывают свою боль и показывают свою радость, где, исполняя всякую работу, в конце концов всё-таки остаются чистыми, где чистота есть первое условие жизни, и на полу чище, чем на столах в других странах".
Свою близость к Японии, духовное родство с ней Бальмонт пытался объяснить собственной "солнечностью". Поэт всегда подчёркивал и в стихах, и в очерках это начало, которое считал своей особой чертой, даром: "Я в этот мир пришёл, чтоб видеть Солнце". Стремление "быть как Солнце", не оставлявшее Бальмонта и в зрелые годы, естественно сливалось в нём с теми чувствами восхищения и любви, которые пробудила у него Япония – Страна Восходящего Солнца.
Душа Японии выражена, по Бальмонту, не только в облике и характере японских женщин. В ещё большей мере она проявляется в традиционной японской поэзии. Страстный интерес Бальмонта к японской стране невозможно отделить от той увлечённости, с которой он в 1916 г. изучал произведения японских поэтов (конечно, в переводах на западноевропейские языки) и пытался "перепеть" их по-русски.
Любая страна, с которой приходилось знакомиться Бальмонту, воплощалась для него в поэзии её народа. Точно так же душа Японии запечатлелась, по убеждению Бальмонта, в коротких стихотворениях – танка и хокку. "Перепеваю японские танки. Я ими пленён. Не очаровательно ли пропела нежная японочка IX века Исэ:

В очерке "Страна-поэма" Бальмонт пишет: "Я – русский, и я европеец, потому, конечно, я люблю больше свою поэзию, и она мне кажется более совершенной по глубине и силе. Но в то же время я не могу не признать, что кроме испанцев, создавших подобные же трёхстрочные и четырёхстрочные песенки, ни один европейский народ не умеет в трёх, в четырёх, в пяти строках дать целый законченный образ, всю музыку настроения, полное прикосновение души к душе, как это умеет сделать японец".
По своему духу и настроению японская традиционная поэзия была созвучна бальмонтовской лире с её неизменной импрессионистической окраской и в этом смысле многие японские поэты оказались ему изначально близкими. Не случайно переводы Бальмонта с японского получили восторженную оценку со стороны такого знатока, как Ямагути Моити. Японский учёный писал Бальмонту: "Читаю Ваши переводы и всё, что Вы говорите о японской поэзии, читаю и умиляюсь… Некоторые переводы до слёз хороши. Вы воплотили в действительности то, что было в мечтах души моей".
Переводы известнейших стихотворений, шедевров японской классической традиции (Бальмонт был во многих случаях первым переводчиком знаменитых танка и хокку, а некоторые до сих пор известны только в его переводах) были сделаны им с великолепных прозаических подстрочников, созданных лучшим в Японии знатоком русского языка и литературы Ямагути Моити.
Даром судьбы были для Бальмонта и друзья, приобретённые им в Японии.
Вернувшись в Россию, Бальмонт сохраняет связь не только с Ямагути Моити, но и с другими японскими друзьями. Он обменивается с ними письмами, посылает в Японию все свои статьи и переводы из японских поэтов, появляющиеся на русском языке. В ответ из Японии, наряду с письмами, приходят журналы и книги, в которых печатаются его произведения.
Особым расположением Бальмонта пользовался очаровательный Осэ – молодой поэт, переводчик, преподаватель Токийского университета Васэда Айка Осэ, о котором вспоминал Бальмонт в очерке "Игранья раковины". "Я радуюсь, что у меня есть в Японии такие преданные друзья", – пишет он в письме к Цветковской.
Столь восхитившее Бальмонта письмо А.Осэ (написанное по-русски) сохранилось в архиве поэта: "Вы пришёл, неожиданно отошёл, как тень" – в таком чисто японском стиле вспоминал Осэ о приезде Бальмонта в Японию. Из письма явствует, что Осэ рекомендовал очерки русского поэта в "Литературный журнал университета Васэда".
Особое место в ряду японских знакомств Бальмонта занимают его связи и встречи с Нобори Сиому, известным японским русистом, профессором влиятельного университета Васэда в Токио, которому принадлежит важная роль в знакомстве японцев с русской литературой.
Изучив русский язык и литературу, Нобори Сиома всерьёз занялся переводом русской классики, увлёкся Достоевским и в 1914 году опубликовал перевод "Униженных и оскорблённых", в 1911г. издал очерк "Великий Толстой", переводил произведения Толстого, Горького, Куприна, Короленко, а в 20-годы перевёл книгу Мережковского "Толстой и Достоевский".
В 1915 году Нобори Сиому выступил как литературовед, издал книгу "Современные идейные течения и литература в России", где подробно писал о русском символизме, в том числе и о Бальмонте. Именно эту книгу он подарил Бальмонту в день их знакомства в Токио. "Вдумчивый, похожий на наших северян Нобори, – вспоминал о нём Бальмонт, – принесший мне свою книгу "Течения русской поэзии" (в очерке "Игранья раковины").
В своём фундаментальном труде – монографии объёмом почти в 800 страниц – Нобори Сиому сумел описать, довольно подробно и совершенно достоверно, все литературные течения (акмеизм, футуризм, символизм и др.), представил портреты многих деятелей русской литературы, уделил много внимания цитатам из произведений поэтических, прозаических, а также из теоретических статей, воспоминаний, автобиографий и т.д. Это своеобразная энциклопедия русской литературной жизни начала ХХ века. У японского учёного несколько иное, новое отношение к русскому символизму, более тонкое и проникновенное изучение его, с выявлением общности и близости с японской поэзией. Как считает Нобори Сиому, символические обозначения идей Бальмонта – основателя русского символизма: свет, мрак, ветер, лунный свет, буря, вода, земля, дерево, трава (все эти образы необычайно близки японцам). Упомянув о воздействии Бодлера, о романтических пристрастиях русского поэта, Нобори Сиому выделил ключевые понятия его поэтики: иллюзия, видения, мечты, звучания, настроение. Нобори Сиому заинтересовала тема города в поэзии Бальмонта. Приведены некоторые "городские" стихотворения русского поэта-символиста в переводе Нобори Сиому. Переводы эти точны и передают музыку стиха Бальмонта.
Для поэта-символиста, живущего ощущением мгновения, вознесшегося над изначальным временем и пространством, вне мгновения нет ни поэзии, ни солнца, ни луны, ни лет. Идея и ощущение мгновенности созвучна была некоторым представлениям японцев о времени, о бренности и быстротечности жизни. С идеей мимолётности Сиому связывает свойственную Бальмонту переменчивость его "я" ("Я вечно другой"), японский учёный называет его "поэтом иллюзий", говорит о том, что Бальмонт в стихах "даёт лишь мгновения".
Бальмонт считал, что над мраком земной жизни, выше её, в фантастическом мире мечты, в другом мире, который он создаёт, существует истинная жизнь. Недаром в заголовках газетных статей были использованы названия глав из книги Нобори Сиому: "Изысканный индивидуалист Бальмонт", "Поэт мгновения", "Комета и Летучая звезда русской поэзии" и др. Весьма близкая японцам идея мимолётности, бренности, неистинности существования, привитая буддизмом к японскому искусству – живописи, гравюре, поэзии, прозе – в стихах русского поэта получала совершенно неожиданную трактовку.

Яркие экзотические образы солнца и луны, созвучные японской поэзии и занимающие в творчестве Бальмонта заметное место, представляются Нобори Сиому чрезвычайно важными, вокруг них, по его мнению, концентрируются основные мотивы бальмонтовской лирики.
Экзотический "имидж" далёкого поэта имеет много общего с поэтами Японии. Однако присущий Бальмонту индивидуализм был сравнительно новым понятием для Японии. В главе своей объёмной монографии японский учёный изучает "изысканный индивидуализм" Бальмонта и вновь возвращается к мысли о том, что стихи поэта – это запечатлённые мгновения."Для него жить – значит быть во мгновениях, отдаваться им. Жизнь представляется поэту потоком мгновений".

В главе "Особенности русского символизма" Нобори Сиому, назвав русский символизм "результатом взаимодействия России и Запада", подробно говорит о Мережковском, Гиппиус, Бальмонте, Сологубе, Брюсове, причём Бальмонта он справедливо относит к "столпам символизма", к "старшим", а младшими называет Вяч.Иванова, Андрея Белого, Городецкого, Блока. На примере творчества Бальмонта японский литературовед пишет о соединении в стихах символистов музыки, философии, поэзии. Символисты создали особенную атмосферу в русской культуре, они, – писатели, тонко чувствующие трагизм своего времени, – решили перебороть духовный кризис и произвели революцию в поэзии.
Особенность произведений Бальмонта состоит в том, что в его поэзии ощущается стремление проникнуть в идеальный мир, который возвышен над временем и пространством. Он перемещает людей и обстоятельства своего окружения в иной мир, он одушевляет свой идеал и вырывает его из реальной жизни. Он переносит свой взгляд на неживые предметы и разъясняет космические силы с философской точки зрения – так создаются символистские стихи.
Японцы ценят в стихах Бальмонта солнечность, яркость красок и тонкость ощущений природы. Они находят, между прочим, что, несмотря на кратковременность своего пребывания в Японии, русский поэт очень метко схватил основные черты японской природы и японского национального характера. Все очерки Бальмонта о Японии переведены на японский язык по нескольку раз.
Нобори Сиому запомнились и показались лестными слова Бальмонта: "Японцы, с одной стороны, – импрессионисты, с другой – символисты".
Приезд Бальмонта в Японию оказался для Японии заметным культурным событием. Справедливо замечание Бальмонта, обронённое им в письме к Е.К.Цветковской после получения японского журнала, где было помещено письмо Бальмонта к Ямагути Моити, а также переводы стихотворений "Самурай", "К Японии" и "Японке": "Японцы окончательно пленились мной – и пленяют меня". В очерке "Япония. Белая хризантема" – этом удивительном эссе –поэт задаётся вопросом:
"Почему же я, чужестранец, так близок к Японии? Я знаю. Нас обвенчало Солнце. Я иду, а сердце поёт: Скажи, о, сердце \ Сынов Ниппона: \ Навстречу Солнца \ У горной вишни \ Цветы цветут".
"Я смотрю, как падают и вьются снежинки. Они все похожи, и все различны. Они падают мне на руку и нежно тают. Воздушные кристаллинки. Невесомые звёздочки. Они падают на лицо мне, и не поймёшь – обжигают слегка или слегка холодят щёку. Они касаются угла моих глаз. Ресницы мои дрожат, точно лёгкие крылья бабочки коснулись их. Или нет, точно маленькие-маленькие феи не хотят целовать моих губ, но хотят целовать мои глаза. "Это хокку", – шепчу я себе, – это трёхстрочные японские малютки хокку". Я говорю себе: "Нужно написать хокку". И в уме моём рождается троестрочие:

Это мало, думаю я. Нужно что-нибудь ещё. Но тотчас же говорю себе – довольно. И тихонько смеюсь, припоминая слова одного японца: "Написать две-три хокку, этого совершенно достаточно для целой человеческой жизни".
Русский поэт-символист верно уловил и осмыслил общенародный характер этого уникального и идеального явления искусства. "Японская танка, – пишет Бальмонт, – может быть менее и более красива, менее и более очаровательна. Но никакая японская танка не может быть некрасивой, как не может быть некрасивой в пруду ни одна золотая рыбка".
Небезынтересны и дальнейшие наблюдения великого поэта, пытающегося разгадать тайну "краткого речения в поэтической форме". "Я думаю, она коренится в способности людей Востока к глубокому молчанию. Люди Востока любят говорить, как и мы, но мне кажется, они не любят болтать, как непомерно болтают европейцы. Они любят говорить, когда им есть что сказать. Отсюда – глубокие восточные поговорки. Не отсюда ли и эта иссечённая поэтическая форма? Японец душою своей долго смотрит в своё чувство, прежде чем о нём заговорить".
Свою близость к Японии, духовное родство с ней Бальмонт пытался объяснить собственной "солнечностью" – поэт всегда подчёркивал и в стихах, и в очерках это начало, которое считал особой чертой, даром.

таково самовыражение пылкого и пламенного поэта, пристрастного к Солнцу, от которого он получает духовную энергию.
Стремление "быть как Солнце", не оставлявшее Бальмонта и в зрелые годы, естественно сливалось в нём с теми чувствами восхищения и любви, которые пробудила у него Япония – Страна Восходящего Солнца.
Солнце ассоциируется у поэта с огнём и пламенем. Неслучайно он слагает "Гимн Огню", навеянный огнепоклонничеством, лежащем в основе религии зороастризма.
Кстати, о своём "горении" он пишет и в стихотворении, посвящённом кораническим мотивам, "Я обещаю вам сады" с эпиграфом "Коран".

Следует отметить, что из всех японских знакомых Бальмонта Нобори Сиому был, конечно, более других осведомлён о русском поэте. В почти 800-страничной монографии Нобори Сиому сумел описать, довольно подробно и совершенно достоверно все литературные течения (акмеизм, адамизм, футуризм, символизм и др.), представил портреты многих деятелей русской культуры конца ХIХ – начала ХХ веков, причём много внимания уделил цитатам из произведений поэтических, прозаических, а также из теоретических статей, воспоминаний, автобиографий и т.д.
Примечательно, что в разделе "Символизм" много места уделено творческой биографии Константина Бальмонта. Японский учёный представил читателям 16 поэтических и прозаических книг Бальмонта. В главе "Бальмонт – поэт мгновения" Нобори Сиому писал, что с приходом Бальмонта в поэзию "новые мелодии зазвучали в русском литературном мире", связывая это новое веяние с именем великого французского поэта Шарля Бодлера.
Известно, что образ "царственного Бодлера", как называл его Бальмонт, был запечатлён им в поэтическом посвящении "К Бодлеру":

Упомянув о воздействии Бодлера, о романтических пристрастиях русского поэта, Нобори Сиому выделил ключевые понятия его поэтики: иллюзия, видение, мечты, звучание, настроение. Бальмонт, по его мнению, вместе с Мережковским и Сологубом, стал основателем русского символизма. Стихи Бальмонта в переводах Нобори Сиому точны и передают музыку стиха Бальмонта, их волшебство и колдовскую силу, насколько это вообще возможно в иной стихотворной системе, "без рифмы– рифма, как уже говорилось, несвойственна и японской поэзии".
Шедевром поэзии считали японцы и знатоки поэзии известное стихотворение Бальмонта "Чёрный чёлн".

Назвавший русский символизм "результатом взаимодействия России и Запада", Нобори Сиому подробно говорит о Мережковском, Гиппиус, Бальмонте и Брюсове, причём Бальмонта он справедливо относит к "столпам символизма", к "старшим", а "младшими" называет Вяч.Иванова, Андрея Белого, Городецкого, Блока. На примере творчества Бальмонта японский литературовед пишет о соединении в стихах символистов музыки, философии, поэзии.
В 900-е годы, – как объективно рассуждает и мыслит японский учёный, – именно Бальмонт представлял русский литературный мир, в то время он отдал дань романтизму. И хотя у него не достало сил на то, чтобы стать первым в поэтическом мире, он, научившись многому у Бодлера, вдохнувшего много индивидуального во французский романтизм, всё же произвёл революцию в поэзии. Особенность произведений Бальмонта состоит в том, что в его поэзии ощущается стремление проникнуть в идеальный мир, который возвышен над временем и пространством. Он перемещает людей и обстоятельства своего окружения в иной мир, он одушевляет свой идеал и вырывает его из реальной жизни. Он переносит свой взгляд на неживые предметы и разъясняет космически силы с философской точки зрения – так создаются символистские стихи. Его тема – сознание и опыт городского жителя, в этой теме отразилась судьба самого Бальмонта.
Привязанность и константный интерес Бальмонта к Японии, роль и воздействие Японии в духовно-творческом обогащении великого поэта, его статьи об этой стране, цикл стихов, посвящённых Японии, его деятельность как переводчика японской поэзии – яркое, уникальное явление, подобного которому не знает история русско-японских культурных отношений.