ГОЛУБИНАЯ СТОЛИЦА
Инна РЯХОВСКАЯ
У КАРТИН МАСТЕРОВ
Из грубой почвы серого холста
под кистью проступает суть предметов,
и тихое свеченье тёплых лиц
в световоздушной ауре струится.
Все дышит и живёт…
Горячей кровью прорастают маки
из полотна, колышутся в траве.
И вспомнились мне алые поля
обочь дорог на греческой земле
и у восхолмий древнего Олинфа…
И маки детства: белоснежный Севастополь,
за домом поле маков, и пока его пройдёшь,
не хватит детских сил с дурманным сном бороться.
И пламя алое дрожит перед глазами,
как будто было всё это вчера, –
но через жизнь я чувствую тот жар…
Рассматривая утварь и пейзаж,
я ухожу всё дальше, вглубь, за раму
и погружаюсь в инобытие,
в мир, сотворённый кистью и талантом,
вдыхаю запахи цветов и трав
и слышу звон серебряный ручья.
Там винограда гроздь на медном блюде
томленьем соков солнечных сочится.
И ветерок прохладой овевает
фигуру женщины, склонившейся к ребёнку.
Её улыбка, обращённая к нему,
мне чем-то поразительно знакома –
ведь так смотрела мама на меня…
И полдня золотистый свет, всё озаривший,
пульсируя, исходит изнутри.
И согревает…
под кистью проступает суть предметов,
и тихое свеченье тёплых лиц
в световоздушной ауре струится.
Все дышит и живёт…
Горячей кровью прорастают маки
из полотна, колышутся в траве.
И вспомнились мне алые поля
обочь дорог на греческой земле
и у восхолмий древнего Олинфа…
И маки детства: белоснежный Севастополь,
за домом поле маков, и пока его пройдёшь,
не хватит детских сил с дурманным сном бороться.
И пламя алое дрожит перед глазами,
как будто было всё это вчера, –
но через жизнь я чувствую тот жар…
Рассматривая утварь и пейзаж,
я ухожу всё дальше, вглубь, за раму
и погружаюсь в инобытие,
в мир, сотворённый кистью и талантом,
вдыхаю запахи цветов и трав
и слышу звон серебряный ручья.
Там винограда гроздь на медном блюде
томленьем соков солнечных сочится.
И ветерок прохладой овевает
фигуру женщины, склонившейся к ребёнку.
Её улыбка, обращённая к нему,
мне чем-то поразительно знакома –
ведь так смотрела мама на меня…
И полдня золотистый свет, всё озаривший,
пульсируя, исходит изнутри.
И согревает…
СОН О ВЕНЕЦИИ
Мне снился лев с раскрытой книгой,
Канала плавный поворот,
Дворцы в колеблющихся бликах
На стенах отражённых вод.
И мне приветственно кивали
Фигуры в масках и плащах.
Струилась розовая Фрари
В жемчужно-лунных облаках…
И тень опального поэта
Из дальней северной страны
Скользила в лабиринтах света
В пределы вечной тишины.
И день, и ночь – здесь всё смешалось,
Сплелись в таинственный клубок
И жизнь, и смерть, и блуд, и шалость,
Любовь и гений, дьявол, Бог.
И камней гулких не касаясь,
У сновиденья на руках
Парю, в каналах отражаясь –
Венецианских зеркалах,
Где мреет тусклый, серебристый,
И призрачно-неверный свет,
И исчезающий, и мглистый…
Сольюсь с ним и сойду на нет…
Спит голубиная столица.
На древней башне – бой часов,
И стрелок их седые спицы
Вращают жизни колесо.
_____
1 Собор Санта-Мария Глориоза деи Фрари (Св. Марии Словущей, или Успения Девы Марии) – один из самых известных и знаменитых соборов в Венеции, где находятся одни из лучших работ Тициана, Дж. Беллини, надгробие Кановы, памятник Тициану и мн.др.
***
На сколько глаз моих хватает –
морской распахнутый простор.
И, еле слышный, слух ласкает
Волны прозрачной разговор.
Стихией древней, изначальной
Раскинулся Эвксинский Понт.
Эола арфою астральной
Раздвинут тесный горизонт.
Здесь одиночество и воля,
И притяженья вовсе нет
К земной постылевшей юдоли
С её страданьями и болью.
И ярче звёзд незримых свет.
***
Истончается день, увядает,
стрелки еле ползут на часах.
Тихо сумерки в город вползают,
и летит снежный, тающий прах.
И сиротства вселенского эхо –
в суетливой усталой толпе.
Декабря одинокая веха.
Монотонного ветра распев.
О, согрей мне озябшие пальцы
и вдохни тёплой радости свет.
Подари мне волшебные пяльцы,
чтоб я вышила летний букет.
Пусть иголка, порхая, спроворит
васильков и ромашек наряд,
зимним вечером, будто бы зори,
пусть в нём алые маки горят.
Показалось, что в комнате тесной
нам защёлкали вдруг соловьи,
и слетелись все птицы небесные
в луговые поляны мои.
И стежки вдохновенные лягут
на пустынную почву канвы.
А под снегом мерещится взгляду
разноцветье цветов полевых.
***
Вот скрипнула сухая половица,
в ночи вскричала потревоженная птица,
заплакало дитя за тонкою стеною,
но это не разрушило покоя,
текучей тишины не возмутило,
а лишь усилило и перевоплотило
в неё всю обступающую данность,
сгустило в звёздно-бледную туманность.
Я в ней, как в коконе, качаюсь одиноко,
пока зари полоска на востоке
не разгорится, заполняя небо,
и солнце выловит тугой, незримый невод.
И высветится стол с черновиками,
что прорастают новыми стихами,
строфа, что рифмой сцеплена в кольцо,
и от бессонницы усталое лицо,
на полках – корешки любимых книг
и утра раннего неповторимый миг.
Канала плавный поворот,
Дворцы в колеблющихся бликах
На стенах отражённых вод.
И мне приветственно кивали
Фигуры в масках и плащах.
Струилась розовая Фрари
В жемчужно-лунных облаках…
И тень опального поэта
Из дальней северной страны
Скользила в лабиринтах света
В пределы вечной тишины.
И день, и ночь – здесь всё смешалось,
Сплелись в таинственный клубок
И жизнь, и смерть, и блуд, и шалость,
Любовь и гений, дьявол, Бог.
И камней гулких не касаясь,
У сновиденья на руках
Парю, в каналах отражаясь –
Венецианских зеркалах,
Где мреет тусклый, серебристый,
И призрачно-неверный свет,
И исчезающий, и мглистый…
Сольюсь с ним и сойду на нет…
Спит голубиная столица.
На древней башне – бой часов,
И стрелок их седые спицы
Вращают жизни колесо.
_____
1 Собор Санта-Мария Глориоза деи Фрари (Св. Марии Словущей, или Успения Девы Марии) – один из самых известных и знаменитых соборов в Венеции, где находятся одни из лучших работ Тициана, Дж. Беллини, надгробие Кановы, памятник Тициану и мн.др.
***
На сколько глаз моих хватает –
морской распахнутый простор.
И, еле слышный, слух ласкает
Волны прозрачной разговор.
Стихией древней, изначальной
Раскинулся Эвксинский Понт.
Эола арфою астральной
Раздвинут тесный горизонт.
Здесь одиночество и воля,
И притяженья вовсе нет
К земной постылевшей юдоли
С её страданьями и болью.
И ярче звёзд незримых свет.
***
Истончается день, увядает,
стрелки еле ползут на часах.
Тихо сумерки в город вползают,
и летит снежный, тающий прах.
И сиротства вселенского эхо –
в суетливой усталой толпе.
Декабря одинокая веха.
Монотонного ветра распев.
О, согрей мне озябшие пальцы
и вдохни тёплой радости свет.
Подари мне волшебные пяльцы,
чтоб я вышила летний букет.
Пусть иголка, порхая, спроворит
васильков и ромашек наряд,
зимним вечером, будто бы зори,
пусть в нём алые маки горят.
Показалось, что в комнате тесной
нам защёлкали вдруг соловьи,
и слетелись все птицы небесные
в луговые поляны мои.
И стежки вдохновенные лягут
на пустынную почву канвы.
А под снегом мерещится взгляду
разноцветье цветов полевых.
***
Вот скрипнула сухая половица,
в ночи вскричала потревоженная птица,
заплакало дитя за тонкою стеною,
но это не разрушило покоя,
текучей тишины не возмутило,
а лишь усилило и перевоплотило
в неё всю обступающую данность,
сгустило в звёздно-бледную туманность.
Я в ней, как в коконе, качаюсь одиноко,
пока зари полоска на востоке
не разгорится, заполняя небо,
и солнце выловит тугой, незримый невод.
И высветится стол с черновиками,
что прорастают новыми стихами,
строфа, что рифмой сцеплена в кольцо,
и от бессонницы усталое лицо,
на полках – корешки любимых книг
и утра раннего неповторимый миг.
ПОЛНОЛУНИЕ
Полнолуние. Тревога.
То озноб пробьёт, то жар.
Вьётся млечная дорога.
Над землёй клубится пар.
Хронос маятник из меди
раскачал – не удержать.
Время жизни. Время смерти.
Миг – любить. Миг – умирать.
Не обдумать все неспешно
и не взвесить на весах –
мчится век, чумной и грешный,
на поднятых парусах.
То удача, то проруха.
Мётлы времени метут.
Три согбённые старухи
нить судьбы моей прядут.
То озноб пробьёт, то жар.
Вьётся млечная дорога.
Над землёй клубится пар.
Хронос маятник из меди
раскачал – не удержать.
Время жизни. Время смерти.
Миг – любить. Миг – умирать.
Не обдумать все неспешно
и не взвесить на весах –
мчится век, чумной и грешный,
на поднятых парусах.
То удача, то проруха.
Мётлы времени метут.
Три согбённые старухи
нить судьбы моей прядут.