Совсем не так надо бы описывать идущую в гору улицу старого Сакромонте — пропитанного секретами предместья Города Гранатов. Для романтической ее красоты, для всей здешней атмосферы нужен настоящий поэт, художник слова — хотя и ему могут не поверить и критиковать потом неестественную крутизну улочки, нарочито белые дома, вызывающе яркое солнце. Лучше всего задержаться до заката, чтобы опустилась тьма на неровные, плотно пригнанные, как зерна в кукурузном початке, булыжники, чтобы не слепила белизна стен и неба. Вечером со стороны Сакромонтe, с Mirador San Nicolás (не площади, а, скорее, площадки над Рио Дарро), виднеется вечно празднующая собственную красоту, подсвеченная Альгамбра. Но с наступлением темноты здесь наступает время фламенко, а для этого надо уйти со скособоченных улиц в одну из пещер, где скрывались когда-то от вечных преследований цыгане, а потом, когда час гонений настал и для них, присоединились к ним евреи и мусульмане. Нынче пещеры-cuevas — это фирменный гранадский товар, точнее, торговая марка. В конце концов, сувенирные, сделанные в Китае веера и кастаньеты для псевдофламенко купить можно где угодно, а вот пещеры, где музыка и танец живут веками, ночи напролет, есть только здесь.
Ина танцевала tablao в одной из многочисленных пещер, репутацию которой создала бывшая хозяйка, она же в прошлом и главная танцовщица Сакромонте, лауреатка-призерша, мать-основательница, украшение афиш тридцатилетней давности. Когда-то выбивали здесь ритм знаменитые фламенкисты, сам Эль Чоколате пел здесь однажды, но в последние годы стало не до качества: новые хозяева поставили дело на поток; теперь здесь танцевали одновременно в трех комнатах, по три шоу за вечер.
Кто знает, была ли Ина настоящей цыганкой. Слишком близко были посажены ее глаза, слишком короток нос. Слишком близко, кожа к коже, жили в Сакромонте упоминаемые тургидами на одном дыхании евреи-мусульмане-цыгане (в последнее столетие и чистокровные кастильяно не брезговали недорогим районом, и эмигранты откуда угодно прибавились, но это уже менее завлекательно и никому не интересно), а потому и кровь была скорее всего коктейлем. От коктейля, как известно, пьянеешь быстрее. Ина давно уже хотела послать свою кровушку в лабараторию на анализ ДНК, да все денег жалко было. Но в любом случае — стоило зазвучать гитаре и кастаньетам, как просыпалась та часть ее естества, которая отвечала за приписываемую цыганам страсть. Фламенко танцевала с детства. Tанец этот, претерпевший несколько метаморфоз, вобравший в себя движения других танцев, звуки других песен, любимых жителями Сакромонтe и соседнего Альбасина, — тоже коктейль своего рода.
Ина начала зевать между вторым и третьим шоу; зевала часто, до хруста в челюстях, и никак не могла остановиться: последнее шоу начиналось в одиннадцать, но телу ее казалось, что уже глубокая ночь. Вот что значит помещение без окон. Кроме того, еще на первом сегодняшнем шоу она переругалась с партнершей, и теперь танцевала со злорадной небрежностью, a зрителям, сидевшим вдоль стен, с удовольствием демонстрировала полную свою незаинтересованность в работе. Если кто хочет уволить ее сегодня, она возражать не будет, вот так, дорогие мои.
Она так и не поинтересовалась сегодняшней заменой. Куда спешить, все равно все фламенкисты Сакромонте, столицы фламенко, ей известны. Настанет время, и она увидит. Собственно, если б не ссора с Иной, никакая замена Аделе не была б нужна. Ину терпели вместе с фирменными ее выходками. Прима, настоящая прима, истеричка и стерва, но хороша.
Хотя… зачем я придумываю Ине судьбу, когда она и так измучена тем, что происходит в узком проходе между двумя рядами коленок по два, а то и три раза за день; когда она переживает драму любви, предательства и мести; когда танец выматывает ее, выедает селезенку почище алкоголя или что там еще она делает за дверью пещеры.
Раздались первые, ничего не значащие и никуда не идущие гитарные переборы, осторожный многообещающий контрапункт. Просто приглашение танцорам занять места на табуретах, блокирующих выход. Почему в дверях, почему не на сцене в глубине? Все просто: по окончании каждого номера от них требовалось выйти и перейти в соседний «зал». Каждый танец повторяется три раза, для трех групп зрителей (как будто можно повторить импровизацию). Девять шоу перемножить на двадцать туристов в каждой комнаткe-пещерe, на двадцать евро. Поспешный стандартный ужин, водянистая сангрия с подкисшими фруктами, переходящие из помещения в помещение, как доктора на обходе, солисты… получалось неплохо. Простая схема, правда же? А никто из конкурентов не додумался. Поэтому и платили танцорам здесь лучше всех. Поэтому претендентов на Инино место не счесть. Какой бы звездой она ни была, еще один конфликт, и вылетит из труппы.
Из-за всех этих мыслей первый танец вышел злой и дерганый, весь из куража и синкоп. Юбки взлетали, как будто их поддергивали за невидимые веревочки, как будто она бросала стекло на камни. Кастаньеты достала необычно рано; гитарист, знающий ее штучки («примОчки прИмочки», — ехидничал он в минуты покоя, в перерывах между выходками), посмотрел недоуменно, не считывая ее замысел. А замысла не было; был бесформенный, но красиво выглядящий в глазах неофитов кураж. Кто ее смеет судить в этой пещере?
Вернулась на табурет, переждать аккуратное, по всем правилам, соло молоденькой танцовщицы. Ина вообще запретила бы танцевaть фламенко тем, кому не исполнилось хотя бы 30. Движения без развития, без предыстории — это как рассказ младенца или дикаря. Наработай, красота моя, судьбу, а потом выходи на сцену. Да уж ладно, вонючему кабачку поделом. Хотя — королеву делает окружение. Надо бы поговорить об уместности девчонки в ее шоу.
Зато встал со сменой ритма, нарочно задев ее рукавом, плечом, нарочито широкий партнер многих шоу, враг ее и несостоявшийся пока любовник, чье имя я так и не узнала. Его танец был по-настоящему хорош, и сам он был невероятно хорош собой, и знал это. Был он как выскочивший из костра уголек, как быстрый кусачий шмель. Ина поневоле встала ему навстречу в один из пролетов его вдоль пещеры и подбросила жару, изобразив Ину, Иносенсьон, белокрылую невинность. Да будет всем вам известно, полное ее имя — Невинность. Да, она умеет быть игривой и женственной и может питаться одними обещаниями, полукасаниями, полунамеками (и, в скобках, именно так развивались их отношения вне сцены: она намекала об имеющемся интересе, но выжидала — хотела увидеть страсть и либидо вне танца, — а он был игрив и куртуазен, ограничивался как бы случайными касаниями, но не настаивал ни на чем, не проговаривал ничего, напоминающего любовную прелюдию). Оба они жили у самых ворот Сакромонте — черты, отделяющей древний район от более современных построек девятнадцатого века. Он поселился совсем рядом, дверь в дверь, но никогда еще не приглашaл Ину на ночную чашечку кофе.
Уже несколько месяцев держался их дуэт. Его переманили от соседей, а раньше, говорят, он пытался поставить собственное шоу на севере, в Сантильяна-дель-Мар. Недаром он приехал из города, называемого городом трех обманов — ни моря, ни равнины, ни святости там нет. Он исчезал после шоу, не давая Ине шанс разобраться. Может, он ждал, чтобы первый шаг сделала именно она. А может, он был голубым или мафиози. Хитрец и обманщик — но Ина не привыкла упрашивать мужчин. Долго так не продлится.
Музыканты тем временем закончили проигрыш между свадебной замброй и меланхоличной солеа, и наступила некая пауза, непонятая и незамеченная, поскольку принесли и молниеносно распределили сангрию. Tуристы, как младенцы, едва дождавшиеся кормления, присосались к пьяной сладости. Дальше ударил акцентированный, как град, аккорд булерии, и по идее должна бы выйти Адела. Время ee уже шло. В двери показалась старая хозяйка, грузная, в стертых туфлях на распухших ногах. Она давно уже не танцевала, так, зашла пошуршать юбками, лениво пощелкать кастаньетами, ободрить хриплым «Оле!» — через минуту усесться на одном из свободных табуретов. Нет, не так — она сказала что-то совсем тихое гитаристу, и он резко сменил мелодию, чтобы поприветствовать новую танцорку.
Это была не девушка. Это дракон просунул в дверь злую, заостренную голову, а потом и все свое туловище с длинным шлейфом-хвостом. Девушка-дракон вошла и топнула, и взвизгнула, и шелковый, слегка надорванный хвост свистнул над головами ближайших к двери зрителей. Кто-то полуиспуганно, полувосхищенно вскрикнул вслед за ее коротким визгом.
Она была воинственная как самурай. Ина немедленно почувствовала страшную, неженскую, недобрую силу. Кто она? Откуда взялась? Из Альмерии? Из элементов темного гранадского воздуха? Но гадать и вопросы задавать было некогда — надо было отвечать, импровизировать ответ. Дракониха подскочила к ининому табурету и резко пристукнула по полу, бросая вызов. В танце ее не было изящества, один напор и ярость. Ина попыталась создать контраст драконьим движениям, мельча шажки, выбила изящную дробь… все напрасно — у драконихи был свой план, она отступала, заманивая Ину в самый конец, к сцене, а потом резко наступала, как будто тут не шоу-однодневка, а боксерский ринг, или гладиаторский бой. Или… ну конечно, это была имитация боя быков, самой кровожадной его версии!
И тут он, танцор-недотрога, вошел и застыл за спинами гитаристов. Оценив ситуацию, он шепнул что-то обоим музыкантам, и резко оборвалась мелодия, и пошел один ритм, однa перкуссия! Так он еще никогда не танцевал, это ясно было при одном взгляде на лица партнеров. Та, вторая, тоже отступила, признавая его за равного, освобождая ему место для сольного прохода. Девушка-дракон не стала ни женственной, ни грациозной, но принялась играть с ним, таким мужественным и стремительным, по каким-то своим правилам, позволяющим резко менять ритм, вскидывать руки и юбки над головой с такой силой, что в душном воздухе пещеры без окон вздымались жаркие пыльные смерчи, вскрикивать и скрипеть зубами так, чтоб заглушaть музыку, и в общем показывать свое превосходство в ансамбле, хотя и оставлять ему место и время для коротких, блестящих проходов.
Тут мне впервые удалось разглядеть лицо Ины, темно-смуглое, почти черное, с тяжелым хищным носом. Иссиня-черные волосы блестели от пота, и плоская грудь блестела, и по блузке расползались темные потеки.
Tablao продолжалось, другие танцоры ненадолго входили и, станцевав по короткому танцу, выходили снова. Вошла певица. Звук песни-мартинеты булькал в ее горле, исходил слезой, как сыр в теплом помещении.
Обьявили короткий перерыв, собрали небьющиеся бокалы. Ина подсeла к партнеру:
— Еще полчаса осталось, и по домам. Зайдешь на кофе?
Он заглянул ей в глаза и почти незаметно улыбнулся, принимая ее поражение.
Хозяйка вернулась и уселась у портьеры, наблюдая за всеми сразу, ни дать ни взять мадам в заведении совсем другого рода; дракониха и юная танцовщица ушли в другой зал. Ина и ее партнер завладели проходом, но что-то неуловимо изменилось в их отношениях: он был ленив и пренебрежителен, переступал как-то нехотя, a она вилась вокруг него, щелкала пальцами, поводила плечиками.
Тут снова ворвалась, чуть не сорвав портьеру, девушка-дракон в самом своем драконьем настроении и пошла в атаку на Ину. Когда отступать стало некуда, Ина попробовала контратаку: резко защелкала пальцами, неритмично, мелко захлопала в ладоши; руки ее мелькали у самых скул соперницы. Казалось, она едва сдерживается, чтобы не залепить пощечину. Но та, другая, набычилась, оттолкнулась от пола и взлете… ну, почти взлетела в воздух, атаковав Ину сверху, дыша огнем ей в лицо, в волосы. Мелькали юбки, ладони, лодыжки, жаром веяло, когда дракон пролетал мимо. Она не давала Ине ни остановиться, ни станцевать соло. Все должно было подчиняться ее напору. Вдруг она гортанно выкрикнула что-то, остановив тем самым музыку, и рукой прикрыла разгневанное лицо. Tут Ина отступила и вскоре вовсе вышла, волоча за собой шаль, как перебитое крыло.
Вот и все, конец. Я придумала больше, чем увидела. Надо довольствоваться не латентным, а высказанным содержанием.
Я вышла из пещеры на террасу кабачка. У выхода солисты, кланяясь, принимали чаевые, зрители позировали для селфи. Ина переодевалась, с силой растирая изуродованные, с проросшими косточками-картофелинами, искривленные пальцы ног. Как загипнотизированная, я смотрела на ломкое уродство этих пальцев, на нежные волдыри под белесой пленкой, на выпирающий, похожий на крючок в ванной средний палец. Нога — рабочий инструмент, тайная изнанка мастерства, расплата за страсть к танцу.
— Как Вас зовут, синьора? — спросила я.
— Ина, — ответила она безразличным голосом.
Мы расселись по местам в микроавтобусе, еле-еле вписавшемся между каменным забором и ничем не огороженным обрывом.
Сопровождающий все не командовал отбытие, и тут к открытой двери автобуса подошли сегодняшние звезды. Я с трудом узнала их в современной одежде, в ночной сепии.
— Подвезешь до Де Мурсии? Нам неохота в гору тащиться.
Они сели в наш автобус; фламенкист вскочил на подножку первым, не оглядываясь на женщин.
Ина спросила соперницу:
— А тебе, chicа, куда? Ты тоже живешь здесь, в Сакромонте?
— Нет, мне дальше, — неопределенно ответила девушка-дракон. Голос у нее был низкий и хрипловатый, как и полагается постоянно изрыгающему огонь существу.
Въехав на гору, водитель затормозил, и Ина первой ступила вниз, в темноту. Ее партнер не шелохнулся.
— Так ты идешь?
— До завтра, — пробормотал он вместо ответа.
Ина помедлила, покачалась немного на ступеньке, и медленно, тяжело спрыгнула. Все мы увидели в свете фар ее напряженную удалявшуюся спину, неуверенную раскачивающуюся походку женщины, привыкшей к каблукам и вдруг надевшей кроссовки, — женщины, вслед за которой никто не идет. Еще десяток шагов, и она нырнула в темноту средневековой улочки.
Девушка и мужчина поехали дальше вместе с нами. Потом дракониха махнула, чтоб открыть ей дверь, и шагнула, не оглядываясь, Он последовал, и в окошко еще несколько минут было видно, как они идут параллельным танцевальным шагом в сторону площади Изабеллы Католической.