Заметки эти я набрасывала к ее 100-летию.
Вековой юбилей. Или юбилей века. Для меня уж точно.
Писала долго, как никогда. Поставила точку – в последний день ее годовщины. И не опубликовала. Не решалась публиковать. Не была уверена в правомерности сего порыва, будто неписаный закон нарушаю: оценивать – ведь это завсегда право Учителя, а не ученика. А тут как бы "расследование" уроков, "критические" воспоминания, поиск аналогий через десятилетия. Некое резюме, спустя жизнь. Такая вот себе "переоценка".
Или – дерзостное признание.

Нигяр Ибрагим гызы Усубова
Заслуженный деятель искусств Азербайджана, кандидат искусствоведения, профессор, великолепный пианист и педагог, она долгие годы преподавала в Азербайджанской государственной консерватории им. Уз. Гаджибекова (ныне Бакинская музыкальная академия). Ее вклад в дело развития музыкального образования в стране трудно переоценить – в течение 18 лет она была бессменным руководителем и организатором учебной и научной работы ВУЗа. Пройдя школу А.Б. Гольденвейзера – легенды мировой музыкальной педагогики, Нигяр ханым, будучи проректором, вела непрестанную просветительскую работу, внесла свою лепту в вопросы педагогической и методической направленности, ее верного курса. Результатом ее многолетней педагогической деятельности явилась школа пианистов самой высокой профессиональной пробы.
Как-то так, если вкратце, для справки.
А еще она, сама того не ведая, "поставляла кадры" для Союза писателей Азербайджана, к коим относится и автор этих строк. Так вот выдалось. Но в данном случае говорю не о себе, а о Вагифе Самедоглу, Народном поэте, драматурге – он ведь тоже был ее студентом!
Впрочем, обо всем по порядку. Если, конечно, это возможно – упорядочить воспоминания в их бессистемном потоке жизни, всегда алогичной…

310-й класс, второй этаж консерватории…
Сегодня прохожу мимо него, отворачиваясь. Боюсь смазать картинку, что вцементирована в память…
Эта двойная дверь с врезанным окошком, за которой…

Я писала о ней, к ее 70-летию. "Друг на всю жизнь" – так назывался очерк. То была моя "проба пера". Даже не поняла, как прошмыгнули годы… Так вот, при явной беспомощности того опуса, он содержит ценную "документальность", что ли, написанный "по горячим следам". Приведу абзац – "из раннего", так сказать.
"Педагог подобен скульптору, которому приходится иметь дело с материалом самым разным: глиной, деревом, мрамором. Все они требуют различного подхода. И от умения скульптора прислушаться зависит – "зазвучит" ли этот материал так, как свойственно звучать только ему, или нет…"

Не так давно в филармонии прошел юбилейный вечер Нигяр ханым. Концерт ее студентов. Вечер памяти.
Ажиотаж у входа отбросил в далекие додевяностые – с молитвенными просьбами о лишнем билетике, толкотней и продиранием внутрь вопреки всему и всем, сквозь осадно-досадные ряды чаявших… Аншлаг – невероятный, мы успели позабыть, какими они бывают…
Кого только не встретила среди пришедших на концерт! Актеров, режиссеров, писателей…
Помню, как сидя в зале, вглядывалась в ее портрет, установленный на сцене. Разящий щемящим напоминанием... Высокий, чистый лоб, умные глаза, готовые, впрочем, к лукавинке. Взгляд – располагающий такой, к беседе, будто и не фото вовсе…
Встреча спустя жизнь!
Я сфотографировала его тогда себе, тот портрет. Поместила в рамочку, поставила на письменный стол...

Она слушала меня до экзамена. Случайно вышло, на дне рождения маминой приятельницы. То ли я в ударе была, то ли звезды, что называется, сошлись…
"Тебе когда поступать? Беру тебя в свой класс", – было ее решение.

Одно из немногочисленных везений моей жизни, несомненных. Вот оно – в нужное время в нужном месте… Не пойди я тогда на тот ДР, кто знает, как бы оно…
77-78-й год учебный на дворе…

Смотрю на нее, в рамочке, и присно печальное "иных уж нет, а те далече" встает во весь рост, как неизбежность. Портрет, истинно настраивающий на то время – ностальгически и светло.
Смотрю – и идут вереницей воспоминания…

Помню, как впервые перешагнула порог ее класса. Вся в зелени 17-ти лет…
"Сыграй-ка мне ми мажор!" – последовала команда из глубины комнаты, затемненной шторой. Сыграла. "Отметка" была неожиданной:
"Ну, это каждый дурак может!"
Она, в принципе, была права.
При всей непедагогичности сего стартового "диалога", он был психологически микронно выверен! Ушла стена. Рухнула. Стена сомнений-смущений-стеснений. Возрастная стена, наконец. Открылось Доверие. Скажу больше – родственность. Вот так вот легко отмыкать ученика – я не знала тогда о наличии у нее такого дара. Не знала, что студент порой напоминает ей замок с секретом, ключи от которого утеряны. И что умение подобрать эти ключи, обнаружить и зажечь в нем то, что сокрыто от других, а подчас и от него самого, вытащить эту самую индивидуальность, заложенную природой – это, наверно, и есть самое сложное в педагогической работе...
Обо всем этом она мне скажет гораздо позже, а тогда…

"Сколько тебе лет? Как же ты непростительно молода!"
Я действительно выглядела на сильно моложе своего возраста, что ее впоследствии не раз будоражило: "И что с тебя после этого взять"…
Затем я играла что-то из школьной программы, колени тряслись нешуточно. Она все поняла: "Слушай, где ты купила эти дурацкие туфли?" – "комментировала" она мою игру, задаваясь невтемными вопросами. Умела так вот – уморительно полифонить. Нырнуть умела – в другие состояния поведенческие. Задевать, не ввергая в конфуз…
Многослойность или многослоистость – нет ее, к сожалению, как ни озирайся. На исходе, вот-вот... А ведь это и есть показатель интеллектуальности человека, степень его неоднозначности, придающей интригующую глубину. Пучину спектров. Не вижу такой вокруг и страшно оттого тоскую! Одномерность, что правит бал, зоологическая почти. Бессменно, похоже, правит…
"Вижу, что лентяйка. Но Шопен, в принципе, тебе был бы рад. Звучишь. Короче, если обещаешь мне не влюбляться, – сделаю из тебя человека", – доносится из того угла…
Ирония. Самоирония. Фермент, утрачиваемый на глазах…
Мудрые – они смотрят на жизнь как на забаву…

Начиная с 1952 года ее деятельность была связана с консерваторией, где она на протяжении почти 20 лет, наряду с Кара Караевым и Джовдетом Гаджиевым, занималась организацией и совершенствованием музыкально-учебного процесса. Вот что говорил о ней Кара Абульфасович:
"Нигяр ханым Усубова относится к числу видных деятелей музыкального образования нашей республики. Она сделала очень много для повышения уровня учебной, методической и научной деятельности нашего вуза. Свои обширные знания Н. Усубова успешно передает многочисленным ученикам, воспитывая их в духе лучших традиций советского пианистического искусства".
Приведенная цитата не вызывает никаких пренебрежительных усмешек – я про "советские традиции". Отнюдь. Читаю без скидочной льготы на время с его известными всем деформациями, без снисходительных на него кивков; это тот самый восхитительный случай примера – без преувеличения, многое оправдывающего. Примера высшего пилотажа! Что и говорить, спустя время многое видится иначнее, отсеиваясь – в ничто. Многое, но только не то, что имеет отношение к советскому пианизму. Мы как-то привыкли повально охаивать прожитое, но ведь… Не было инет планки, заданной Мастерами той эпохи! Гилельс, Рихтер, Флиер, Нейгауз, Гольденвейзер… Прочувствуйте значимость каждого имени в отдельности. Продолжать можно долго и с восторгом, но и названных имен достаточно, чтобы говорить о бренде – советском бренде пианизма. Именно та школа гениев и стала впоследствии образцом фортепианного преподавания, покорившим музыкальный мир мира и безоговорочно взятым на вооружение другими странами. Вожделенным образцом, "кующим" лауреатов прямо-таки конвейерным способом! И в этом контексте слова, сказанные К. Караевым в адрес Нигяр ханым, степень их "комплиментности", сложно недооценить.

Утверждать доподлинно, что ее имя сегодня знакомо всем и каждому… Увы.
Всем и каждому сегодня знакомы совсем другие. Такое бывает. К сожалению… Для нас.
Нигяр ханым… При всей ее простоте было, было в ней некое королевское достоинство – не наносное. А все потому, что не думала она об этом. Думала совсем о другом. Таких не сильно слышно. Нынче это более чем в диво, когда ничтожества вокруг живут с ощущением своей грандиозности, грандиозности претенциозного замаха… Мало кто способен безмолвно поведать о себе – все больше криком!
А тут…
Обаяние без внешних эффектов – без надежды на одежду.
Разница как между "состоятельный" и "состоявшийся"…

Помню, как удивилась ее требованию приносить произведение наизусть – на следующий уже урок. Мне это тогда показалось излишне суровым – так вот "измываться" над учениками. Редко шла на уступку:
– Даю тебе неделю, поблажку сделаю…
– Не обещаю, Нигяр ханым, сложновато будет…
– Ничего не знаю. Выучишь и принесешь.

Сегодня понимаю: то была ее планка. Планка минимальных требований. К слову, об этом были осведомлены не только ее ученики.
Вот что рассказала мне Франгиз Ализаде, всемирно известный сегодня азербайджанский композитор.
"Все, кто учились в Азгосконсерватории им. Уз. Гаджибекова в 60-е годы, конечно же, прекрасно помнят Нигяр ханым Усубову. Проректор консерватории была на редкость улыбчивой, демократичной в общении и предельно доброжелательной особой. Не было случая, чтобы кто-то вышел из ее кабинета в плохом настроении. Она умела как-то ненавязчиво вызвать на откровенность, успокоить, обнадежить и умиротворить. Этому способствовали не только ее личные человеческие качества, но и поразительно располагающая внешность: смуглая, уютно-полноватая, с белоснежной обезоруживающий улыбкой и с неизменной косой, которая, как нимб, "осеняла" голову. Недаром в студенческой среде ее называли не иначе, как "Королева Непала", отдавая должное ее несколько экзотической внешности. На фоне довольно едких и даже по-юношески злых прозвищ, которыми студенты "одаривали" преподавательский состав тогдашней консерватории, "Королева Непала" считалось чуть ли не объяснением в любви. Да, Нигяр ханым мы любили, ценили за профессионализм и радовались ее похвалам после удачных выступлений. Ведь это было благословенное время, когда классные экзамены проходили при огромном стечении публики в Большом зале консерватории, не реже, чем дважды в году. Особенно отличались студенты-пианисты, программы были –"заоблачные", все мечтали о конкурсах, о турне, о славе. И тут все взгляды были устремлены на самого "популярного" члена комиссии – Нигяр ханым. С улыбкой, но твердо и аргументированно она расставляла все точки над "i", убеждая всегда и всех. Я общалась со многими ее студентами, которых жизнь разбросала по разным странам, и как только разговор заходил о ней, ностальгическая улыбка освещала даже самые суровые лица, отражаясь добрыми воспоминаниями о незабвенной, милой Нигяр ханым".

Она была ханым и профессор – в одном лице. К слову, это редко совпадает, тут либо одно, либо другое. Избранность генетическая и дюжий интеллект, у таких нет необходимости спрашивать – кто вы?
Портрет ее, что светился на сцене в юбилейный вечер… В самом деле – светился. Внутренней силой. Лучезарная какая! Взгляд – подкупающий такой…
Ума не хватило сняться с ней при жизни. Глупость рулит, увы… Это особенно обидно сегодня, когда мы фиксируем "на пленку" каждый свой шаг, снимаясь чутьли не с первым встречным, а тогда… Время было другое, не персонифицированное…
Пять (!) лет ходить к ней на урок и ни разу не… Нет оправдания такому "наиву"… Не понимала, что непростительно обедняю свой фотоархив, который мог бы быть…

Меня все устраивало на ее уроках, в том числе некий элемент необязательности, там витающий. Славный такой. Игры было больше порой, чем самой игры. В смысле, фортепианной. Без принудительности и менторства – будто к тетушке в гости зашла. Например, она не заставляла играть с утра. "Когда хочешь приходить?" – спрашивала у меня, ничего не назначая и не навязывая. Просто не умела строжить. Не совсем, быть может, по-учительски, зато однозначно верно психологически. Ничто не вызывало протеста-упрямства, как бы "поперечности" характера. Ну, это когда всему наперекор.

Фотография, что будит мысль... И воспоминания…
Она была бесконечно обаятельна своими… Детские глаза в сочетании с нарочито грубоватым голосом создавали симпатичность, которую не забыть…
Помню, я играла на сцене в Большом зале консерватории, а она сидела и смотрела – своими ребячьими глазами.
Вечер поздний, репетиция, Концерт шопеновский, ми-минорный… Она сидит тут, в третьем ряду, и глядит на меня – любяще и задиристо одновременно…
А еще – ожидающе…
Бетховенская соната, 17-ая… Она вводила меня в макрокосм бетховенского мировидения и синхроном шутила:
"На ее локоны посмотри… Как можно ночью спать на бигудях, а наутро еще что-то соображать"...
Это было очень по сути. По ее сути...

Нигяр ханым Усубова в свое время защитилась сразу по двум направлениям – как пианист и как теоретик, и сделала это блистательно!
Объемные, универсальные, с широким дыханием… Где они…
Сегодняшнее "профессор" и вчерашнее – это два разных профессора. Не буду углубляться в причины сей печали, но факт вещь упрямая. Нет их, диапазональных, с горизонтным, что ли, взглядом вокруг себя, – собственно, это и отличает человека научного от ненаучного, как на мой взгляд. Эти наши докторши, томно-многотомные, с их "вкладом" в науку, не имеющим видимых примет. Что и говорить, защита диссертации сегодня ничего не дает. Ни уму, ни сердцу. Правда, имиджу в народе прибавляет – оформленней смотришься, "защищенней". (И зачем вообще это им, есть же у них вон защита – Rexona, которая "никогда не подведет")…
Как ни хотелось не скатываться к схеме "было-стало", без "сравнительного анализа" не обошлось. Не получилось, глядя ей в глаза…
Люблю людей, которых не видно… Без жлобских понтов. Многое вокруг для меня сегодня выглядит диссонансно. Много чего за гранью понимания. Демонстрация своей особости в этом мире. Голословность как бич… "Problem, program, proyekt" – наиболее нынче ходовое. Только и слышишь на всех углах… Эти хронические потуги сумничать…
А они… Они умели жить несуматошно, не замечая копошню вокруг…
Гляжу на нее и понимаю, что…
"Сделать" аристократизм – тот самый, вожделенный сегодня и не находимый, невозможно. Надоели они, эти блондинки с черными корнями, с их табуреточным уровнем. Лезут в эфир, всегда уверенные в себе и своем "слоге" – на что только не идут в попытках выглядеть "экспертно". На шпагат в эфире, например… Ладно б, если помогло…
Быть надзвездного мнения о себе еще не означает отмеченности.
А она источала какую-то правильную энергию…

Сказать, что любила она всех подряд и была эдакой всеядно-прощающей, значит слегка прилгнуть. Были, были у нее любимчики по жизни.
"Рафулик" – так обычно называла Рафика Кулиева, своего "кореша" и коллегу, Нигяр ханым. На концерте ее памяти мне показалось, что услышала его – "Трижды браво!" Он обычно вон там сидел, в ряду, кажется, четвертом…
Помню, как он влетал в наш класс – вообще ходить не умел, как мне тогда казалось. Весь в шутках-прибаутках собственного сочинения.…
Впоследствии, спустя много лет, когда я пришла к нему в качестве журналиста, разговор наш начался с нее, Нигяр ханым.
"О, это была уникальная женщина, первая женщина-профессор азербайджанка. Мы ведь с ней очень дружили, с Нирочкой, – вы, наверное, помните".
Как не помнить…
На курсе втором или третьем я разучивала сонату Метнера, которую "видела" перпендикулярно видению Нигяр ханым. Самонадеянность юности, не иначе, как сейчас понимаю. Тем не менее, уперто стояла на своем, как никогда. В конце концов Нигяр ханым это надоело, и она, открыв дверь со словами: "Я сейчас вызову Рафулика" – отправилась за ним, за "железным аргументом" – в класс напротив. Ей, однако, не пришлось сделать и двух шагов – он, заслышав в коридоре звуки метнеровской сонаты, его любимой, как оказалось, буквально ворвался к нам и бросился к инструменту, выдав мне произведение целиком и фактически подтвердив версию Нигяр ханым.
"Понимаешь, тут имеет место "родословная" – я ученик Шацкеса, который был учеником Метнера, который был учеником ученика Листа! Как видишь – у тебя нет никаких оснований мне не верить".
И – россыпь ценных замечаний по поводу исполнения той или иной фразы. Мне, раздавленной сей убойной "генеалогией", ничего другого не оставалось, как подчиниться. А трактовку ту гениальную я запомнила на всю жизнь…
То был единственный, пожалуй, случай, с Метнером, когда она столь непримиримо настаивала на своем. Я говорю об интерпретации того или иного произведения… Второго не припомню…
Нигяр ханым не давила своим авторитетом, давая возможность высказать свою точку зрения в отношении того или иного произведения в целом или отдельно его эпизода, всячески поддерживая творческую инициативу студента (если, конечно, такая трактовка приемлема, в противном случае она умела двумя-тремя вескими доводами показать всю несостоятельность его "суждений").
Так создавалась атмосфера абсолютного контакта и раскрепощенности между учеником и учителем, рождающей взаимное уважение.

А Рафик…
Вспомнилась одна из его побасенок-былей, мне рассказанных.
"У нее, Нигяр ханым, был спаниель Марсик, который, к ее огромному горю, как-то попал под трамвай, ему перерезало лапу. После долгого лечения в собачьей больнице вся наша профессура собралась по случаю выздоровления Марсика, и я произнес тост о том, что отныне Марсик сумеет играть лишь одно произведение – Концерт для левой руки Равеля…"
Не знаю, насколько уместно это воспоминание, но, как оказалось, неуместных воспоминаний не бывает… Сколько он их поведал мне, этих милых сердцу всех консерваторцев историй – в лицах, с цитатами, узнаваемыми интонациями…
Умные люди иногда дурачатся, дураки постоянно умничают. Не помню, кто сказал, но явно не промахнулся.
Этот их комизм, помогающий пережить всю несуразицу жизни...
Помню, он рассказал мне, как они все "отправлялись поездом в Москву на конкурс Чайковского, и она везла с собой ведро пирожков… Любила поесть, был за ней такой грех. А вкусные какие были – картошка была какая-то особенная…"
Суррогат продуктов, суррогат знаний, суррогат жизни…
А они – жили. Взаправду, а не виртуально-нереально. Жили, не терзаясь категориями эстетствующе диетствующими… И были они – живыми, а не фантомными.
Нам, инертно-интернетным, этого сегодня не понять.
Живое пение, биологическая мать, социальные сироты, виртуальная любовь, действующий муж, воевать чужими руками, медицинский туризм… А еще вот – играющая пианистка. Или же, мне очень "нравится": "он поступил в университет своей головой"...
Так и живем, не задумываясь об абсурде вокруг, ставшем нормой. Живем своей "жизнью" – монотонно-мониторной. Подглядывая за ней в ноутбучную "скважину".
А они видели ее в полном объеме, нефотошопную, когда все имело свое название – например, риелтор – он же даллал…

На вечере памяти я все озиралась…
Еще не хватало Рауфа Атакишиева и Зохраба Адыгезалзаде…
Не люблю приходить в консерваторию – здесь бродит память… В том числе и моя. Бередящая такая. Никого не доищешься. Еще страшней – открывать двери классов. Двери, за которыми другие… Талантливые, безусловно, ответственные, вне сомнения, но – другие…

Она была какая-то непротокольная, что меня весьма радовало, совпадая с моим внутренним антиорганизационным устройством. При этом сказанное ни в коей мере не соотносилось с анархией – просто дисциплина у нее была, что ли, щадяще-богемной, недраконовской. Не такая вся из себя педагогиня, поучающая молодняк, а… Без наукообразной манеры говорить, сходу отвращающей, и спартанских приемов дрессуры.
Вспомнила такой вот эпизод.
К профессору своему мы ходили раз в неделю, а второй раз посещали ее ассистента, которых у нее было трое: Агигат Магеррамова, Франгиз Гаджиева, Земфира Шафиева. Абсолютно разные типажно, но при этом одинаково компетентные. Сложившиеся, несмотря на молодость, личности, с впечатляющей умственной составляющей, уважение к которым испытываешь уже с порога – ну не водились в ареале Усубовой серые, как сейчас понимаю (а попав, не задерживались). Мне довелось взаимодействовать со всеми тремя – Алла, Ляля, Зефа – как звала их Нигяр ханым.
Так вот с одной из них, Зефой ханым, не сразу заладилось. Изумительный человек и талантливый музыкант, тем не менее, поначалу я не могла найти с ней общего языка. Ну никак. Причина? Банальней некуда: я не могла играть по утрам. Она же не разделяла либеральных подходов Нигяр ханым – нужно уметь и всё! Я же – ну не могла. Имею в виду играть музыку эмоциональную, требующую тебя всю, без остатка. Мои биоритмы совы никак не позволяли мне выдать необходимую эмоцию рахманиновского концерта в нужный момент, по расписанию, – они просто спали, убивая намерение композитора на корню вкупе с уважением ко мне учителя. Понятная, вроде бы, ситуация, но, как оказалось, не всем. Ассистентка списала мою "расхлябанность" на недостаток воспитания – "это элементарная неорганизованность, разгильдяйство. Я тебя переучу". Видя ее благие намерения, я поначалу очень старалась ей угодить, но – все мимо. Мертвая и все тут. Я умоляла ее поменять мне время урока на вторую половину дня – ни в какую. "Это просто отговорка – что значит "не могу?" Нужно и точка". Перепалка наша дошла до Нигяр ханым, которая легко разрешила назревающий конфликт. Просто взяла трубку: "Ну что ты мучаешь ребенка? Хочет после трех, назначь после трех. Какая тебе разница – такая, да, она, неправильная. Главное, чтоб нормально играла…"
Так "космическая" несправедливость была восстановлена, и наступивший мир привел к обоюдной симпатии учителя и ученика.
Вот так вот – сностальгнуло… И не думала, что застряло во мне. Столько всего… Сегодня с особой теплотой вспоминаю те искренние радения Зефочки, ту ее горячую инициативу, с которой она за меня взялась, страшно радуюсь ей при встрече…

"Какая тебе разница… главное, чтоб нормально играла…"
Мудра она была, Нигяр ханым. И не в возрасте тут дело, мудрость все же не есть прерогатива старости. Преклонный возраст не всегда откладывает нужное количество мудрости, с ней нужно прийти. Как пришла Нигяр ханым…
Помимо профессиональных советов она вручала человеческие позиции. В том числе основанные на понимании того, что запрет хорош выходом. Жизнь без запрета – произвол. Запрет без выхода – диктатура. Ну, или что-то возле нее…
Фрагменты, фрагменты, проплывающие караваном…
Память как мемориал…
Помню, как поднималась она по лестнице консерваторской – в задумчивой неспешности неся Знание по ступенькам своей жизни…
Не знаю, почему, но сегодня, вспоминая годы учебы, своих педагогов вижу на той самой лестнице; как взмывал по ней, летя чрез три ступеньки, Рафик Кулиев, как, осторожно ступая, спускался Октай Абаскулиев, как поднималась Франгиз Ализаде – сосредоточенно и чуть дистанцируясь…
А еще помню, как упал на меня Эмин Сабитоглу… Еще один "лестничный" эпизод. Да-да, реально упал…
Дело было вечером, поздним. Я поднималась наверх из подвального этажа – шла с урока (камерный ансамбль с Юрой Абдуллаевым, покойным). Так вот, поднимаюсь себе, не спеша, и вдруг отключают свет, а еще через минуту на меня во мраке что-то сваливается, сшибая с ног и испугав донельзя – это был Эмин Сабитоглу, который оступился, значит, и... Он был мокрый, весь в снегу, видать, шел с улицы. На наши крики прибежал Юра, чем-то светя… Я не сразу пришла в себя (килограммов 40 с небольшим весила тогда, "суповый набор" – как говорила про меня Нигяр ханым), а он, Эмин-муаллим, всматриваясь во тьму и пытаясь мне помочь подняться, принялся извиняться: прости, дочка, не увидел… ты как – не сильно я тебя?..
Наутро звоню отпрашиваться к Нигяр ханым. "У меня все болит – спина, ноги…" И рассказываю про вечерний "инцидент". Она внимательно выслушивает и:
"Хорошо хоть, что цела осталась. Хватит уже шастать по ночам. Права была Зефа. И почему все приключается именно с тобой… А вообще можешь гордиться: классики на кого попало не падают"…
И смеется – заразительно так…
Самое интересное, позже мне об этой истории поведала тогдашний ректор Эльмира ханым Аббасова – и как она узнала…
Эмин-муаллим после этого, завидев меня в коридоре, всякий раз говорил с виноватой улыбкой – "она моя спасительница"…
А мне стало понятно сакраментальное: гений – это всегда, как снег на голову…

"Права была Зефа"…
"Нужно принимать такие решения, которые потом можно будет изменить" – Азад Мирзаджанзаде вспомнился, великий наш академик. А еще он как-то сказал, что живет во времена, когда "звания превышают знания"…
Да, другими они были, не из тех, кому нужно ВСЁ и уже ВЧЕРА! Вечно поднывающих, которых – не донасытить. Прыгают повыше, в клинических радениях быть замеченными, чтоб увидели-услышали, не понимая, что…
Когда сверху смотришь на город, новостройки, даже самые небоскребистые, кажутся… надгробьями. Недавнее мое открытие, самолетное…

… Они об этом знали. И вообще были иными по какой-то данности...
"Ушла эпохи прочная порода", – сказал поэт. Это единственное – порода! – из-за чего хотелось бы клонировать СССР. Время надежных специалистов – это когда собачку вылечат, в ухе стрелять перестанет, камешек, закрепленный на колечке, никогда больше не выпадет… Они все умели, как оказалось, те добрые волшебники. С ними ушло качество – сил нет смотреть дубляжное обращение типа "Агаи Рэмбо" или попадать в лапы эскулапов, или читать в переводе – "она сделала сомнительные звуковые грохоты"…

Они были неподдельные, неотрепетированные, без выпендрежа…
Не одевались в "Джентльмене", не женились в "Крале", не меблировались в "Гранде"… Не слышали про ресторан "Ландау" с шашлычной "Вивальди"… Пекли пирожки и ездили с ними на конкурс Чайковского…
А еще они не знали шоубиза…
Не знали, что помимо двухголосия и трехголосия бывает еще и безголосие…

Портрет, что украшал сцену – в юбилейный ее вечер…
Чуть сбоку стоял, не по центру. Они вообще не были центровыми. Чуть поодаль, чуть в сторонке. И не умели бронзоветь.
Сегодня, как никогда, хотят оставить штрих в истории. Ну, каждый хочет. Труднообъяснимое движение души. Обратить на себя внимание возведено в ранг жизненного предназначения. Ходим, августейшие, с выдуманными дворянскими биографиями. И кретиноватыми устремлениями в размахе крыла от "Capsella" до "Casabella". Многие сегодня живут по принципу "Я ЕСТЬ!!!", с отсюда вытекающей свободой порочного самовыражения, пребывая в гермямишском режиме – от предутреннего хаша до припоздалого кебаба…
Деинтеллектуализация общества, которая очевидна. Нет того потока талантливости. Я не о морально-этической стороне даже, всего лишь сухой анализ цифр.

Нигяр ханым… С внимательно-пытливым взглядом…
То, что она БЫЛА – чрезвычайно важно сегодня. Не давая развернуть ЭГО иных.
Была и есть.
Да вот же она – лучится со сцены.
На моем письменном столе…
Портрет, что "извлекал" воспоминания – настроенчески разные…
Ныряю за ними с замиранием сердца…
Вот одно из них.
Был у нас в пору моего студенчества педагог-военрук, гражданскую оборону вел, с запоминающейся фамилией Резяпкин (имя-отчество запамятовала, да простит его дух). Так вот, завидев меня, он всякий раз приходил в ужас: "Ты что такая хилая? И куда твои родители смотрят? Срочно набрать вес – не сегодня-завтра война, как будешь раненых с поля боя тащить?" Самое интересное, что он не шутил. Сегодня, в разгар возобновленной войны в Карабахе, эти его "претензии" не выглядят столь абсурдно, нежели тогда – в благостную эпоху развитого социализма, которую позже нарекли "застоем". И "раненые" для меня ассоциировались исключительно с германским фашизмом, в контексте которого я себя просто не представляла. Тем паче, пребывая в стенах консерватории, а не медучилища, например.
Помню, рассказала про него, Резяпкина, Нигяр ханым.
"Да не ходи ты к нему – у него одни автоматы в голове. Силы тебе нужны, но не для… Вот Концерт Листа хочу тебе дать – это тебе не "поле боя"…
Впрочем, это было ее поле – борьбы за человека. За его высоту.
Вот такие они были, вольные. Будто не из сталинского режима, военизированного до мозга костей. Свободные, без решеток внутри. Я застала их, безденежных, добрых людей, каких-то импонирующе аполитичных…
С разницей – как между "Гноменрейген" и "Рейган"…

… Воспоминания эти большей частью "базируются" на моем дневнике (какое счастье, что отец в свое время подарил мне, первокурснице, красивущий блокнот ручной выделки, с просьбой фиксировать в нем все неординарное на ее уроках!). Так вот, дневник тот почему-то зафиксировал не только неординарное, в папином понимании, а нетривиально-каламбурное. Именно каламбур оседает в нашей памяти, как оказалось, и без дневника оседает – думаю, такое происходит не только у меня…

Лицо, бесконечно содержательное, оно "держало кадр" на протяжении всего вечера. Филармонического. Безо всяких гримов-макияжей, 3D- ухищрений и прочей голливудских вспомогательностей. Там другое – врожденное. Просто смотрела нам в глаза каким-то умытым взглядом, даруя что-то утраченное нами – на недосягаемо мистическом уровне…
Смотрю и не нахожу этого гнусного напряжения на лице – обскакать, подсидеть, обставить, растоптать… Таков, к сожалению, рабочий арсенал карьеристок, смысл жизни которых – надуть, подставить, пнуть… Внесовестных, со сбитой стрелкой компаса в головах, со – стовольтовой включенностью в жизненный процесс… Cкандал, как единственная форма "взаимопонимания" между людьми... Неумолчно кому-то что-то доказывают, кого-то отбривают: "mən ona qayıtdım… o mənə qayıtdı..." Не до скрябиновских тут рефлексий…
Это одна категория женщин, есть еще другая – те, что безостановочно худеют, переедая, зорко охраняя тело мужа (ну, и его карманы, разумеется) от иносторонних посягательств. Собственно, они, истероидные, мало чем отличаются от первых, просто делают то же самое, только руками-ногами мужей…
Такое вот нелиричное "лирическое отступление".
Ворчу, ворчу… Что поделаешь, смотрю на жизнь "итоговыми" глазами. Почти итоговыми…
…"Как поживаешь, Рафик Теюбович?" – спросила было у Р. Кулиева.
"Как доживаешь", – подправил он…
А жизнь – как же она быстротечна, оказывается. Не думала никогда, что увижу учеников, которые старше своей учительницы…
Афган Салаев, доцент государственной консерватории Университета ХАРРАН (Турция), специально приехавший на ее вечер почтить память. Не с хитом приехал классическим, с Иоганном Георгом Альбрехтсбергером, с его Концертом для фортепиано и камерного оркестра (в трех частях). Я смотрела на него, аристократичного, убеленного сединой, рафинированного жизнью под разными небесами, демонстрирующего какое-то особенно "культурное" туше…
Слушая его, поглядывала на ее портрет и все ждала "коммента", приправленного перчиком, как это умела только она. Шпилечку ждала. И его отшутку. Я заметила – все ее ученики любят шутку. Все без исключения – с подоплекой, что ли, юморной. Наверное, есть в том закономерность, неспроста студенты попадают конкретно к этому, а не другому профессору, схожесть характеров играет роль. Не последнюю. А еще вкусовые пересечения.
Рояль дышал – своей, обособленной от пианиста жизнью…
Смотрела я на Афгана, который не мог не приехать, пропустить этот вечер и… вспоминала.
… Как он зажигал на Гейгеле, в холле санатория (или пансионата), и как его слушали отдыхающие, среди которых была вся наша классика... Расул Рза, например, с Нигяр Рафибейли, Мехти Мамедов, Шовкет Алекперова… Помню, как хлопали ему, музицирующему, страшно обрадовавшемуся роялю и жадно набросившемуся на него, совсем юному тонконогому брюнету… То был знаменитый этюд на тему Паганини. И то был год, кажется, – 1973-й… Я была школьницей и не могла знать, что попаду с ним в один класс – класс Нигяр Усубовой. Он заканчивал, если не ошибаюсь, когда я поступила…
Не могла знать. Как не мог знать он, что станет зятем семьи Чеменземинли, классика азербайджанской литературы. Семьи моих друзей…

На сцену приглашается…
В исполнении Агигат Магеррамовой (той самой Аллочки), ныне профессора факультета изящных искусств Университета АТАТЮРК (Турция) мы услышали моцартовское "Рондо" для фортепиано и камерного оркестра.
Ее пиететный, я бы сказала, подход к форме и звуку этого нечасто исполняемого произведения не мог не покорить – чего стоило пленяющее пианиссимо! По нему, как известно, определяют настоящего музыканта, по умению извлечь это самое PP. Так вот, она с трепетом вынимала его из рояля, а заодно и душу из пришедших на концерт, пробуждая желание стать на колени пред каждой ноткой, выписанной рукой гения…
И пред Нигяр ханым…
"Это моя сестра!" – гордостно скажет уже по окончании концерта народный артист Азербайджана Мабуд Магеррамов, представляя Агигат ханым знакомым. – Моя родная сестра!"
У меня с ней путь был похожим, с Аллой, я тоже училась у Лилии Давыдовны Магомедовой (ученицы, к слову, Нейгауза и Гилельса) – в школьные годы. А потом также была Нигяр Усубова...

А Егяна, с которой мы учились еще в бюльбюлевской школе, а потом и у нее, Нигяр ханым… Егяна Ахундова, профессор, народная артистка. Она была вдохновенна в тот вечер, как и всегда – яркая, неожиданная. Ворвалась на сцену с Шостаковичем – этаким сквозняком современности, не щадящим никого. Нарушив идиллию "добрых старых времен"… С "Концертом для фортепиано, трубы и оркестра". Отрезвляя и тормоша.
Егяна, Егяшка… Заводная, смешливая, пребывающая в каком-то нонстопном тонусе, природно талантливая… Да-да, талант – он бывает и наживным. Это я сейчас понимаю, а тогда… Она сегодня в статусе Нигяр ханым по должности, Е. Ахундова, статусе проректора.
Сдвинулось время и пространство…
Хотя… Пространство было тем же – пространство духовности Нигяр ханым.
Кантилена Шостаковича – она какая-то чреватая, что ли… Как наш мир. Как вечный мир… Он, выходит, всегда был зябким. Или зыбким…. И уж явно – не с нас начинался.
…Сомкнуть бездушный до лязга металл с бризовой волной невозвратимого – как это умел только Дмитрий Дмитриевич... Передать жутковатый тот скрежет эпохи... До оторопи… И – умение нежиться в утраченном тепле…
… Ощущение подаренного лишь тебе – облачка на ладони – как это умел лишь Моцарт…
… А еще – одарить улыбкой бесконечно родного тебе человека, как то умела Нигяр ханым…
И это при том, что не всегда у нас ладилось…
Помню, сидела на уроке. Ковыряла фугу. В ноты смотрела, на нее… Снова в ноты, снова на…
– Что ты так смотришь на меня? Две недели мудохаемся…
– Глаза у вас хорошие. Как у Чебурашки.
– Ты давай, не подхалимничай. Короче, – принесешь мне в четверг эту фугу на-
изусть.
– Да что вы, Нигяр ханым, я ее по нотам еле-еле…
– Натаван! Наизусть. До конца!
Речь шла о фуге баховской, Es moll-ной, огроменно-необъятной…
– Разболтались, понимаешь. Заниматься надо, а не мультики смотреть.
Дуться ей очень шло. Неглубоко она это делала, как-то по верхам, на грани смешинки…
– "Чебурашка"… Старуха Шапокляк я, а не…

Тепло так прихлынивает…
Будто в окошко то заглянула, заветное – то, что в двери…
Девальвация. Слово это, больше употребляемое в контексте финансово-экономическом, в отличие от времен совсем недавних. Как-то позабыли тот, ценностной его смысл. И уже даже не до сокрушений такого рода… А по-настоящему вечное девальвировать не может. Не девальвируются Личности – созидающие духовность. Рукотворно ее созидающие. И концерт лишь это доказывал…
Ликование трубача под конец не оставило и тени сомнений. Он будил! Вернее, она, Нигяр! То был ее триумф! Триумф педагога, выпустившего в мир исполнителей – столь разно разных…
Она была довольна, профессор Усубова, – это читалось на ее лице…
На концерте том выступили ректор БМА, народный артист СССР Фархад Бадалбейли и директор Азербайджанской государственной филармонии, народный артист Азербайджана Мурад Адыгезалзаде. Дуэтом выступили, исполнив в трех частях Концерт для двух фортепиано И.С.Баха. Нет, они не были непосредственными "потомками" Нигяр ханым, при этом, однако, в участии их не было алогичности – то была дань. Коллегиальная. Дань выдающейся коллеге. Поклон ей. Пианисты заняли свои места у двух роялей, оказавшись лицом к лицу, символизируя нерушимость тандема учитель-ученик, его священную преемственность.
Как же хорошо думалось под Баха…
Музыка – монументально-фундаментальная. Собственно, она, классика, для того и создавалась, наверное… Чтоб рождать мысль.
Вытягивая воспоминания…
Перечитываю свой очерк о ней, свою юношескую публикацию на пожелтевшей газетной странице… Никогда не думала, что доведется цитировать саму себя. Так вот:
"Каждое утро профессор спешит в консерваторию. Поднимается на второй этаж, отпирает дверь своего 310-го класса, неспешно раздевается, затем подходит к фикусу, что уже много лет растет у окна. Большой вырос, почти в потолок. Польет его, взрыхлит землю, протрет пыль с глянцевитых листьев. А ведь известно, что фикус – дерево крайне чувствительное.
Обстановка на ее уроках располагает к непритворности, откровенности. Обычно, если студент по какой-либо причине не смог подготовиться к уроку, он избегает встречи с учителем. Можно, конечно, пропустить, а затем придумать какую-нибудь отговорку. С Нигяр ханым это исключено. К ней можно прийти и объяснить, что просто "не играется", и она поймет. Постарается вникнуть в причины и, если уловит какой-то "дискомфорт души", то обязательно как-то по-особенному тактично поможет, подскажет. Причем, делает она это не просто с формально-обеспокоенным видом, как то иногда бывает, а искренне желая тебе помочь. И помогает! После таких доверительных бесед становится легче. И как-то невольно сознаешь, что отношения между учеником и учителем начинают выходить за рамки профессорско-студенческих, перерождаясь в нечто большее. Чем больше с ней общаешься, тем яснее понимаешь, что она – твой друг, несмотря на разницу в летах, друг на всю жизнь. И все же больно осознавать близость разлуки на исходе студенческой жизни, когда невольно думаешь о том, что скоро этому систематическому общению придет конец.
Но, как оказалось, дружба с Нигяр ханым не кончается за дверями класса. Ее и сейчас связывают дружеские отношения со многими из бывших студентов. Вообще, это удивительное умение – быть всегда интересным людям, тем более, когда имеешь дело с молодежью"...

Да, публикации той моей скоро уж как "за 30". С Нигяр ханым же я встретилась четыре десятка лет назад. Невероятно, но факт. Не так уж это и много, как выяснилось. Это раньше, в юности, нам казалось, что… Да и внушалось: Сольвейг, бедная, прождала долгих 40 лет… На деле – мгновенье ока…
"Bir goz qırpımı", как у нас говорят…
Много воды утекло с тех пор, многое поменялось вокруг (собственно, а что не поменялось?!), а мое отношение к ней, призма та благоговейная – она непоколебимо устояла. И никакие переоценки ценностей ее не коснулись…

"Ее и сейчас связывают…"
В точку. Связывают. Я смотрела на них, ее учеников, вернее, слушала их, съехавшихся на ее юбилей, и пресловутый пункт о "неблагодарности" профессии учителя как-то отметался сам собой…
О многом передумалось-перевспоминалось в тот концертный вечер. Главный вывод напросился сам собой: самая лучшая инвестиция – это образование. Знания девальвации не подлежат. Правда, зависимо от того – от кого получил эти самые знания. Да и – ничего мы тогда не инвестировали, просто Бог одаривал. Сегодня это ценишь острее. Несомненный плюс нашей, той, жизни. Как подумаешь, – Шостакович учил Караева… Причем, бесплатно! Уже за одно это многое прощаешь Ульянову…

Воспоминания о ней почти всегда сопряжены с улыбкой. С улыбкой, даже если они печальны. Человек она была такой – светлый. Правда, не обошлось без черного юмора. Помимо многочисленных своих других достоинств она обладала редким свойством – умением подтрунить над собой, жизнью…
– И смертью! – воскликнул Рафик Кулиев, покойный, в одну из наших с ним встреч. И рассказал смешно-грустную историю:
– Под самый конец жизни она, наконец, сделала ремонт, которым очень дорожила. Помню, как она торжественно водила меня по преобразившимся комнатам, демонстрируя свои норвежские обои и, дойдя до прихожей, предупредила: "Рафулик, будешь выносить мой гроб, будь поосторожнее, постарайся не содрать обои, – видишь какой здесь разворот узкий". Что вы, говорю, Нигяр ханым! Я постараюсь! Самое ужасное, что так оно и случилось – стену спасти не удалось. И, вынося на плечах гроб с ее телом, я вдруг вспомнил этот с ней разговор и рассказал о нем прямо в разгар поминок …Так Нигяр ханым разрядила свои собственные похороны...

Удивительный человек, даже печальные фрагменты с ее "участием" не выглядят мрачно…
Да, мы другие, и время на дворе иное.
Смотришь на тех, кто идет по улице – будто представители другого биологического вида. В лице нет души. Никто не спрашивает – который час, просто так, чтоб пообщаться. Город безголовых манекенов и оглохших тинейджеров… Эти наушники, отгородившие от тех, кто рядом. Не до них… Печальные трансформации – они на каждом шагу. Для меня печальные – повыродилось все как-то, поизмельчало.
Шопен – шопинг… Пиццикато – пицца… Или вот – ну кто сегодня знает Догу, композитора? Я не про хот-доги, нет… Повальная "модификация" с неимеющим аналогов гастро-разгулом…
Иное время, с разницей – как между Ленинабадом и ленинопадом (я про падеж памятников Ильичу)... Они видели революционера, от которого осталось нынче мокрое место. В буквальном смысле мокрое – имею в виду памятник Азизбекову, вернее, фонтан вместо оного…

"Никогда не ходи по улицам своей молодости", – говорил Рафик Кулиев.
Понимаю теперь, очень хорошо понимаю. Хотя… Сегодня это уже не актуально – улиц молодости больше нет. Гуляй, не хочу. (Да какой там молодости – месяц назад в аварию попала, врезалась лобовым стеклом об фонарный столб… После лечения от сотрясения мозга пошла посмотреть на этот самый столб – не нашла…)
Чадровая, Телефонная, Каменистая… Улицы молодости родителей. Понятно, что названий этих улиц уже никто не знает. Но как же странно, когда пожимают плечами при "Баксовет"! Как же быстро все обессмысливается вокруг…
Национальный приморский парк. Бакинская музыкальная академия… Не сразу въезжаю, если честно. Бульвар, консерватория или там "Губернат багы" звучат куда более глубинней по смыслу.
"… не ходи по улицам…"
Может, много его, Рафика, получилось в эссе о "Нире Усубовой", но что поделаешь, "добираю" ее – отовсюду…
Страшно это – писать о человеке, по которому плакал другой человек, которого уже нет в живых…
…Жизнь – она страшна неизбежностями. Очередью из них…

Мир действительно меняется, судя по новостным сайтам и сюжетам из "зомбоящика", в который окончательно превратился телевизор. По той цепочке ошарашивающих катаклизмов, им изрыгаемых – рукотворных, нерукотворных… Мир, что становится непонятным, а значит, страшным…
Все чаще кажется, что впереди ничего не светит, чем ни свети…

Портрет на моем столе…
Незапятнанная чистота во взгляде. Таким, наверное, первый человек увидел эту Вселенную. Чистота в стрессирующем мире... Он наверняка был таким всегда, мир. Не все было мармеладно и у них, чего уж там, наслышаны, знаем, однако…
Вот же она, на фото…
Светится внутренней силой. Той, что нынче днем с огнем…
Что-то неуловимо уходящее в ее лице…
Оттого и мемуарствую со страшной силой… Хоть и нелегко это.
Грузоподъёмность человека – она бесконечна…

"Королева Непала"…
Не знаю, как насчет Непала, но… Какая-то титульность – от рождения. Избранность. И – манера – свободная и тактичная одновременно.
Была, была она у нее – это когда без лицемерной улыбки, без двойных, тройных и Бог весть каких стандартов. Прямота, умение отстоять свою позицию, не стесняясь сказать подлецу о том, что он подлец…
И – скромность. Самое ценное в человеке. Точнее, скромная амбиция. Вот так вот, в одной упряжке. Все остальное можно долго перечислять – порядочность, доброта, отзывчивость… Весь этот "комсомольский набор", который… Который должен быть – и всё! О человеке ведь речь идет, не о гиене какой… Это как считать достоинством наличие носа или уха…

Когда думаю о ней, хочется улыбнуться – тому времени, себе в нем…
Жизнь без стотыщмильонов…
Время, когда фамилия учительницы Фельдблат не вызывала никаких коррупционных ассоциаций. А шприцы – не медпунктных. Лира – она была совсем другой. Не купюрной… Гольденвейзер не вязался с "golden", а рояль не имел отношения к банку… Время, когда на день рождения можно было подарить книгу, а то и… "самиздат", и увидеть счастье в благодарных глазах именинника…
Кто сегодня пойдет с книгой на… Так и живем, в мире элтонов-роллтонов…
А "сатана" от слова "satan", наверное, или – "atan"…

Как же многого я тогда не знала…
Как не знала о том, что буду продолжать ходить к ней, уже работая. Вваливаться к ней – с кастрюлькой дюшбере, который она так любила, с тазиком самой придуманного салата, с крошечным сыном на руках, забавлявшим ее своим окрасом:
"Слушай, он такой же черный, как я… Ты давай рожай. У таких должна быть куча детей…"
Ослушалась. Сожалею. Впрочем, не была я ею – прилежной ученицей…

Память – она живет в нас не хронологично. Вразбивку. Память всегда избирательна – со своим "ситом", отсеивающим… Но ведь, если вдуматься… Что есть главное, а что второстепенное в нашей жизни – кто его знает. Проходит время, немного его, и вдруг оказывается, что второе значимее, определительнее, что ли. И вот это вот второстепенное и делает память о человеке – крепкой и незабываемой. Воссоздавая атмосферу времени, отношений, их причудливый сюжет…

Самое страшное – вынужденное общение. Обреченность на него. Смотрю на портрет, и забывается мир – сумасшедше непонятный, мир бестолковых боестолкновений, с его инфляциями-дефляциями и прочими деградационными "инновациями"…
Уютная Нигяр, распахнуто степенный Рауф Атакишиев, вальяжно артистичный Фархад Бадалбейли, расхулиганистый Рафик Кулиев…
"Ты поаккуратней – она очень хорошего воспитания", – предупреждает его всякий раз Нигяр ханым, а я ничего не понимаю. Не знала еще о его уникальном свойстве – шутить пошло и при этом – без пошлости. Был такой дар у него.
Эта незлая ироничность, им свойственная, и при этом без молчаливого уныния – удела, как принято считать, любого интеллигента. Этот их юмор неизбывный… Внутренний юмор. Они без него просто не ходили. А этот стык языков, фишка двуязычия, чисто бакинский феномен! Фишка, выдающая комбинации, могущие взорвать самую серьезную ситуацию.

Общаясь с ними, будто прикасаешься к истории пианизма, которая оживает в них, последователях. Скажу больше – апологетах! Гольденвейзер, Флиэр, Игумнов, Белла Давидович… А еще нежданно – А.В. Нежданова, народная артистка СССР, оперная певица, у которой брал уроки вокала Рауф Атакишиев. Такого трепетного отношения к своим педагогам я больше не встречала. А ведь то были тоже – УРОКИ. Уроки уважения к тем, кто – отдал. Отдал Знание, накопленное жизнью. А значит – себя…
Как жаль, что столь поздно приходит понимание…

Нигяр ханым… Отчего-то вспоминаются только потешные эпизоды. Кто знает, отчего.
И тем не менее, об одном из них мне вспоминать тягостно. До сих пор…
Я видела ее на могиле… ученика. Не забыть мне ее, застывшую у свежевскопанной горки… Силившуюся понять и принять…
Антон Брейкин. Ее студент и мой однокурсник. Чудный парень с выдающимся потенциалом, ушедший из жизни при непостижимо глупых обстоятельствах. Такой кристальной души, такой чистоты порывов я больше не встречала. Рояль и бассейн – вот все, чем он жил. Играл и плавал – казалось, ничего в жизни его больше не волновало.
На похоронах Антона Нигяр ханым отвела меня в его комнату, крохотную такую, и показал на фотографию лошади – аккуратно вырезанный снимок из какого-то журнала.
"Ты только посмотри – у всех девки голые висят над кроватью, а у него… Нет таким места в этой жизни", – не выдержав, запричитала в мокрый от слез платочек…
Страдание – неотъемлемая часть твоего душевного опыта. Очень важная и нужная часть.
А радость – она ни от чего не зависит. И уж, конечно, не обеспеченности – прижизненной или даже постжизненной…

Смотрю на нее, смотрю…
Исключительная натуральность.
"Она непримиримый противник всего напускного, наигранного, внешне-эффектного, –читаю о ней в своем очерке. – Кстати, это проявляется в ее отношении не только к музыке. Нигяр ханым – за подлинность красоты во всем"...
…Она была хороша и без оправ. И старела – достойно. Умели они быть красивыми, минуя достижения косметологии. Это сегодня стареть стало стыдно. Ее скрывают, старость, всеми возможными способами, маскируют, камуфлируют. А они ею гордились. И была она в приоритете, старость, как синоним жизненного опыта, собственных выводов, профессионализма. Может, оттого и избегают ее нынешние – ну нет у них ничего такого, не наросло, вот и бросаются компенсировать под пластические ножи… Вот и ходят, трансоподобные…
Создание Видимости – вот то, чему посвящают нынче жизнь.
А она красиво старела, и даже очаровательно – не всем женщинам нужна пластика. Ну какой хирург способен одарить (пусть и за бешеные гонорары) этой харизмой, этим взглядом неоднозначным, изюминкой этой, делающей непохожей – ни на кого вокруг. Этой уникальной экстраординарностью. Какая такая блефаропластика… Знать не знали они ни о какой пластике – разве что в контексте музыкальной фразировки. О той же, другой, когда губы живут отдельно от организма, брови растут едва ли не на макушке, а грудь с ягодицами можно раздувать-сдувать… Не знали они ее. А может, понимали, что усталый, немолодой взгляд на гладком лице это такой же кошмар, как юные глаза в сетке морщин…
Очень не хватает ее. Живем посреди его величества Гламура. А она – семенящая, хлопотливая и величественная в одно и то же время. В своем платке на плечах...
Как голландская печка у корня твоей биографии…
Стильная, гламурная… Не задумывались они обо всем этом. Дж. Армани пришел на память: "Быть элегантной не значит бросаться в глаза. Это значит врезаться в память".
Врезалась. Иначе как объяснить тот факт, что следующая моя статья о ней была спустя три десятка лет. Сколько времени понадобилось, чтоб я вознамерилась вновь написать о ней! Целая жизнь.
А тогда… Какая ж была смелая – на то она и молодость! Берешь и пишешь, не зная сомнений...

Не так давно вновь "встретилась" с ней – в период написания книги, посвященной Вагифу Самедоглу.
Я, как обладатель самой странной, наверное, биографии из ее учеников… Хотя почему странной, собственно. Ее биография была не менее странной – в музыку-то она пришла из… АЗИИ! Причем, сказал мне об этом Вагиф-муаллим. Поэт наш, незабвенный, тот самый, кого сегодня ставят в один ряд с Ф.Г. Лоркой, с Сезаром Вальехой, Эмили Дикинсон… Вклад, внесенный им в азербайджанскую поэзию, уподобляют вкладу, внесенному в поэзию французскую Артюром Рембо, в австрийскую – Георгом Штраклем…
Так вот, пришла к Вагифу Самедоглу с намерением написать о нем книгу под самый занавес его жизни. Он был практически неузнаваем, отсчет жизни пошел на дни – болезнь вершила свой неопровержимый вердикт… (Надо ли говорить, сколь тяжело далась мне эта книга, начатая с живым героем, законченная – без него)... Говорил, задыхаясь, боясь что-то не сказать, подзабыть, утаить. Срывая концовку фраз, но не обрывая мысли… Вот тогда-то, в первую и последнюю единственную мою с ним встречу, он неожиданно для меня стал вспоминать Н.Усубову, оказавшись ее студентом, о чем я, к стыду своему, не знала… А он, естественно, не знал, что и я "родом" из Нигяр ханым. Этот факт нас сходу сблизил, явившись некоей отправной точкой в нашей с ним беседе – трамплином или рычагом, позволившим мне приблизиться к пониманию личности поэта, к которому я боялась подступиться.
Фрагмент из нашей с ним беседы – разговора того, с "рваными краями"…

"Я не писатель, консерваторию кончала…
А у кого вы там учились?

У Нигяр ханым…
Я был ее ассистентом одно время… А потом стажировался в Москве, у Флиера. Натаван, а какие она мне письма туда писала… "Будь серьезнее, Вагуля, умоляю, отнесись к занятиям более… это очень важно… не трать время на глупости…"

С ума сойти! Знала бы Нигяр ханым, что когда-нибудь я буду у вас брать интервью…
Ну и что? Она и сама окончила АЗИИ, и только потом была Московская консерватория…

У вас получилось как бы "немножко" наоборот…
А Гольденвейзер… До отъезда из России Рахманинов сыграл с ним свою Сюиту для двух фортепиано. В Колонном зале… И ему же посвятил… Впервые эту сюиту исполнили они. Он часто ходил в Ясную Поляну к Толстому, проигрывал ему в шахматы и играл по его просьбе на фортепиано его любимого Шопена. Правда, когда у Льва Николаевича было плохое настроение, он говорил – не играй его, я сейчас расплачусь!

Но вы ведь не могли этого помнить!
Нет, конечно. Но самого Александра Борисовича Гольденвейзера помню очень хорошо – небольшой, сухощавый, в драповом пальто с каракулевым воротником… Вместо пуговиц были…как их, в петлях… Как будто после революции он себе ничего не покупал… А Нейгауз, Генрих Густавович…
Яркий человек был очень, его уроки мне не забыть… Вы ведь знаете, что там можно было открыть класс, попросить разрешения и… Вот у него я два раза был! Я не то, чтобы театрал, но иногда ходил на спектакли московских театров. Так вот, это были два лучших спектакля, которые я в Москве просмотрел за то время, что провел там стажером… Нейгауза уроки! Это было непередаваемо! "Заходи, голубчик, только не шуми"…

Почему привела полностью этот фрагмент, не сокращая? Хотелось передать эпоху, откуда "вышла" Нигяр ханым, истоки ее формирования. Информация из первых рук, выявившая конгломерат космических имен, ее сопровождавший, этот невероятный фон бытия… Гольденвейзер, Рахманинов, Толстой, Шопен, Ясная Поляна, Генрих Густавович – и все это в беглом воспоминании, в какой-то паре абзацев. Могла ли она быть иной, Н.Усубова, пройдя через эту высоту, пересекаясь с биографией исполинов? И что ж удивляться после этого блистательным результатам ее педагогической ипостаси?
Ну, а высота В. Самедоглу… Кто знает, стал ли бы он тем, кем стал, не будь в его жизни консерватории, не будь Нигяр ханым…
Говорю об этом почти с уверенностью, и вот почему. Консерватория много дает, бесспорно. В этом я убедилась, работая в газете, вела там культуру – кто только не нес мне свои "труды". Графоманы никогда не переводились, оно понятно, тем не менее, музыкантские опусы (не обязательно о музыке) я отличала уже с первой строки! Там мышление яснее и при этом многоуровневее, что ли. Иным инструментарием жизнь берут. Они форму чувствуют лучше. И стиль у них филигранно выверенный. Уже не говорю об эмоциональном ряде, который, впрочем, в узде сбалансированности…
"Разумный инстинкт… Управляемый…"
Тот самый, за который ратовал Вагиф Самедоглу...
Да и кому ж еще писать, как не музыкантам, прошедшим сквозь горнило судеб Гайдна с Вагнером и Шуманом и, конечно, КОСМОСА по имени Бах…
А в беседе той, с Самедоглу, дальше все как-то полилось само собой…
Так Нигяр ханым помогла мне на подступах "взятия", что ли, моего незаурядного героя. Тогда же и пришла счастливая мысль сделать книгу о нем с ощутимо музыкальным креном… Такие "подсказки" – они дорогого стоят!

Фото, которого нет. Ни одной фотографии с Нигяр ханым. Не снялась. Давно это было? Фотоаппарат не всегда под рукой? И с Вагифом – ни одной. И это-то – с сотовым в кармане… Надо же – писать книгу о Самедоглу и забыть с ним сфоткаться… Видела ж, что уходит, что "потом" уже не будет… Не снялась с ним. Как и с ней.
Такая вот придурь. К слову, глупость эту я буду упорно повторять по жизни, раз за разом. Так и не снялась – с Тогрулом Нариманбековым, Чингизом Айтматовым, Захой Хадид, Галиной Вишневской… И это будучи с ними знакома, неоднократно находясь в шаге от них…
Фотоархив, которого… нет.
Если идти "вглубь" – родилась напротив Дворца Ширваншахов – окно в стену практически – и ни разу там не побывала… Побывала гораздо позже, уже переехав…
А еще годами не езжу на наше море…
Большое и великое, что волею судеб оказывается под рукой, – как-то не ценишь…

Весьма удивилась, не найдя ни одной ее фотографии в инете. Ни одной!!! А мне, ну очень хотелось поместить ее портрет в ту книгу. Искала по библиотекам – тщетно. "Понравилась" отговорка одной из заведующих – если, мол, у тебя, ученицы, нет ее фото, у нас откуда? "Убойность" аргументировки сразила наповал. По их логике выходило, что, не сфотографируйся Нигяр ханым в свое время с Гольденвейзером, и мир остался бы без его фотографии…
Уже было отчаялась найти, верстка книги стоит, бегаю, ищу, расспрашиваю... Выручила меня Алла Магеррамова, приславшая фотографии – я списалась с ней, и она выслала из Турции.
"Увы, сегодня имя Нигяр ханым не относится к числу имен, овеянных громкой славой, – читаю в ее очерке об Усубовой. – Тем не менее, и вопреки всему, ее роль в становлении музыкальной культуры Азербайджана огромна. Она из того поколения титанов, которые сохраняли и развивали культуру болезненной трепетностью, честностью и достоинством. Она из тех, кто без суеты и рекламы делал свое дело. А наш долг – сделать все, чтобы имена корифеев не забывались.
Забывая – предаем, подготавливая пустое пространство…"

Портрет ее, в рамочке на моем столе. Глубокая ночь, а я все набрасываю штрихи к нему, не спится. Смотрю на нее…
Аурный человек. Они много чего не знали из того, что знаем мы. "Бумажные книги" – скажи им тогда про такое, вряд ли б поняли, но… Как же хорошо, что они всего этого не знали! Великое незнание! Да, не знали ютюба с рамблером, но ведь и не знали рецептов из… человечины, помещенных на них… Не знали они, что Санта Клаусы могут открывать огонь в праздничную толпу, а на концерт люди приходят, чтоб быть расстрелянными…

Под конец того концерта, юбилейного, она будто сменилась в лице…
И смотрела на нас, истощенных, – не внешне – почти с сочувствием…

"…подготавливая пустое пространство…"
В интернете ее искать бессмысленно. Набираю "Нигяр Усубова", вылезает список фейсбучных ее тезок... Программа "поиск" не всегда на высоте. Там сегодня другие "высоты". И слава Богу, что Нигяр ханым о них не слыхала… Как не слыхали о ней они. Не все может пересечься во времени. Бывает, что и века мало…
А еще нашла вот: "Нигяр ханым Усубова – выдающая пианистка, профессор. Ректор московской консерватории". Такая вот исчерпывающая о ней информация. Да еще и "народный артист СССР"…
"Gəh nala, gəh mıxa", как говорится… Оно же – ни ухом, ни рылом…
Воспоминания эти – кусочки замысловатого паззла, который, увы, не складывается в единую идиллическую картину…

Я пришла к ней на концерт с книгой своей о Вагифе, только что изданной. Не знаю даже, зачем положила в сумку – ей хотела показать…
Возложить – от двух ее учеников…
К ее портрету.
Как на алтарь…
И вот стою на сцене, после концерта, пред опустевшим залом. В гулкой его тишине. Стою у портрета – его еще не успели вынести… С книгой в руках…

Нигяр, Вагиф… Мои духовные трамплины…

Жизнь – она имеет обыкновение вдруг взять да и закончиться. Предательски. Лишив тебя всех, и всех – тебя… Не лишаются лишь избранные – те, кого любят, помнят, и о ком не дадут позабыть…

Мудрость закончилась в людях. Почти закончилась. Есть начитанные, эрудированные, есть умные, есть считающие себя умными… Знание стало поверхностным, сналетным, навскидочным… При вбивании в гугл "Караев" – тот, опережая, упорно выдает "Карасев". Трудно привыкаю к такому. Не хочу катастрофизировать ситуацию, но… В телекроссвордах на вопрос о Бетховене из предложенных вариантов – kar, kor, colaq – выбирают colaq… Это отличник выбрал. Я не утверждаю, что в бытность моей юности каждый первый на улице знал творчество великого боннца, разумеется, нет, но то, что он был глухим, знали даже дети. Без интернета – знали. И не только про Бетховена. Младшеклассники уже зачастую знали, что Анна Каренина бросилась под поезд, Ван Гог отрезал себе ухо, что с Насими содрали кожу, а Джордано Бруно сожгли на костре…
Как спастись от провинциализации общества? Не знаю.
А Нигяр ханым со своими сомышленниками – знали…

А может… Может, всё как всегда. И лишь шкала поменялась – Рихтера…
Другой стала шкала, армагедонической…
"Я не нашел ключ к Моцарту", – признавался Святослав Рихтер в конце жизни. А они всё нашли. Всё, что искали. "Navastroyka, surucu, villa"… Вот так вот смасштабировались. Джентльменский набор продвинутости. Она же – крутизна.
Мы как-то привыкли к тому, что…
Чем страшней авто, тем интеллигентней шофер… Или вот:
"Продам квартиру на Караево", – наткнулась как-то на строку в объявлении агентства недвижимости. Точнее, споткнулась. Среди прочих нахвалений – "санузел раздельно… Несолидных прошу не беспокоить…"
Она же с мужем, два профессора, жили в более, чем скромных бытовых условиях. Кому это внятно сегодня, когда, кажется, интеллект скатился под плинтус…
Разница как между "тусоваться" и "тушеваться"…
Да и кто он – солидный?
Явно не Узеирбек, живший в нищете по сегодняшним (да и вчерашним) меркам, – чтоб убедиться, достаточно пойти в его Дом-музей. И это тот, кто в свое время, отправляя студентов на учебу в Москву, собственноручно проверял их одежду – пальто, шапки, теплые ли… Среди тех, отправляемых, из числа особо одаренных, была и Нигяр ханым… А Мирзаджанзаде, Азад муаллим, уже упоминаемый, с его каморкой, набитой книгами – не могу забыть скульптурку гипсового Бетховена на табуретке рядом с пузырьком валерьянки, кадр этот из документального фильма о нем…
Эти люди – как национальная реликвия. А реликвий много не бывает. Штучное производство. И еще недавно среди нас они – были, со своим, ни на какой другой не похожим графиком, что ли, жизни, особенным взаимодействием со средой обитания...
Не понять им, боюсь, такого, – пребывающим в духовном коллапсе…
С "мойдадыром" и паркетом "мазайка"…
"Тувалет камни Сваровски в поселка Варовски"…
Очередной перл из "уст" конторы алгы-сатгы…

Все чаще хочется подойти – нет, примкнуть к тому окошку – окошку в Двери…
С верой на то, что беспределить долго не получится…

Нигяр ханым…
Эта путаница мыслей в набегах воспоминаний… Греющих таких… И, тем не менее, об одном из эпизодов мне вспоминать сложно. Эпизод, несколько омрачающий эту лазурь… Не знаю даже, писать об этом, не писать… Но и погрешить перед истиной, умолчав, тоже ведь не…
Она хотела, как бы это сказать, – сделать меня своей, что ли… Короче, уматерить меня. Помню, как пришла к нам домой "по очень серьезному делу" – с просьбой об оформлении опекунства. Долго упрашивала моих родителей "как бы отказаться от…" Говорила о своей квартире, которую она намерена переписать на… Мама никак не могла понять, откровенно недоумевая – "как такое возможно – отказаться"… (Недавно рассказала об этом сослуживице, так она смотрела на меня, как на больную… Просто мы были какими-то сытыми. К слову, она не единственная, кто хотел мне оставить наследство, я часто вызывала у чужих по сути людей такое необъяснимое желание. Хожу сегодня, вся в кредитах, по городу, где столько домов могли бы быть моими, и… ни о чем не жалею. Чужое – это не твое. Никогда.)…
А с Нигяр ханым отношения после того попрохладнели, она не то, чтобы обиделась, нет, но я чувствовала некую пленку, которой раньше не было. Хотя большей частью перемены исходили от меня. Она по-прежнему звонила – "зайди, приходи", я же искала повод уклониться, делая это через раз, два, три… Что-то мешало мне быть с ней прежней, мешало переступать порог ее дома, через который еще недавно буквально впархивала… Кляну сегодня себя за это… За причиненную боль…
Мы теряем людей не единожды…
Все сомневалась – нужно ли писать об этом, и всё же… А вдруг она прочтет – ТАМ – эти мои воспоминания, и вновь не поймет меня. Не поймет, что сокрыла. Не выносила она такое. Хоть покаюсь…

Я живу сегодня в мире, где все уходят. Или ушли…
Жизнь, с ее периодическим тестированием на стойкость…
Это сплошное отбирание самого дорогого тебе…
А мудрость – она, говорят, в умении жить счастливо с тем, что осталось. У меня это, если честно, пока не очень получа
Смотрю на нее, пытаясь что-то наигрывать – из того, что показывала она мне на уроках…
"Фантазия" Моцарта…
Звуки чуть расстроенного пианино каплями дождя стекали по стеклу...
Того самого окна, у которого она стояла, ожидая учеников на урок… Оправдались ли ожидания? Думаю, что да. Концерт памяти в ее честь в том убедил.
Да и потом – о многих ли сегодня такое вот пишут…
"Rəhmət" не каждому суждено…
Его предстоит заслужить.
И звание заслуженного не есть тому гарантия…

"Нынешнее поколение сильно уступает предыдущему, – говорил мне Рафик Кулиев. – И связано это в первую очередь с тем, что ушло поколение профессионалов высокой пробы. А те, кто пришли им на смену, ими не стали. Я просто убежден, что систему отбора педагогов нужно кардинально изменить – отбирать нужно жестче. Прибегну к банальному сравнению – результаты неквалификации педагога, в отличие от врача, не такие плачевные, но на культуре страны они не преминут сказаться!
К сожалению, звание профессора у нас сегодня девальвировалось. И его подчас получает воинствующая бездарность, которой совершенно противопоказан черный цвет рояля! Студенты вопят от методов их занятий! Эти "почти профессора" без понятия, что такое рояль, что такое искусство, что такое музыка. В достижении своей цели – получить профессора – они идут на все, вплоть до запугивания администрации. Это просто вопиюще! Ну не могут такие носить звание профессора хотя бы потому, что профессорами были Рауф Атакишиев, Нигяр Усубова, Эльмира Сафарова, Фархад Бабадалбейли и ваш покорный слуга! Ну нельзя, чтоб этот список дополнялся безликой серостью, хотя бы из уважения к памяти тех из них, которых уже нет с нами!"
Звездное поколение, истинно звездное…
А Нигяр ханым…
Я по сей день вижу фрагменты из классики – в ее комментариях. Унисоном идет.
… Моцарт, концерт C moll: "Что ты думаешь по поводу его отравления?" Спросила так, можно было подумать, что я обедала вместе с ним, Амадеусом, в тот злополучный день, или же я главврач отделения токсикологии на пятиминутке...
… "Аве Мария" Баха: "Сходи-ка в церковь или мечеть… в храм Божий – без этого не получится…"
… "Лунная", бетховенская: "Он глухим был, пойми, а глухие – они зорче зрячих… Он все видел, понимаешь?!"
…Соната Скрябина: "У него в пальцах цвет, оттолкнись от этого. Поищи краску. Ты ведь не дальтоник, надеюсь…"
… Прелюдия E moll-ная Шопена… "Чтоб это сыграть, нужно терять, понимаешь – как я могу этого требовать от тебя в 17 лет?"

Хорошо, что в моей жизни была Нигяр ханым, была музыка…
Я все сделала, как она хотела. Пришла к вере, теряла… страшно теряла... Осталось только оглохнуть, как Бетховен, но и это не за горами – вечерами давление зашкаливает…

Такая вот моя Нигяр ханым. В наплывах памяти…
Юной памяти, не очень изощренной, увы…
Перечитываю и дивлюсь – ни одного практически воспоминания, связанного с разбором произведения, каких-то рабочих моментов серьезнейшего процесса под названием "спец. фортепиано". А может, и впрямь память так устроена, "регистрирует" неординарное, дурашливое, выходящее за… Или у меня она "ненормальная". Нигяр ханым, похоже, не ошиблась…
А может… Может, память – она всегда атмосферна. Ведь и еда в детстве всегда вкусней – не только потому, что не было ГМО-продуктов. Вкусней оттого, что там был самый главный ингредиент – атмосфера того времени: кто готовил, кто кормил, как кормил… При всей упрощенности аналогии в ней что-то есть. Пища-то разной бывает, в том числе и духовной.

Странное эссе получилось. Серьезно-смешное. Какой она и была, собственно…
А может, не получилось…
"Ну, это каждый дурак может!"
Послышалось за спиной. Показалось, что – не показалось…
Не знаю, возможно, она и права. Но отчего-то уверена, что нужны они кому-то, эти мои заметки…
Ведь есть (надеюсь) еще и будущее. А будущее – оно для того, чтобы увидеть прошлое иными глазами.
И, быть может, устыдиться…

Заметки из дневника. Как здорово, что вела его. Всю жизнь. Вела, даже не зная, что обыденные, казалось бы, наблюдения, со временем становятся бесценным твоим ларчиком – нравственности, принципов, выбора, наконец.
Здорово, что отец подарил мне тот блокнот…
Он и ушел вместе с Нигяр ханым – в один год…

P.S.
Если говорить о моей "сопричастности" к Н. Усубовой как Личности, то она "засвидетельствована" в двух документах.
Первый из них датирован 1985-м годом, это уже упомянутая публикация (первая в моей жизни), ей посвященная.
Второй "документ" – моя последняя книга…
Эта публикация – третья…
Будто долг отдаю. Ей.
Как могу…

Пыталась подсобрать воспоминания, их хаотическую россыпь, чтоб воссоздать портрет.
Провальная попытка, похоже…