***

Не первый, но очень надеюсь, что не
последний на этой последней войне,
всё чаще я в гуще событий,
а не наблюдатель извне.
И слева стреляют, и справа пальба, —
галера под парусом не для раба,
и мирное небо увидеть —
по-видимому — не судьба.
Судьба — закадычных друзей хороня,
безжалостно время коснётся меня, —
не может оно не коснуться
на линии жизни-огня.
Но слышу, но вижу — безгрешен и сир,
рождается в муках мучительный мир,
что выше любого Памира...
И двоечник лижет пломбир.


Гражданская лирика

Слабонервных просим удалиться
и не возвращаться никогда!
Не вернемся! Утренняя птица
и шестиконечная звезда.
Не тоскуя ни о чем, во-первых,
и не сожалея, во-вторых,
снова музицирую на нервах,
даже не настраивая их.
Лучше быть уже не может, если —
столько летних зим и зимних лет:
не смолкают утренние песни
и горит шестиконечный свет.


***

А календарная зима
скорей напоминала осень,
как Лиза у Карамзина,
когда ее любимый бросил.
Снег выпал лишь на полчаса,
растаяв, не дожив до наста.
И отражали небеса
январские глаза Эраста.


***

Было семеро нас: было детство и дом,
и деревья на вырост, и жизнь на потом, —
двое нас — никого не осталось,
как в замедленной съемке живем.
Испарился один, и еще, и одна
испарилась, как наша с тобою страна,
что в остатке — незримые двое
и осадок бездонного дна.
А четвертый... Его — насовсем, навсегда
позабыв, днем с огнем находила беда,
под кровать закатившись — ночная,
словно пуговица и звезда.
На попятную пятая, нет, — не пошла,
незапятнанная, словно сажа бела,
при своих оставаясь — чужая
в стоге сена ржавела игла.
Было семеро нас: тишина, пустота;
первый снег, твердый наст: та-та-та-та-та-та,
невеселая музыка сердца,
календарь отрывного листа.


***

Хорошо, — если несколько стих, но скорее всего, что одно,
а возможно — совсем ничего, так-то, брат, так-то, друг:
пусть не марочное, но вино —
станет уксусом вдруг.
Вдруг? Не вдруг, а в течение лет — душегуб-однолюб.
Похмелись перед тем как уйти в беспробудный запой,
где Эвтерпа, как палец у губ.
— Пой, залетная, пой!
Бесконечные ночи впотьмах, бессловесные дни.
Пустота городов обезлюдевших и деревень.
Не побрезгуй, потомок, — макни
в этот уксус пельмень.


Бедные рифмы

Вот так чудо! Вот так счастье!
Раскрасавица весна —
на обломках самовластья
летаргического сна.
Не к лицу тянуть резину
раскрасавице весне,
летаргическую зиму
вспоминая, как во сне.


***

Как забытую книгу в осеннем саду —
ветер Ригу листал в позапрошлом году.
Не обученный грамоте — ставил на вид.
Он из памяти выветрил весь алфавит, —
всю глаголицу "А" до кириллицы "Я".
Облетели деревья в конце октября.
И как "Рижский" на раны, как бриз валунам, —
из органа латиницу лишь выдувал.


Бальмонт

Прихлопнуть комара,
точнее — звон его,
и плакать до утра,
не слыша никого.
И думать лишь о нем —
о нем и до конца.
Утаивая днем
заплаканность лица.


***

И к Нефедовой Светке,
обжигая, как лед,
из кафешной салфетки
прилетел самолет.
Прилетел и растаял
(сколько зим, сколько лет),
улетающим стаям,
сделав ручкой вослед.


***

воробьиное счастье
нечастые крошки
"бородинский" в ненастье
раскроши на дорожке
и пускай наконец-то
наедятся от пуза
воробьиное детство
ненасытная муза


***

Ранние стихи, как голый
на виду у всех:
еле теплятся глаголы,
но бодрит успех.
Зрелые стихи: при шпаге,
шляпе и плаще,
и не занимать отваги,
славы и ваще.
Поздние стихи: рябины
горечь в сентябре.
Наконец-то разлюбили
музыку в себе.


***

За язык не тянули, я сам —
никого не виню,
проболтался осенним лесам
и ночному огню,
что устал, и уже навсегда,
и уже до конца.
И бежит дождевая вода
по оврагам лица.


***

Нет желания само-
совершенствоваться,
это — даже не драма,
а начало конца.
Это просто рутина
и отсутствие мук.
Тишина. Паутина.
Однодневка. Паук.


***

Возьмите меня на поруки, —
пусть даже вам не с руки:
накрашенные старухи
и юные старики.
Возьмите, не обессудьте, —
я тоже в конце пути,
я тише воды, по сути,
и ниже травы почти.
Мы ягоды — наше поле
засеяно лебедой,
живем, не чувствуя боли,
питаясь одной водой.
Мы птицы, облюбовали,
как небо, — глухой овраг,
и там прозреваем дали,
и время — наш лучший враг.
Мы школьники в белом зале,
где нет ни души вокруг.
Возьмите меня! Не взяли.
Выскальзываю из рук.


***

По живому — резное,
с тишиной заодно,
упадет на глазное
и бездонное дно —
черно-белое время, —
там, где были всегда:
и большими деревья,
и сухая вода.


***

Словно часы под сурдинку
или по тонкому льду,
переводную картинку
времени переведу.
И обнаружу в альбоме,
снова живя черново,
воспоминанье о доме
на пепелище его.


***

Элементарно, как спирт и вода:
праздник души и отрава.
Слева — груженные ливнем суда,
солнце сентябрьское справа.
Выпей с утра — закуси рукавом
и прошвырнись по аллеям.
Осень и ты,— вам не скучно вдвоём,
где на стене Менделеев.