Олег ХЛЕБНИКОВ
Москва
Москва
* * *
Чем времени жизни становится меньше,
тем в сутках часов всё больше.
И это всё больше касается женщин –
они и живут подольше.
А нас, мужиков, касается краем
страны, к сыновьям нерадушной.
И в нужность, и в важность мы только играем,
чтоб ночью бодаться с подушкой.
тем в сутках часов всё больше.
И это всё больше касается женщин –
они и живут подольше.
А нас, мужиков, касается краем
страны, к сыновьям нерадушной.
И в нужность, и в важность мы только играем,
чтоб ночью бодаться с подушкой.
* * *
Становятся всё важней простые отношенья –
с продавщицами, барменами, попутчиками
в электричке.
Вот улыбнутся – и славно, как будто мне вышло
прощенье
за вину перед близкими, умножаемую по привычке.
Становится всё важней телевизор к ночи
(и неважно, на что глазеть, не умолк бы только),
колыбельные мне поёт, усыпляет очень
ненадолго.
с продавщицами, барменами, попутчиками
в электричке.
Вот улыбнутся – и славно, как будто мне вышло
прощенье
за вину перед близкими, умножаемую по привычке.
Становится всё важней телевизор к ночи
(и неважно, на что глазеть, не умолк бы только),
колыбельные мне поёт, усыпляет очень
ненадолго.
* * *
Я хотел бы родиться в Смоленске и Ленинграде,
в Ярославле, Орле, Иркутске – чтоб быть земляком
ростовчанам, воронежцам – Родине, Господа ради!
Чтобы знала меня, вспоминала за то, что знаком.
Я уже не готов достучаться своими словами
до чужих и угрюмых, не верящих ничему.
А вот если б считались мы все земляками,
с одного свята места всем миром роптали Ему!..
в Ярославле, Орле, Иркутске – чтоб быть земляком
ростовчанам, воронежцам – Родине, Господа ради!
Чтобы знала меня, вспоминала за то, что знаком.
Я уже не готов достучаться своими словами
до чужих и угрюмых, не верящих ничему.
А вот если б считались мы все земляками,
с одного свята места всем миром роптали Ему!..
ОТЦУ
Из шеи моей выдувал клеща,
никогда не давал леща,
зато на мой крючок пескаря
насаживал, когда я
был ещё слишком мал,
чтоб сам хоть что-то поймал.
С тех пор уже никогда не ловил
ни пескарей, ни клещей,
а на крючке многократно был
в силу порядка вещей.
И никого больше рядом нет,
кто мог бы леща – но не дал.
И стал мне темней этот белый свет,
темнее, чем ожидал.
никогда не давал леща,
зато на мой крючок пескаря
насаживал, когда я
был ещё слишком мал,
чтоб сам хоть что-то поймал.
С тех пор уже никогда не ловил
ни пескарей, ни клещей,
а на крючке многократно был
в силу порядка вещей.
И никого больше рядом нет,
кто мог бы леща – но не дал.
И стал мне темней этот белый свет,
темнее, чем ожидал.
* * *
Чайки белые, как самолёты,
над Самаринскими прудками…
Все без Бога-отца сироты,
а Его не видать веками.
Только чайки – такие ж точно
на погосте, где спит отец мой…
Что осталось ещё
от детства?
Самолёты и днём, и ночью –
так что в небо не наглядеться.
над Самаринскими прудками…
Все без Бога-отца сироты,
а Его не видать веками.
Только чайки – такие ж точно
на погосте, где спит отец мой…
Что осталось ещё
от детства?
Самолёты и днём, и ночью –
так что в небо не наглядеться.
* * *
Анне Саед-Шах
Я хочу тебя прежнюю, бывшую.
Я мечтаю вернуться к тебе
той, которой уж нет – вижу, слышу я –
ни в житье моём, ни в бытье.
Как жестоко всё это устроено:
мука-ревность взамен любви!
Груди спелые, ноги стройные
были-сплыли зови не зови.
Только дело не столько в плоти, а
в разговорах сутра допоздна…
Как честна была глупая Лотова
обернувшаяся жена.
Я мечтаю вернуться к тебе
той, которой уж нет – вижу, слышу я –
ни в житье моём, ни в бытье.
Как жестоко всё это устроено:
мука-ревность взамен любви!
Груди спелые, ноги стройные
были-сплыли зови не зови.
Только дело не столько в плоти, а
в разговорах сутра допоздна…
Как честна была глупая Лотова
обернувшаяся жена.
* * *
Только когда начинается война,
узнаешь про некоторые города
и населённые пункты.
Всё меньше населённые. Но страна
запоминает их навсегда
или – хотя бы на секунды.
узнаешь про некоторые города
и населённые пункты.
Всё меньше населённые. Но страна
запоминает их навсегда
или – хотя бы на секунды.
* * *
«Жизнь чудовищна, – так Бродский говорил. –
И друг другу помогать давайте…»
С ним согласен я по мере сил –
слабнущих, мягчающих, как в вате.
«Что пришло процвесть и умереть, –
пел Есенин, – то благословенно».
Ну и ты, конечно, имярек,
умирающий ежемгновенно.
Пушкин причитал: «Предполагаем
жить, да вот, глядишь, как раз помрём».
Но – «вдвоём», тут главное – «вдвоём».
Перед краем и потом – за краем…
И друг другу помогать давайте…»
С ним согласен я по мере сил –
слабнущих, мягчающих, как в вате.
«Что пришло процвесть и умереть, –
пел Есенин, – то благословенно».
Ну и ты, конечно, имярек,
умирающий ежемгновенно.
Пушкин причитал: «Предполагаем
жить, да вот, глядишь, как раз помрём».
Но – «вдвоём», тут главное – «вдвоём».
Перед краем и потом – за краем…
* * *
Соседям
Завидую жизни чужой,
вот этим завидую, им –
на то, что друг к другу с душой
и телом ещё молодым.
Обидно, что жизнь и судьба
столкнулись совсем невпопад.
И тут пожалеть бы себя,
да знаю, что сам виноват.
вот этим завидую, им –
на то, что друг к другу с душой
и телом ещё молодым.
Обидно, что жизнь и судьба
столкнулись совсем невпопад.
И тут пожалеть бы себя,
да знаю, что сам виноват.
* * *
Дикорастущая Луна,
а тело – на ущерб…
Но люди благостны. Страна
чудна. Создатель щедр.
Да звёзд всё меньше над землёй
при вот такой Луне
и те присыпаны золой
и не мигают мне.
О чём Создателя просить?
Чего желаю сам? –
когда уже по горло сыт
текущим по усам.
а тело – на ущерб…
Но люди благостны. Страна
чудна. Создатель щедр.
Да звёзд всё меньше над землёй
при вот такой Луне
и те присыпаны золой
и не мигают мне.
О чём Создателя просить?
Чего желаю сам? –
когда уже по горло сыт
текущим по усам.