ВЛАДИМИР СПЕКТОР
ВЗОРВАННЫЙ ВОЙНОЮ НЕБОСВОД
ВЗОРВАННЫЙ ВОЙНОЮ НЕБОСВОД
Владимир Спектор — поэт, публицист. Родился в 1951 году в Луганске. Окончил машиностроительный институт и Общественный университет (факультет журналистики). После службы в армии 22 года проработал конструктором, ведущим конструктором на тепловозостроительном заводе. Автор 25 изобретений, член-корреспондент Транспортной академии Украины. Работал главным редактором теле- и радиокомпании в Луганске. Член Национального Союза журналистов Украины и Cоюза писателей XXI века, главный редактор литературного альманаха и сайта "Свой вариант", научно-технического журнала "Трансмаш". Автор 20 книг стихотворений и очерковой прозы. Заслуженный работник культуры Украины. Лауреат международных литературных премий имени Юрия Долгорукого, "Облака" имени Сергея Михалкова, имени Арсения Тарковского, "Круг родства" имени Риталия Заславского, а также ряда республиканских премий. Член жюри литературных фестивалей "Славянские традиции", "Русский стиль", "Пушкинская осень в Одессе". Руководитель Межрегионального Союза писателей, сопредседатель Конгресса литераторов Украины, член исполкома Международного сообщества писательских союзов (МСПС) и Президиума Международного Литературного фонда.
* * *
Девятого мая, когда, подустав,
Примолкли оркестры к обеду,
Прямой и торжественный, словно Устав,
Шел с праздника Воин Победы.
Как маршальский жезл, нес в руках он сирень,
Но не был безудержно весел
В святой и великий наш праздничный день,
Средь бодрых и радостных песен.
Быть может, усталость той грусти вина,
Иль память, что вечно нас гложет,
В которой судьба, и война, и страна,
И песни — морозом по коже.
"Ничто не забыто, никто не забыт",
Особенно к праздничным датам.
Но, кажется, память — опять дефицит,
За быль и за небыль расплата.
А день так прозрачен и радостно свеж,
Что в ритме победного вальса
Вся жизнь представляется цепью надежд,
Которой нельзя разорваться.
Примолкли оркестры к обеду,
Прямой и торжественный, словно Устав,
Шел с праздника Воин Победы.
Как маршальский жезл, нес в руках он сирень,
Но не был безудержно весел
В святой и великий наш праздничный день,
Средь бодрых и радостных песен.
Быть может, усталость той грусти вина,
Иль память, что вечно нас гложет,
В которой судьба, и война, и страна,
И песни — морозом по коже.
"Ничто не забыто, никто не забыт",
Особенно к праздничным датам.
Но, кажется, память — опять дефицит,
За быль и за небыль расплата.
А день так прозрачен и радостно свеж,
Что в ритме победного вальса
Вся жизнь представляется цепью надежд,
Которой нельзя разорваться.
* * *
В полковой библиотеке благодать.
Я шагаю вдоль родной литературы.
Далеко. Сержанта не видать.
Рядом Пушкин и Белинский хмурый.
Марширует с песней батальон.
Вместе с песней в небесах летаю.
В русскую поэзию влюблен,
Шагом строевым овладеваю.
Я читаю, и мечтаю, и брожу.
Возвращаюсь на вечернюю прогулку.
И стихов как будто не пишу,
Только сердце бьется слишком гулко.
Я шагаю вдоль родной литературы.
Далеко. Сержанта не видать.
Рядом Пушкин и Белинский хмурый.
Марширует с песней батальон.
Вместе с песней в небесах летаю.
В русскую поэзию влюблен,
Шагом строевым овладеваю.
Я читаю, и мечтаю, и брожу.
Возвращаюсь на вечернюю прогулку.
И стихов как будто не пишу,
Только сердце бьется слишком гулко.
* * *
"Горько плачет полицай, кулачищи в пол-лица"
Леонид Филатов
Леонид Филатов
Горько плакал полицай, кулачищи в пол-лица…
Только он давно не плачет. Дети скачут, внуки скачут.
Серой пылью занесло, черной былью проросло.
Пеплом смертным стал металл. Кто стрелял? В кого стрелял?
Время рвется или длится? Вновь хохочут злые лица,
И ухмылка в пол-лица на лице у подлеца.
А соседи вновь молчат, и открыты двери в ад.
Все — как было, как тогда. И в глазах — беда, беда.
Вновь звезда горит в окне памятью о судном дне,
Строем, маршем — все назад. И никто не виноват...
Только он давно не плачет. Дети скачут, внуки скачут.
Серой пылью занесло, черной былью проросло.
Пеплом смертным стал металл. Кто стрелял? В кого стрелял?
Время рвется или длится? Вновь хохочут злые лица,
И ухмылка в пол-лица на лице у подлеца.
А соседи вновь молчат, и открыты двери в ад.
Все — как было, как тогда. И в глазах — беда, беда.
Вновь звезда горит в окне памятью о судном дне,
Строем, маршем — все назад. И никто не виноват...
* * *
Везли еврейскую девчушку на расстрел.
Катилась бричка сквозь войну и лето.
У полицаев было много важных дел,
И среди них — не пыльное, вот это.
А девочку пугал задиристый сквозняк,
Покачивалась в такт езде двустволка.
Она все спрашивала: "Это больно? Как?"
В ответ смеялся полицай: "Недолго!"
Недолгой оказалась память. А беда —
Живучей, как живуче все плохое.
Ведут нас всех опять. Зачем, куда?
И негодяи снова, как герои…
Катилась бричка сквозь войну и лето.
У полицаев было много важных дел,
И среди них — не пыльное, вот это.
А девочку пугал задиристый сквозняк,
Покачивалась в такт езде двустволка.
Она все спрашивала: "Это больно? Как?"
В ответ смеялся полицай: "Недолго!"
Недолгой оказалась память. А беда —
Живучей, как живуче все плохое.
Ведут нас всех опять. Зачем, куда?
И негодяи снова, как герои…
* * *
Хочу у них спросить: "А вам не стыдно?
Ведь вы не дураки, и вам понятно,
Что в жизни, как в считалочке, все видно.
Да только мертвых не вернешь обратно…
Кликушествовать, врать — не надоело,
Ломая, убивая и калеча?"
Неужто, в самом деле, нет предела?..
От понимания совсем не легче.
Не жду ответа, просто время длится,
Хоть все устои временно ослабли.
Ступают разом жертвы и убийцы
На те же грабли…
Ведь вы не дураки, и вам понятно,
Что в жизни, как в считалочке, все видно.
Да только мертвых не вернешь обратно…
Кликушествовать, врать — не надоело,
Ломая, убивая и калеча?"
Неужто, в самом деле, нет предела?..
От понимания совсем не легче.
Не жду ответа, просто время длится,
Хоть все устои временно ослабли.
Ступают разом жертвы и убийцы
На те же грабли…
* * *
Путь от девятого мая
к двадцать второму июня.
Радость Победы сменяет
ужас начала войны.
Кажется, все понимаю.
Кончена песня, и струны
Рвутся, как будто снаряды.
Вот они снова слышны —
Выстрелы, крики невинных,
лай полицайских овчарок,
Господи! Память не хочет
заново все вспоминать.
Это не гром. Это "Грады".
Новый нежданный "подарок".
Горечью полнится память,
как грозовая тетрадь.
Кто-то листает и плачет.
Все пораженья-победы
Кляксами крови залиты,
а не зеленым вином.
Память разбитых окраин
тихо крадется по следу
Темной, непраздничной ночи,
той, что сменяется днем…
к двадцать второму июня.
Радость Победы сменяет
ужас начала войны.
Кажется, все понимаю.
Кончена песня, и струны
Рвутся, как будто снаряды.
Вот они снова слышны —
Выстрелы, крики невинных,
лай полицайских овчарок,
Господи! Память не хочет
заново все вспоминать.
Это не гром. Это "Грады".
Новый нежданный "подарок".
Горечью полнится память,
как грозовая тетрадь.
Кто-то листает и плачет.
Все пораженья-победы
Кляксами крови залиты,
а не зеленым вином.
Память разбитых окраин
тихо крадется по следу
Темной, непраздничной ночи,
той, что сменяется днем…
* * *
Где-то на окраине тревог,
Где живут бегущие по кругу,
Вечность перепутала порог,
И в глаза взглянули мы друг другу.
Черствые сухарики мечты
Подарила, обернувшись ветром
В мареве тревожной маеты,
Где окраина так схожа с центром.
Где живут бегущие по кругу,
Вечность перепутала порог,
И в глаза взглянули мы друг другу.
Черствые сухарики мечты
Подарила, обернувшись ветром
В мареве тревожной маеты,
Где окраина так схожа с центром.
* * *
Плотная парадная колонна —
Вдох и выдох — лишь на "раз и два".
Мысли и поступки — все синхронны,
Словно улетевшие слова.
Марширует целая эпоха,
Не скорбя, рыдая и трубя.
Падая на половине вдоха,
Отвечая каждый за себя…
Вдох и выдох — лишь на "раз и два".
Мысли и поступки — все синхронны,
Словно улетевшие слова.
Марширует целая эпоха,
Не скорбя, рыдая и трубя.
Падая на половине вдоха,
Отвечая каждый за себя…
* * *
Убивали, стреляли,
пытали и вешали
Лишь за то, что — не свой,
лишь за то, что — чужой.
И плевалась патронами
ненависть бешено
В час, когда состраданье
вели на убой.
В муках корчилась совесть,
рыдало отчаянье.
Справедливость терпела
удары под дых…
Как сквозь годы, сквозь смерть
прорастало раскаянье.
Только ненависть снова
живей всех живых.
пытали и вешали
Лишь за то, что — не свой,
лишь за то, что — чужой.
И плевалась патронами
ненависть бешено
В час, когда состраданье
вели на убой.
В муках корчилась совесть,
рыдало отчаянье.
Справедливость терпела
удары под дых…
Как сквозь годы, сквозь смерть
прорастало раскаянье.
Только ненависть снова
живей всех живых.
* * *
Земля со множеством
пулевых ранений
Не сходит с орбиты,
хоть ей очень больно.
Но слез дождя
удержать не в силах,
И смыть не может
кровавый закат.
А люди думают —
жизнь будет вечной,
Бесстыжей, как будто
выстрел контрольный.
И, вроде бы, не стреляют.
А пули — летят и летят…
пулевых ранений
Не сходит с орбиты,
хоть ей очень больно.
Но слез дождя
удержать не в силах,
И смыть не может
кровавый закат.
А люди думают —
жизнь будет вечной,
Бесстыжей, как будто
выстрел контрольный.
И, вроде бы, не стреляют.
А пули — летят и летят…
* * *
Не геройские и не могучие —
Выживают самые живучие.
Не отчаянные и не смелые —
Побеждают самые умелые,
Те, кто в мелочах находят главное,
Их потом и называют "славные".
Не кураж, не молодецкий блеск в очах —
Главный смысл победы — в мелочах.
Выживают самые живучие.
Не отчаянные и не смелые —
Побеждают самые умелые,
Те, кто в мелочах находят главное,
Их потом и называют "славные".
Не кураж, не молодецкий блеск в очах —
Главный смысл победы — в мелочах.
* * *
Понимаешь, какие дела —
Пахнут кровью чужие пророчества.
Хочет светлой прикинуться мгла,
А вот свету быть мглою не хочется.
Понимаешь, забытые сны,
Возвращаясь, не ведают промаха.
Мгла становится тенью войны,
И витает над ней запах пороха.
Пахнут кровью чужие пророчества.
Хочет светлой прикинуться мгла,
А вот свету быть мглою не хочется.
Понимаешь, забытые сны,
Возвращаясь, не ведают промаха.
Мгла становится тенью войны,
И витает над ней запах пороха.
* * *
Ты говоришь: "Откуда столько света?"
Но вишни, вишни, люстрами горят,
В магнолии цветущие одета,
Примерила светящийся наряд
Весна, которой старость не подруга.
И вдруг сквозь годы замечаешь ты,
Как белый свет, раскрасив тень испуга,
Струится сквозь разбитые мечты…
Но вишни, вишни, люстрами горят,
В магнолии цветущие одета,
Примерила светящийся наряд
Весна, которой старость не подруга.
И вдруг сквозь годы замечаешь ты,
Как белый свет, раскрасив тень испуга,
Струится сквозь разбитые мечты…
* * *
Времена упадка Рима далеки, необозримы.
Времена упадка — это проходили мы с тобой.
То ли в школе, то ли дома… Незнакомое знакомо.
Нас учили. Мы умеем продолжать незримый бой.
Мы умеем. Днем и ночью. Стал никем. А был рабочий.
Был товарищ, стал — не очень. Если что — готов продать.
А соседи не готовы. Справа дело, слева — слово.
День вчерашний, дым домашний ищут, словно благодать.
Слово выстрелить готово. Времена упадка снова.
Времена упадка чести и отчасти всех основ.
Слышу снова, как когда-то: "Аты-баты, брат на брата…"
Кто-то падает. Упадок. Будь готов! Всегда готов!
Времена упадка — это проходили мы с тобой.
То ли в школе, то ли дома… Незнакомое знакомо.
Нас учили. Мы умеем продолжать незримый бой.
Мы умеем. Днем и ночью. Стал никем. А был рабочий.
Был товарищ, стал — не очень. Если что — готов продать.
А соседи не готовы. Справа дело, слева — слово.
День вчерашний, дым домашний ищут, словно благодать.
Слово выстрелить готово. Времена упадка снова.
Времена упадка чести и отчасти всех основ.
Слышу снова, как когда-то: "Аты-баты, брат на брата…"
Кто-то падает. Упадок. Будь готов! Всегда готов!
* * *
На моем летном поле чужие стоят самолеты.
Как взлететь, их минуя, не спутав свои адреса?
Я не знаю пароль, что сказать, если спросят вдруг: "Кто ты?"
Я не знаю пароль, но ведь это моя полоса.
Я ищу варианты и крыльями пробую небо.
Я обязан взлететь сквозь преграды, туман и пургу.
Я пытаюсь, пытаюсь. Ведь я — это я, где б я не был.
И взлетаю, мучительно, тяжко. И сквозь "не могу".
Как взлететь, их минуя, не спутав свои адреса?
Я не знаю пароль, что сказать, если спросят вдруг: "Кто ты?"
Я не знаю пароль, но ведь это моя полоса.
Я ищу варианты и крыльями пробую небо.
Я обязан взлететь сквозь преграды, туман и пургу.
Я пытаюсь, пытаюсь. Ведь я — это я, где б я не был.
И взлетаю, мучительно, тяжко. И сквозь "не могу".
* * *
— Ты только не думай, что вечно открыта манящая дверь.
И ветер, попутный и встречный, он тоже не вечный, поверь.
— Я верю и пью осторожно все то, что испить мне дано,
А также бесплатных пирожных не видел, не пробовал. Но…
Такая надежда на чудо заложена с детства, поверь,
Что, кажется, вечно я буду стучаться в манящую дверь.
И ветер, попутный и встречный, он тоже не вечный, поверь.
— Я верю и пью осторожно все то, что испить мне дано,
А также бесплатных пирожных не видел, не пробовал. Но…
Такая надежда на чудо заложена с детства, поверь,
Что, кажется, вечно я буду стучаться в манящую дверь.
* * *
И, кажется, будто без вести
пропали надежды. Но вот —
Взлетаем и падаем вместе.
И, кажется, время идет
То быстро, то неторопливо,
Сквозь тиканье вечных минут
Туда, где ушедшие живы,
Где помнят, надеются, ждут…
пропали надежды. Но вот —
Взлетаем и падаем вместе.
И, кажется, время идет
То быстро, то неторопливо,
Сквозь тиканье вечных минут
Туда, где ушедшие живы,
Где помнят, надеются, ждут…
* * *
"Утопии остались в далеком прошлом..."
Из ток-шоу
Из ток-шоу
Обновить, как блюдо на столе,
Небо, землю, воду, времена...
Чтобы было больше на Земле
Счастья, чтоб закончилась война.
Сделать всем прививку доброты,
Чтобы антиподлость, антизлость
Были с антизавистью на "ты",
Чтобы пелось, елось и жилось,
Как мечталось людям на Земле,
Где щедрот не меньше, чем забот,
Где лежит, как блюдо на столе,
Взорванный войною небосвод.
Небо, землю, воду, времена...
Чтобы было больше на Земле
Счастья, чтоб закончилась война.
Сделать всем прививку доброты,
Чтобы антиподлость, антизлость
Были с антизавистью на "ты",
Чтобы пелось, елось и жилось,
Как мечталось людям на Земле,
Где щедрот не меньше, чем забот,
Где лежит, как блюдо на столе,
Взорванный войною небосвод.