Юрий ВОРОТНИН
ИЗ КНИГИ «ПОЗДНЯЯ УСЛАДА»
ИЗ КНИГИ «ПОЗДНЯЯ УСЛАДА»
Юрий Воротнин — поэт. Родился в 1956 году в пос. Пирово Тульской области. Окончил строительный факультет Тульского политехнического института и был направлен на работу в Московскую область. Заслуженный строитель России, президент футбольного клуба «Истра», генеральный директор ОАО «ПСО-13». Печатался в журналах «Поэзия», «Наш современник», «Молодая гвардия», «Сибирские огни», «Дети Ра», в альманахе «Поэзия», в «Литературной газете», в газете «Московия литературная».
Автор книг стихотворений «Стихотворения 1973–2005» (2006), «Осень в райских садах» (2006), «На вечной дороге» (2010), «Небесный щит» (2013), «Поздняя услада» (2018).
Кавалер Золотой Есенинской медали, лауреат премий им. Роберта Рождественского, им. Ярослава Смелякова. Член Союза писателей России. Живет в Дедовске Московской области.
Автор книг стихотворений «Стихотворения 1973–2005» (2006), «Осень в райских садах» (2006), «На вечной дороге» (2010), «Небесный щит» (2013), «Поздняя услада» (2018).
Кавалер Золотой Есенинской медали, лауреат премий им. Роберта Рождественского, им. Ярослава Смелякова. Член Союза писателей России. Живет в Дедовске Московской области.
* * *
Под утро сдавит грудь,
Как будто ободами,
Я не могу уснуть,
И сон избыть — беда мне.
Не то, чтоб ночь до дна
Не вычерпал к рассвету,
А просто — явь темна
И объясненья нету.
Как будто ободами,
Я не могу уснуть,
И сон избыть — беда мне.
Не то, чтоб ночь до дна
Не вычерпал к рассвету,
А просто — явь темна
И объясненья нету.
* * *
Когда б не серебро твоей слезы,
Я от забот легко б освободился,
Перевернул б песочные часы,
Взмахнул рукой — и заново родился.
Но серебро мой осеняет путь,
Моим желаньям щедро потакая,
Как будто знает, что когда-нибудь
Мои глаза придавит пятаками.
Я от забот легко б освободился,
Перевернул б песочные часы,
Взмахнул рукой — и заново родился.
Но серебро мой осеняет путь,
Моим желаньям щедро потакая,
Как будто знает, что когда-нибудь
Мои глаза придавит пятаками.
* * *
От бессилья я жестче и злее,
Ты не стой, как свеча, надо мной,
Я не умер, я только болею,
В этот раз пронесло стороной.
Жизнь пройдет, может быть, вразумею,
Потому пронесло стороной,
И не умер я, только болею.
Что свечой ты стоишь надо мной?
Ты не стой, как свеча, надо мной,
Я не умер, я только болею,
В этот раз пронесло стороной.
Жизнь пройдет, может быть, вразумею,
Потому пронесло стороной,
И не умер я, только болею.
Что свечой ты стоишь надо мной?
* * *
На пять минут зайду едва-едва,
И снова я ребенок с нею рядом.
«Жива?» «Да, слава Господу, жива».
А больше мне и ничего не надо.
Легонько в грудь уткнется головой,
Ей мой приход — последняя отрада.
«Живой?» «Да, слава Богу, мам, живой!»
А больше ей и ничего не надо.
И снова я ребенок с нею рядом.
«Жива?» «Да, слава Господу, жива».
А больше мне и ничего не надо.
Легонько в грудь уткнется головой,
Ей мой приход — последняя отрада.
«Живой?» «Да, слава Богу, мам, живой!»
А больше ей и ничего не надо.
* * *
Спотыкаюсь, стреножусь на каждой версте,
Вбита в землю по горло верста,
А тому, кто хоть раз повисел на кресте,
Даже дня не прожить без креста.
Не жалею себя и к другим без щедрот
И смотрю до окалин в глазах,
Как качается гать от совиных болот
До совиной звезды в небесах.
Ни прощеньем твоим, ни слезой на ветру
Не унять мне тоски ломовой,
И вбиваю с размахом в пространство версту,
Чтоб не кончился путь столбовой.
Вбита в землю по горло верста,
А тому, кто хоть раз повисел на кресте,
Даже дня не прожить без креста.
Не жалею себя и к другим без щедрот
И смотрю до окалин в глазах,
Как качается гать от совиных болот
До совиной звезды в небесах.
Ни прощеньем твоим, ни слезой на ветру
Не унять мне тоски ломовой,
И вбиваю с размахом в пространство версту,
Чтоб не кончился путь столбовой.
СКОМОРОХ
Мне родина рюмку нальет,
Я выпью и стыд потеряю,
Губною гармошкою рот
Расквашу от края до края.
На слово последнее скор
Подхваченный резвым мотивом,
На всех заведу разговор
О нашем житье терпеливом.
Под горку покатится речь,
И враз опрокинет границы,
Коль слово от слова зажечь —
Все дальше само разгорится.
И выгорит в памяти путь
Былинный, забытый, заветный,
Он рядом, ладонь протянуть,
Но вдруг зашатаюсь под ветром,
Не стану раскачивать Русь,
Поникну, как травы к Успенью,
И правду, которой боюсь,
Опять рассказать не успею.
С размаху шагну в забытье
И стану в сомненье минутном
Следить, как дыханье мое
Густеет во времени смутном.
Я выпью и стыд потеряю,
Губною гармошкою рот
Расквашу от края до края.
На слово последнее скор
Подхваченный резвым мотивом,
На всех заведу разговор
О нашем житье терпеливом.
Под горку покатится речь,
И враз опрокинет границы,
Коль слово от слова зажечь —
Все дальше само разгорится.
И выгорит в памяти путь
Былинный, забытый, заветный,
Он рядом, ладонь протянуть,
Но вдруг зашатаюсь под ветром,
Не стану раскачивать Русь,
Поникну, как травы к Успенью,
И правду, которой боюсь,
Опять рассказать не успею.
С размаху шагну в забытье
И стану в сомненье минутном
Следить, как дыханье мое
Густеет во времени смутном.
* * *
Долгий путь слезой суровой вышит,
Прорастет слеза и зацветет,
Кто не слушал — больше не услышит,
Кто не выжил — больше не умрет.
На каких мы выросли заквасках!
Как дышали дивом и волжбой!
Укатили сказки на салазках
И забрали бабушку с собой.
Я с тревогой памяти внимаю,
Санный след, как ленточку, тяну,
Жизнь прожил, а все не понимаю,
Что я жизнь обратно не верну.
Утомились реки от движенья,
Намерзает в зеркало слюда,
И еще живые отраженья
Прибирает мертвая вода.
Прорастет слеза и зацветет,
Кто не слушал — больше не услышит,
Кто не выжил — больше не умрет.
На каких мы выросли заквасках!
Как дышали дивом и волжбой!
Укатили сказки на салазках
И забрали бабушку с собой.
Я с тревогой памяти внимаю,
Санный след, как ленточку, тяну,
Жизнь прожил, а все не понимаю,
Что я жизнь обратно не верну.
Утомились реки от движенья,
Намерзает в зеркало слюда,
И еще живые отраженья
Прибирает мертвая вода.
ЦЫГАНОЧКА
По утрам мы — зяблики,
Ближе к ночи — вороны,
Покатились яблоки
На четыре стороны,
На дороги дряблые
Жизнь легко потратится,
Яблоко от яблони
На тот свет укатится.
Берега кисельные,
Реки окаянные,
Земли безземельные,
Печи деревянные,
Родина овражная,
Поле с переметами,
Закопали заживо,
Откопали мертвыми.
Жизнь казалась панночкой,
Обернулась ведьмою,
Выбивай цыганочкой
Дурь мою последнюю,
Не даруй мне жалости,
Не клади заплаточек,
Насуши мне к старости
Молодильных яблочек.
Ближе к ночи — вороны,
Покатились яблоки
На четыре стороны,
На дороги дряблые
Жизнь легко потратится,
Яблоко от яблони
На тот свет укатится.
Берега кисельные,
Реки окаянные,
Земли безземельные,
Печи деревянные,
Родина овражная,
Поле с переметами,
Закопали заживо,
Откопали мертвыми.
Жизнь казалась панночкой,
Обернулась ведьмою,
Выбивай цыганочкой
Дурь мою последнюю,
Не даруй мне жалости,
Не клади заплаточек,
Насуши мне к старости
Молодильных яблочек.
* * *
Кому-то жизнь — тяжелый грех,
Кому-то — окаянство,
Я шел во тьме, покуда снег
Не осветил пространство.
Я выживал, где жизни нет,
И пропадал, где жили.
Но выпрямлялся снежный свет
Работой сухожилий.
И как бы черная смола
По следу не кипела,
Легонько жизнь моя плыла
По белому под белым.
Но что и раньше, что во тьме
Мне было непонятно,
Откуда жизнь взялась во мне
И как уйдет обратно.
Кому-то — окаянство,
Я шел во тьме, покуда снег
Не осветил пространство.
Я выживал, где жизни нет,
И пропадал, где жили.
Но выпрямлялся снежный свет
Работой сухожилий.
И как бы черная смола
По следу не кипела,
Легонько жизнь моя плыла
По белому под белым.
Но что и раньше, что во тьме
Мне было непонятно,
Откуда жизнь взялась во мне
И как уйдет обратно.
* * *
Кто стреножит меня, кто сразит меня влет,
Кто рискнет поменяться местами?
Я из темных лесов, я из гиблых болот,
Где грибы лишь к войне вырастают.
Тучно время грибов, хоть косою коси,
Косари шли за ротою рота,
Как им елось, пилось и моглось на Руси!
Да сгубили леса и болота.
Знаю много своих и чужих адресов,
Но храню здесь заветные веси,
И ладони мои, словно чаши весов,
Держат мир и войну в равновесье.
Кто рискнет поменяться местами?
Я из темных лесов, я из гиблых болот,
Где грибы лишь к войне вырастают.
Тучно время грибов, хоть косою коси,
Косари шли за ротою рота,
Как им елось, пилось и моглось на Руси!
Да сгубили леса и болота.
Знаю много своих и чужих адресов,
Но храню здесь заветные веси,
И ладони мои, словно чаши весов,
Держат мир и войну в равновесье.
* * *
Снег такой, что до неба рукой достаю,
Закажи мне рубаху на вырост,
Я с рожденья запомнил, как «баю-баю»,
«Зверь не съест, если Бог нас не выдаст».
Расстоянье и время дыханьем дробя,
Крестный путь выпрямляем в дорогу,
И живыми надеемся лишь на себя,
Чтоб посмертно довериться Богу.
Приготовлена в небе для всех полынья,
Но покуда душа не взлетела,
Через тысячу лет посмотри на меня,
Так как тысячу лет не смотрела.
Закажи мне рубаху на вырост,
Я с рожденья запомнил, как «баю-баю»,
«Зверь не съест, если Бог нас не выдаст».
Расстоянье и время дыханьем дробя,
Крестный путь выпрямляем в дорогу,
И живыми надеемся лишь на себя,
Чтоб посмертно довериться Богу.
Приготовлена в небе для всех полынья,
Но покуда душа не взлетела,
Через тысячу лет посмотри на меня,
Так как тысячу лет не смотрела.
* * *
Ноябрьские ночи до снега черны,
Со снегом темны без просвета,
Как будто нам выпало время вины
В награду за красное лето,
Как будто не жить нам теперь, доживать
Навеки забытым в дозоре,
И чувствам в угоду слезу вышибать
Из ветхозаветных историй.
Мы печку затопим, свечу затеплим,
Оставим наказ домочадцам,
И темное время, обнявшись, проспим,
Чтоб легче с зимой распрощаться.
И будет земля до небес зелена,
И солнцу откроется дверца,
И в сласти нажитая жизнью вина
Тихонько осядет на сердце.
Со снегом темны без просвета,
Как будто нам выпало время вины
В награду за красное лето,
Как будто не жить нам теперь, доживать
Навеки забытым в дозоре,
И чувствам в угоду слезу вышибать
Из ветхозаветных историй.
Мы печку затопим, свечу затеплим,
Оставим наказ домочадцам,
И темное время, обнявшись, проспим,
Чтоб легче с зимой распрощаться.
И будет земля до небес зелена,
И солнцу откроется дверца,
И в сласти нажитая жизнью вина
Тихонько осядет на сердце.
* * *
Судили и рядили,
Рубили русский путь,
И гвозди в небо били,
Чтоб землю колыхнуть.
Искали перемены
От перемены мест,
И каждый шел на стены,
А думал, что на крест.
И кто из нас болезных
Тогда осознавал,
Что поджигаем бездну,
Что плющим в круг овал,
Что буря скоро будет,
Не минет стороной,
Всем головы остудит
На плахе ледяной.
И станем мы, как дети,
Нам три, четыре, пять,
И холодно до смерти,
И страха не унять.
Рубили русский путь,
И гвозди в небо били,
Чтоб землю колыхнуть.
Искали перемены
От перемены мест,
И каждый шел на стены,
А думал, что на крест.
И кто из нас болезных
Тогда осознавал,
Что поджигаем бездну,
Что плющим в круг овал,
Что буря скоро будет,
Не минет стороной,
Всем головы остудит
На плахе ледяной.
И станем мы, как дети,
Нам три, четыре, пять,
И холодно до смерти,
И страха не унять.
* * *
Не то, чтоб сеял зло,
В необъяснимой страсти
Звериное число
Раскладывал на части.
Мне ночью не спалось,
Мне днем не просыпалось,
Я чувствовал, как ось
Земная напрягалась,
Как шли материки
Открыто друг на друга,
Как солнце вопреки
Сойти старалось с круга.
Я понимал — игра
Моя давно за краем,
И знал, земля — сыра,
А рай необитаем.
В необъяснимой страсти
Звериное число
Раскладывал на части.
Мне ночью не спалось,
Мне днем не просыпалось,
Я чувствовал, как ось
Земная напрягалась,
Как шли материки
Открыто друг на друга,
Как солнце вопреки
Сойти старалось с круга.
Я понимал — игра
Моя давно за краем,
И знал, земля — сыра,
А рай необитаем.
* * *
Не грехи это — слабости наши,
Не сумеешь простить — пожалей,
Все вкусили березовой каши,
Да не всем отпустили елей.
Бог простит, лишь бы люди простили,
Отстоимся в нужде и беде,
Дождь не даст задохнуться от пыли
И научит ходить по воде.
Не сумеешь простить — пожалей,
Все вкусили березовой каши,
Да не всем отпустили елей.
Бог простит, лишь бы люди простили,
Отстоимся в нужде и беде,
Дождь не даст задохнуться от пыли
И научит ходить по воде.
* * *
Сбереги меня, мой Ангел,
В чистом поле да в грозу,
Пулемет на левом фланге,
Доползу — не доползу.
Я взвалил войну на спину,
Чтоб от дома унести,
Я здоровый, я не сгину,
Только б поле проползти.
Станьте кочки крепостями,
Превратись трава в броню,
Я коленками, локтями
Шибко землю бороню.
Пулемет не держит стрелку,
Недолет да перелет,
Добрый Ангел смотрит сверху,
Выжидает, чья возьмет.
В чистом поле да в грозу,
Пулемет на левом фланге,
Доползу — не доползу.
Я взвалил войну на спину,
Чтоб от дома унести,
Я здоровый, я не сгину,
Только б поле проползти.
Станьте кочки крепостями,
Превратись трава в броню,
Я коленками, локтями
Шибко землю бороню.
Пулемет не держит стрелку,
Недолет да перелет,
Добрый Ангел смотрит сверху,
Выжидает, чья возьмет.
* * *
Не выдержу — в темнице
Свечою распалюсь,
Не ветхой плащанице —
Создателю молюсь.
И память держит цепко
Заученный урок,
Что церковь — только церковь,
А Бог и вправду Бог.
Как мертвый лес, корчую
Живое существо,
И страх животный чую,
И верую в родство.
Свечою распалюсь,
Не ветхой плащанице —
Создателю молюсь.
И память держит цепко
Заученный урок,
Что церковь — только церковь,
А Бог и вправду Бог.
Как мертвый лес, корчую
Живое существо,
И страх животный чую,
И верую в родство.
* * *
Чуть поднимешься — уже круги,
На испуганный взгляд обернешься,
Ты других от себя береги,
Сам тогда от других сбережешься.
Тот, кто смог устоять на краю,
За границами света и звука,
Понимает, лишь в смертном бою
Хороша круговая порука.
Все равно, даже душу губя,
Не узнаешь, как все не узнали,
Где воронка вращает тебя,
А где вечность ведет по спирали.
На испуганный взгляд обернешься,
Ты других от себя береги,
Сам тогда от других сбережешься.
Тот, кто смог устоять на краю,
За границами света и звука,
Понимает, лишь в смертном бою
Хороша круговая порука.
Все равно, даже душу губя,
Не узнаешь, как все не узнали,
Где воронка вращает тебя,
А где вечность ведет по спирали.
* * *
К какому рубежу
Лета меня готовят,
Огонь в руках держу,
А ощущаю холод,
И в памяти моей
Иных земель поверья,
Вода других морей,
Других лесов деревья.
То ль это миражи,
То ль просто совпаденья,
То ль очень долго жил
До своего рожденья.
Лета меня готовят,
Огонь в руках держу,
А ощущаю холод,
И в памяти моей
Иных земель поверья,
Вода других морей,
Других лесов деревья.
То ль это миражи,
То ль просто совпаденья,
То ль очень долго жил
До своего рожденья.
* * *
Где по глине да по тине
Катит темная вода,
Где в траве, как в паутине,
Вязнет падшая звезда,
Где туманом забеленный
Воздух гуще киселя,
Там, на веточке зеленой,
Жизнь качается моя.
И никак не догадаться
Даже мудрым по утру,
Сколько ей еще качаться
На весу да на ветру.
Ну а тот, кто это знает,
Не расскажет ничего,
Он меня оберегает,
Я — растение его.
Катит темная вода,
Где в траве, как в паутине,
Вязнет падшая звезда,
Где туманом забеленный
Воздух гуще киселя,
Там, на веточке зеленой,
Жизнь качается моя.
И никак не догадаться
Даже мудрым по утру,
Сколько ей еще качаться
На весу да на ветру.
Ну а тот, кто это знает,
Не расскажет ничего,
Он меня оберегает,
Я — растение его.
* * *
Готовимся к итогу,
Себя поспешно судим,
Но что доверишь Богу,
Того не скажешь людям.
Как жить теперь, товарищ?
Как выдержать правеж?
И Бога не обманешь,
И людям не соврешь.
Себя поспешно судим,
Но что доверишь Богу,
Того не скажешь людям.
Как жить теперь, товарищ?
Как выдержать правеж?
И Бога не обманешь,
И людям не соврешь.
* * *
Клянем любые времена,
Одни глухи, другие люты,
И имена, как семена,
Бросаем в грязь и сеем смуты.
То снеговей, то суховей,
То дождь стучит в ведро пустое,
Лишь годы юности своей
Мы чтим, как время золотое.
И, замирая от стыда,
И воротилы, и чудилы,
Стремим в отчаянье туда
Все наши помыслы и силы,
И ничего не ждем в ответ,
И не надеемся на чудо,
Но если есть над нами свет,
То он оттуда, он оттуда.
Одни глухи, другие люты,
И имена, как семена,
Бросаем в грязь и сеем смуты.
То снеговей, то суховей,
То дождь стучит в ведро пустое,
Лишь годы юности своей
Мы чтим, как время золотое.
И, замирая от стыда,
И воротилы, и чудилы,
Стремим в отчаянье туда
Все наши помыслы и силы,
И ничего не ждем в ответ,
И не надеемся на чудо,
Но если есть над нами свет,
То он оттуда, он оттуда.
* * *
Сколько в кровь мою впало живых ручейков,
Сколько врезалось в память событий!
Потянуть бы успеть из забытых веков,
За дорожки, за жилки, за нити.
Покатить пред собою клубок шерстяной,
Чтоб трава перед ним припадала,
И монгольскую гарь часовой шестерней
Запахать от Литвы до Урала.
И все дальше туда, где Христос не воскрес,
И смотреть, как в летящем рапиде,
С византийских высот на языческий лес
И себя за деревьями видеть.
Сколько врезалось в память событий!
Потянуть бы успеть из забытых веков,
За дорожки, за жилки, за нити.
Покатить пред собою клубок шерстяной,
Чтоб трава перед ним припадала,
И монгольскую гарь часовой шестерней
Запахать от Литвы до Урала.
И все дальше туда, где Христос не воскрес,
И смотреть, как в летящем рапиде,
С византийских высот на языческий лес
И себя за деревьями видеть.
* * *
Я спешно жил за годом год,
То крест неся, то знамя,
И не заметил переход
Из полымя во пламя.
Я в новой стати б свой резон
Нашел без принужденья,
Когда бы мне не снился сон
О скором продолженье.
То крест неся, то знамя,
И не заметил переход
Из полымя во пламя.
Я в новой стати б свой резон
Нашел без принужденья,
Когда бы мне не снился сон
О скором продолженье.
* * *
Вот и прожита жизнь без остатка,
Если жив, то уже не дыша,
За границей земного порядка,
Где прощается с миром душа.
Я цепляюсь за мерзлую землю,
Я пред небом холодным дрожу,
И последнему времени внемлю,
И последней слезой дорожу.
Если жив, то уже не дыша,
За границей земного порядка,
Где прощается с миром душа.
Я цепляюсь за мерзлую землю,
Я пред небом холодным дрожу,
И последнему времени внемлю,
И последней слезой дорожу.
* * *
Закрыть бы свинцовые веки,
И слушать всю ночь напролет,
Как бьются подземные реки
В корнями затянутый свод.
Не ведать бы вечной мороки,
Концы расплетая в узлах,
А зреть, как древесные соки
Восходят в отвесных стволах.
Глаза не кривить в укоризне
На злое житье и бытье,
А плыть по течению жизни,
Сливаясь с теченьем ее.
И знать, что во странствиях долгих
Хоть раз по прошествии лет
Бог встретит тебя среди многих
И тихо поклонится вслед.
И слушать всю ночь напролет,
Как бьются подземные реки
В корнями затянутый свод.
Не ведать бы вечной мороки,
Концы расплетая в узлах,
А зреть, как древесные соки
Восходят в отвесных стволах.
Глаза не кривить в укоризне
На злое житье и бытье,
А плыть по течению жизни,
Сливаясь с теченьем ее.
И знать, что во странствиях долгих
Хоть раз по прошествии лет
Бог встретит тебя среди многих
И тихо поклонится вслед.
* * *
В этом городе я незнакомцем
Проскользил по гранитному льду,
Так легко, что короткое солнце
Лишь качнуло меня на ходу,
И успело тревожным ожогом
Запалить напоследок виски,
Что рожден этот город не Богом,
А возвышен ему вопреки.
Проскользил по гранитному льду,
Так легко, что короткое солнце
Лишь качнуло меня на ходу,
И успело тревожным ожогом
Запалить напоследок виски,
Что рожден этот город не Богом,
А возвышен ему вопреки.
* * *
Кричу, когда огонь прожжет
Меня дыханием луженым:
«Бог береженных бережет,
А каково небереженным»?
Мне эхо катится в ответ,
Ожоги сушит и нарывы:
«Небереженых Богом нет,
Есть, кто мертвы, и есть, кто живы».
Смиряюсь, верю и огня
Не устрашусь проникновенья,
И Бога, спасшего меня,
Оберегаю от забвенья.
Меня дыханием луженым:
«Бог береженных бережет,
А каково небереженным»?
Мне эхо катится в ответ,
Ожоги сушит и нарывы:
«Небереженых Богом нет,
Есть, кто мертвы, и есть, кто живы».
Смиряюсь, верю и огня
Не устрашусь проникновенья,
И Бога, спасшего меня,
Оберегаю от забвенья.
* * *
Бывают дни — знаменьем
Охвачены благим,
Другим владею зреньем
И разумом другим.
И космоса движенье
Сквозь млечные ходы
Снимаю с отраженья
От капельки воды.
Охвачены благим,
Другим владею зреньем
И разумом другим.
И космоса движенье
Сквозь млечные ходы
Снимаю с отраженья
От капельки воды.
* * *
Этот дождь, как монгольские стрелы,
Из веков и еще на века.
С каждой ночью бесчувственней тело,
С каждым днем безнадежней тоска.
Лишь поверивший в слово и дело,
Переживший крутеж и правеж,
Знает, как заворачивать стрелы,
Помнит, как заговаривать дождь.
Из веков и еще на века.
С каждой ночью бесчувственней тело,
С каждым днем безнадежней тоска.
Лишь поверивший в слово и дело,
Переживший крутеж и правеж,
Знает, как заворачивать стрелы,
Помнит, как заговаривать дождь.